Юрий Мамлеев - О чудесном (сборник)
— Экая планета, — пробормотал другой, поменьше ростом, почти невидимый, и споткнулся.
— Я вот знаю: его друзья совсем дошли от его трупа, особенно старушки, — оргию тут устроили месяц назад, тело разрыли тайком…
— Каково тело-то?
— В себя впилось. Руки прижаты к груди, и голова свесилась, точно лижет их. А посредине — черная дыра.
— И что друзья?
— Глаз не могли отвести. Выли, плясали, пели, а реализовать связь свою с трупом не смогли. Звал их этот вцепившийся в себя труп куда-то, а куда — понять не могли… Может быть, мы поймем. Пойдешь?
— Я с тобой, Сережа, хоть куда пойду, — ответил который поменьше, звали его Витя Филимонов. — Если застукает начальство — в тюрьму пойду, если туда, — и он махнул рукой по направлению к звездам, — так пусть…
— Начальство куплено, — успокоил тот, кого назвали Сережей. — Среди друзей старичка важный чин был. А лопаты в лопухах. Он неглубоко погребен, нарочно…
Показалась луна, и две мужские фигуры — молодых мужчин лет тридцати с лишком — окончательно прояснились. Шли словно по ночному небу.
Могила Питонова была свежа. Уединенное кладбище это укрылось в самое себя своей заброшенностью. Друзья остановились около надгробья, зажгли карманные фонарики, последний слог «ов» был почему-то стерт, и четко различалось только «Питон».
— Ты его видел при жизни? — спросил Виктор.
— Сумасшедший чуть-чуть был старичок, — кивнул Сергей. — Очень Бога боялся. А себя любил. Потому и спятил перед смертью.
— Так чего ж с него взять? — усомнился Филимонов. Выглядел он старше Сергея, и тело его было внутренне скрючено, только глаза смотрели вдаль.
— Не в нем дело. Это только повод, — ответил Сергей. — Вот видишь эту книгу? Она поможет нам улететь и понять. Улететь с возвратом.
Книга была положена на камень.
— Спокоен ты очень, Сережа, — засуетился Витя, неловко дергаясь на одном месте, — ишь, неугомонный. Все тебя несет и несет… А куда? Здесь ведь тепло… — заскулил, сомневаясь, Филимонов.
— Садись, старик, около камня. Мы сделаем первый шаг. Разрывать ничего не надо. Я все беру на себя, а ты слушайся.
— Ну, сядем, сядем, — трусливо отговаривался Филимонов.
Присели. Вдруг раздался шелест. Сразу из кустов возникло существо, совершенно невнятное, нелепое и вместе с тем уверенное и страшноватое. Выглядел он помято, словно его жевала потусторонняя вселенская челюсть. Глаза светились, но светом другого сознания.
— Ребята, ни-ни, — издал он вполне человеческий звук и приблизился к ним.
Филимонов упал. Но Сережа (фамилия его была Еремеев) только побледнел и впился глазами в существо.
Оно еще больше очеловечилось.
— Нельзя, ребята, — хрипло сказало оно, — не тревожьте… Закурить есть? Зовут меня Коля Климентьев.
И он как-то по-уголовному, по-земному подошел к Сереже, вопрошая. Но тут же ловким и артистическим движением ноги сбросил книгу с камня. Она упала на могилу.
Сережа встал. Был он строен, где-то даже красив, но слишком значителен изнутри, чтобы его внешняя красота ослепляла.
— Есть, — ответил снизу, с земли Филимонов.
Климентьев закурил, тут Еремеев заметил, что на незнакомце короткое пальто, хотя стояло жаркое лето.
— Нам нельзя, а им можно раскапывать? — спросил Сергей, показывая на могилу.
— Друзьям-то его? Они же пустяшные, — хмыкнуло существо. — А вам — ни-ни… Не туда лезете.
— Кто ты? — спросил Еремеев.
Этот вопрос совершенно ошеломил Климентьева. В ответ он вдруг стал подпрыгивать (как бы вокруг себя) и дико хохотать. Он так трясся от хохота, что с него стали падать какие-то насекомые. Лесная мышь сбежала с могилы.
Сергей остолбенел.
Филимонов тем не менее неуклюже поднялся с земли, бормоча:
— Ведь говорил же я, говорил, не бери книгу…
Хохот существа делался все пространнее и пространнее. Казалось, хохотала Луна или сама Вселенная. Ничто не могло его остановить.
Климентьев внезапно оборвал смех.
— Пойдемте со мной, — миролюбиво предложил он. — А этот, — он указал на могилу, — пусть. В глубь пошел, но не в вашу сторону. Не мешайте ему.
Друзья (Филимонов и Еремеев) поплелись с кладбища. Прихватили и книгу. Впереди шел Климентьев.
Тенями выскользнули из ворот.
В стороне, на отшибе, стояло другое существо, по виду женщина. Она просила милостыню — но у кого? — кругом была пустота и ночь. Словно чего-то ждала.
— Лизанька, — улыбнулся Климентьев, — Из моих.
И он помахал ей ручкой.
— Чудные вы, смертные, — верещал по пути Климентьев, словно стал бабою. — Даже самые умные из вас — такими порой бывают глупцами, — сплетничал он. — Недотепы…
Филимонов угрюмой тенью молчал, подавленный, а Сережа бесконечно улыбался. Синие глаза его совсем уплыли.
— Вот и хвартера! — вдруг прокричал Климентьев серьезно. И распахнул калитку в маленький дом. Вокруг был одинокий поселок — безразличный в своей пустоте.
«Затянул он нас», — подумал Сергей.
— Проголодались вы у меня, проголодались, — шутил Климентьев в комнате, сбросив пальто и бегая чуть не по стенам.
А потом вдруг — как бы с потолка — сказал:
— А ведь вот вы не боитесь меня, Сережа. Знаете — вы защищены…
И тут же оказался рядом, за столом, с бутылкой водки в руках. Керосиновая лампа освещала влажно-мрачную теплую комнату с невидимым по углам.
— Варя! — окликнул Климентьев через плечо.
Никто не появлялся. В комнате зияла тишина. Картошка как бы дымилась на столе.
Филимонов тупо уставился на сундук, крышка которого вроде шевелилась…
— Верьте нам, — дружелюбно осклабился Климентьев.
Филимонов как-то угодливо (особенно по отношению к себе) опрокинул стаканчик водяры в нутро, которое потеплело. Филимонов оживился.
— Вот вы какие, — хихикнул он, глядя на Климентьева и расхрабрившись. — Не ожидал, не ожидал…
— Вы, смертные, много чего не ожидаете, — поучительно согласился Климентьев, хрустнув огурцом.
Сережа смотрел на него, пламенея, и что-то шептал.
«Не бес это, даже особый, а труп человека, покойник, ставший божеством», — почему-то подумал он.
— А вот вас я не понимаю, — стукнув вдруг стаканом об угол стола, резко сказал Климентьев, обращаясь к Сереже. — Вы очень русский человек, как и ваш великий друг Андрей. И вы слишком многого хотите для этой маленькой Вселенной. А я устроился хорошо… благополучно!
— Кто ты?!! — закричал Еремеев.
И опять, как в замкнутом круге, раздался нечеловеческий хохот. Водка была выпита, Филимонов снова упал, хохот продолжался, но в нем уже был выход — в какую-то Вселенную за окном.
Сергей неожиданно стал что-то быстро говорить Климентьеву. Тот, хохоча, отвечал, и его хохот был более серьезен, чем ответ. Вся комната наполнилась мраком и смехом. Хохотал даже воздух.
— Ничего, ничего не спрашиваю! — отчаянно выкрикнул Сергей.
И внезапно — или ноги сами пошли — их вынесло на улицу. Существо осталось внутри. Но потом дверь в этот маленький дом отворилась, и появился пляшущий Климентьев, а за ним тень — чья непонятно. Лицо Климентьева было при этом каменно-холодным и даже надменным.
Он прокричал друзьям (Филимонову и Еремееву) на прощанье:
— Питонова забудьте, его сам Бог забыл!
— Бежим отсюда, Витя, — проговорил Сергей. Нервы у него вдруг сдали.
— Куда?! — истерически крикнул Филимонов.
— В Москву. В пивную.
Пивная оказалась не пивной, а живой ночной квартирой, где собирались московские любомудры. Была она особенная, с низким потолком, но вместительная, и скорее напоминала огромную единую, связанную коридорами келью, как в древних русских дворцах, но современную. Встретила Сергея и Виктора хозяйка — Ульяна Родимова — их возраста, с золотистыми волосами.
Круглый стол, за который сели втроем, превратился в единство.
— Не можешь ты, Сереня, не можешь, — говорила Ульяна, — глянь в небо: утонешь умом. И те миры такие же, всего не облетишь, даже с нашей душой.
— Пусть, — ответил Сережа.
— Даже Андрей не может тебя остановить.
Андрей Артемьев был лучший друг Сергея. Мало кто знал его во всей глубине, но, соприкасаясь с ним, многие видели в нем своего Учителя. Проповедовал и практиковал он древнее и традиционное учение (Веданту), возникшее еще в Индии, но прошедшее через его огненный опыт и освещенное им чуть-чуть иначе, в русском пламени.
Учил он, согласно адвайте-Веданте, что абсолютное, высшее начало — вечное и надмирное, его многие называют Богом, — «содержится» внутри нас, а все остальное — страшный сон. Каждый человек может открыть в себе это Высшее «Я», или Бога, отождествить себя с Ним, уничтожив ложное отождествление себя со своим телом, психикой, индивидуальностью и умом, перестав быть, таким образом, «дрожащей тварью». И тогда человек станет тем, кто он есть в действительности: не Николаем Смирновым, например, не человеком даже, а вечной абсолютной реальностью, которая невыразима в терминах индивидуального бытия, времени, числа и пространства и которая существует, даже когда никаких миров и вселенных нет.
