Татьяна Соломатина - Двойное дыхание (сборник)
Я ещё пару часов рассказывал фотографу, что такие, как этот водила, нигде и никогда не пропадут, не то что мы, щелкопёры. У них, у таких, «и это пройдёт» на лбу написано и «не такое видели» в хромосомах закодировано. Фотограф угукал, дакал и акакжничал, периодически простреливая моё хмельное воспалённое эго вспышками.
Проснулся я рано, часов в шесть. На душе скребли самарские кошки, в голове стучали ложки умельцев Нижнего Кукуева, во рту было стойкое послевкусие самолётного фастфуда. Фотограф чувствовал себя не лучше.
Тем не менее к девяти мы были как малосольные огурчики с колхозного рынка – бодрые, хрустящие, упругие и готовые ко всему.
Поселковый голова отвечал на вопросы охотно, но расплывчато. Всё отлично! Нефти нет? Ерунда! Есть урановая руда. Да и кто сказал, что нефти нет? Средства массовой информации? Врут ваши средства массовой информации, а то вы не знаете, как новости делаются. Будь хвост умнее, он бы вращал собакой. Скважины опустели? Так то событие локального значения. В Яреге опустели, а кто знает, что там с теми скважинами, скажем, в Техасе? Вы там были? То-то и оно. И я там не был. Раз где-то убыло, значит – где-то и прибыло, а?! Ага! Вот тебе и вот! Корреспонденты пишут? На заборе тоже три буквы написаны, а там дрова как лежали, так и лежат. Да так лежать и будут. Вот когда там поленница из херов сложится – тогда я поверю средствам массовой дезинформации. Всё отлично, господа журналисты. Жить стало, как водится, лучше и веселее. Оборудование накроется от простоя? Да что вы знаете об оборудовании? Вы, простите, какие университеты заканчивали? Гуманитарные? У нас тут дядя Вася есть – так любой доктор технических наук отдыхает по сравнению с его, дяди Васиным, умением при помощи такой-то матери и кувалды любое самое высокотехнологичное нанооборудование починять. Сам дядя Вася тоже доктор наук, ребятки, к слову. (Фото поселкового головы за столом под портретом президента – фас. Фото головы, глядящего на портрет премьера в междуоконном проёме, – профиль.) Сейчас наш водитель отвезёт вас куда захотите – улицами посёлка и со старушками побалакать. На территорию производства, как год назад? Извините, это не моя епархия, это к мужикам, что там заправляют. Мужики серьёзные, и дела у них сейчас серьёзные. Не до собак им и не до собачьих хвостов. Благодарю за оказанную вашим журналом очередную честь, не изволите ли откушать в нашей столовой? Увольнения? Какие, позвольте, увольнения? Рабочие места за всеми сохранены, никаких сокращений и увольнений, тем более массовых.
Полдня насмарку, не считая обеда в столовой. Первое, второе, компот и всё за поселковый кошт. Чеки мы, конечно, для отчетности прихватили. Нечего!
Жителей наснимали. Жизнерадостный лай местных Шариков на диктофон записали. Фотограф изобразил примитивизм в духе Казимира Малевича от лица ярегских детишек. Потому как сами детишки рисовать отказывались, посылая столичных дяденек на то, что на заборе анонсировано.
В библиотеке местной обнаружили заумную старушенцию, что два часа рассказывала нам о роли Менделеева в нефтеперерабатывающей промышленности. (Фото хранительницы манускриптов Яреги под периодической таблицей элементов.) На мой вопрос, что делать с умершим Менделеевым в условиях закончившейся на планете нефти, дама поджала губы и сказала:
– Юноша, плоды древа познания горьки! – и задумчиво посмотрела на фикус.
Фотограф прицелился в фикус и щёлкнул.
– Древо познания, – вдруг изрёк он и клацнул контрольный кадр.
«Не командировка, а какой-то фарс», – подумал я.
Сбежав от нашего персонального шофёра, мы наснимали хмурых охранников неожиданно пустынных с виду промышленных объектов. Охранники молча вытолкали нас на безопасное расстояние от проходной. Мы были пойманы и водворены в автомобиль. Отвезены в школу, где юннаты показали живой уголок. (Фото юннатов, фото живого уголка, фото учительницы ботаники.) Фотограф оглядывался в поисках фикуса.
– В каждой школе должен быть фикус, – жалобно проблеял он.
Мне стало жаль чувствительного фотографа. Я молча погладил его по голове.
А на следующий день не то действующая сила увеличилась, не то масса тела уменьшилась, но события принялись развиваться с гротескной, катастрофической скоростью.
Наш рейс отменили. И не только наш. Все пассажирские рейсы отменили.
Позвонил в редакцию – телефоны не отвечают.
Набрал мобильный главреда. «Абонент недоступен».
Отправил главреду письмо электронной почтой на офисный мейл: мол, так и так, рейс отменили, попытаемся вырваться железной дорогой, пришлите денег. С уважением. Юрий Васильев.
Mail delivered.
На личный.
Mail delivered.
На совсем личный.
Mail delivered.
После залез в новостную ленту, а она уже сутки не обновлялась. Попытался зайти на сайт журнала – bad gateway, хоть ты лоб об клавиатуру расшиби. В ЖЖ – та же фигня. Одноклассники – ноу ризалт. Чуть позже и вовсе полный дисконнект случился – глючит сеть. Нет её. Только была – и нет её. Водителя нашего спрашиваем:
– Что случилось? Почему никакой связи?
– Не знаю, – отвечает. – Мне без надобности.
– Вези нас к голове! – потребовали. То есть я и спрашивал, и потребовал, потому что фотограф от такого культурного шока и оттого, что фикуса в местной школе не нашёл, даже дара агаканья лишился. Промычал только «жена», и ему речь, что тот Интернет и сотовую, вырубили.
Повёз нас водила к голове. Тот сказал, что сам не в курсе, может, с вышками что случилось. Попросили денег одолжить и на железнодорожный вокзал отвезти. Денег он дал, не скупясь, а вот насчёт вокзала сказал:
– Отвезти-то вас отвезут, да только поезда тоже отменили. Пассажирские. Только товарняки остались.
– Но телеграф-то работает? В смысле – почта, телефон междугородный, а?!
– Конечно, работает.
В общем, доставил нас шофёр в Ухту. Мы телеграммы отбили – я в редакцию, фотограф – жене. Я ещё очень обрадовался в этом месте, что одинок, как ясный сокол, будь у меня жена, да ещё такая любимая, как у фотографа, умом бы тронулся. Он, видимо, и тронулся. Потому что толкнул мне очень длинную, внятную, совершенно нехарактерную для него речь:
– Ты, Васильев, как хочешь, а я на товарняк сяду. Как-то договорюсь. И они скоро ходить перестанут. Когда отсюда последний продукт вывезут на большую землю.
– Весь не вывезут. У них же ещё урановая руда. Что-то придумают…
Он мне только рукой помахал, обернувшись на секунду. На вокзал потопал. Там от почты недалеко. Я догнал. Обнял как-то косоруко. Не принято было в редакции обниматься, всё больше коммуникативные навыки были в ходу. Но тут я себя таким на всю голову пронзительно русским почувствовал, что обнял. Он мне свою драгоценную камеру отдал. «Продашь, если что!» Кому я её тут продам? Но у него такое лицо было, что я сразу понял – не взять нельзя. И хорошо, кстати, сделал, что обнял. Потому что с тех пор я фотографа не видел.
Ответная телеграмма пришла спустя три дня.
Журнал закрыт тчк выбирайся как можешь тчк удачи воскл
У меня сперва такой «воскл» случился, что шофёр меня сутки самогоном отпаивал.
Ещё через неделю и телеграфу с почтой полное «тчк» пришло.
Совершенно непонятно, почему. Запасов топлива для перевозок чего бы то ни было, в том числе писем, должно было хватить ещё надолго. Но, видимо, монополия государства решила распорядиться ими как-то по-своему – по от народа секретному. Опять же разобщённость на руку, чтобы не запугивали друг друга. Другого объяснения почтовому и тем более телеграфическому геймоверу я не нахожу. В общем, что бы я ни выдумывал, правды всё равно не узнать.
Пометался было между Ярегой и Ухтой, пытаясь вырваться, но такие давки и толпы были в товарняки, что милиция снимала. После чуть ли не расстрел на месте без суда и следствия объявили за попытку проникновения в составы стратегического назначения. Потом мне и вовсе сказали: мол, простите, господин Васильев, мы не можем на ваши творческие метания бензин тратить. Хотите – пешком идите, а хотите – попутным гужевым транспортом добирайтесь. Но люди мы добрые, гнать не будем. У нас хорошим гостям рады. На случай, если не вырветесь и решите остаться, не оставим в беде. Хотите – на урановый рудник устраивайтесь, а не хотите – учителем в школу, если русский язык знаете. Наша Марья Ивановна в старческом маразме, а на пенсию не отправляем – некому больше. Деньгами платить не будем, да и на что вы те деньги потратите – обменяете? Но без лосятины и морошки не останетесь. Да и жить есть где. Этот домик, что покомфортнее, конечно, придётся освободить, но вот вам на окраине с видом на реку пятистенок преотличнейший, колодец во дворе, домик отдохновения от забот желудочно-кишечных там же.
Из двух зол выбирают более знакомое, ну я в школу и пошёл. Хорошая работа, между прочим. С детьми я контакт быстро наладил, сам не пойму, как. Я детей всегда пуще заразы неизлечимой боялся. Даже не женился поэтому. Женишься, а потом давай размножайся! Работа учительская непыльная. По вечерам писать начал. Решил сразу за роман сесть, раз избушка заветная сбылась. Оказалось, не поднять. Пишу, удаляю. Пишу, удаляю. Герои какие-то картонные, диалоги ватные, всё неживое. А между тем я с натуры писал – журнально-офисный быт вспоминал. В один прекрасный вечер пришёл домой, Бобика покормил – прибился, не выгонять же? Тем более я всю жизнь собаку хотел, а куда мне её было, городскому одинокому, часто командируемому мужчине, заводить? Покормил, погладил, да и настрочил рассказ об этом самом Бобике. В меру трогательный, не без шукшинки, достаточно философский, не без вечности. Хороший такой крепкий джек-лондонский рассказ. И написал-то часов за пять. Перечитал раз-другой – даже придраться не к чему. Я как заново родился, ей-богу! Всю ночь заснуть не мог, всё думал, как же мне повезло с этим билетом в один конец к самому себе.
