Ричард Форд - Канада
Меня снова так и подмывало подойти и заговорить с ними — хотя подобного рода поведение отнюдь не в моем характере. Меня словно притягивало нечто рискованное и драматичное. Мне хотелось сказать им, что я родился в Оскоде, — вдруг для них это что-нибудь да значит. Что бы ни почувствовал я, когда подошел к их машине и провел ладонью по теплому металлу капота, — удовольствие от их цельности, даже приязнь к этим людям (мне совершенно не знакомым), связь с ними, определявшуюся наличием у нас общей тайны, — собственно говоря, все сразу, — я хотел почувствовать это снова и не сомневался, что смогу, никого не подвергнув опасности. Конечно, я не стал бы пересказывать им то, что услышал от Чарли. А еще я думал, что они могут случайно поделиться со мной какими-то важными сведениями: своими мыслями о Ремлингере, намерениями на его счет — либо теми, либо иными, в зависимости от того, к каким выводам они придут, понаблюдав за ним.
Но как раз в тот миг, когда я почти уж набрался решимости обратиться к ним, в бар вошел из вестибюля Артур, и двое американцев, похоже, мгновенно поняли, кто он, как будто у них в головах имелся его мысленный портрет и Артур в точности ему соответствовал.
Краснощекий и круглолицый толстячок в парике — бывший полицейский — быстро сказал что-то молодому Кросли, и кивнул, и взглянул на Ремлингера, подошедшего к столу, за которым сидела большая компания охотников, и громко с ними заговорившего. Кросли обернулся, окинул Артура взглядом и, как мне показалось, вдруг здорово посерьезнел. Он тоже кивнул, снова повернулся к столу, обхватил ладонями свою бутылку пива и произнес какую-то короткую фразу. После этого оба сидели лицом друг к другу в грубом свете бара, под изображением дерущихся лосей, и молчали.
Ремлингер надел в тот вечер мягкую фетровую шляпу, он часто носил ее, и один из дорогих, купленных в Бостоне твидовых костюмов, сообщавших ему вид в баре неуместный. С шеи его свисали на шнурке очки для чтения. Ярко-красный галстук и угадывавшиеся под твидовыми брючинами голенища кожаных сапог. В то время я этого не понимал, но много позже сообразил, что одевался он, как английский герцог или барон, совершавший обход своего поместья и заглянувший в бар, чтобы выпить виски. Эта маскировка должна была помешать людям, которых он поджидал пятнадцать лет, опознать его, даром что имени своего он не изменил и опознать его мог кто угодно, было бы желание. Возможно, он даже и не пытался скрываться, а просто коротал время в ожидании дня, который теперь наконец-то настал.
Кросли наблюдал за обходившим бар Ремлингером. Джеппс на него не оборачивался, просто сидел и смотрел на Кросли и словно бы производил какие-то расчеты. Походило на то, что он снова обратился в полицейского — поначалу дружелюбного, затем вдруг ни в малой мере. А я гадал, при оружии ли они, — ведь Чарли говорил, что у них есть пистолеты.
Ремлингер заметил меня, стоявшего рядом с музыкальным автоматом. «Ага. Вот и мистер Делл», — произнес он, и улыбнулся, и безразлично помахал мне рукой. Еще миг — и он должен был оказаться у стола американцев. Уходить мне не хотелось, нужно было понаблюдать за ними. Увидеть, что произойдет, когда все трое сойдутся лицом к лицу — Артур Ремлингер, знающий, кто они, и американцы, которым ничего об этом его знании не известно, которым предстоит решить, убийца ли он. Посмотреть на такое захотелось бы всякому. Ситуация могла сложиться опасная, если все трое вооружены и если они решат, что продолжать игру в кошки-мышки бессмысленно.
Я увидел: Ремлингер повернулся к американцам, секунду вглядывался в них, но затем снова заговорил с охотниками из Торонто. Один из них прикрыл ладонью рот и что-то сказал ему, как будто по секрету. Ремлингер коротко взглянул в мою сторону, наклонился к охотнику, прошептал какие-то слова, оба засмеялись. Ремлингер посмотрел на меня в третий раз, как если бы разговор у них шел обо мне, — в чем я сомневался. И наконец направился к американцам.
Нервничавший Кросли немедленно встал, вытер о штанину ладонь, широко улыбнулся и протянул ее Ремлингеру, словно испытывая облегчение от того, что минута эта все же наступила. Я услышал, как Артур, пожимая ему руку, представляется обоим. Услышал «Кросли». Второй американец тоже встал, обменялся с Артуром рукопожатиями, назвался и добавил что-то, рассмешившее всех троих. «Британская Колумбия», сказал Джеппс, а затем: «Мичиган». Артур тоже произнес «Мичиган», все опять рассмеялись. Он походил на актера, играющего роль человека, которого никто бы не заподозрил в том, что он способен взорвать заряд динамита и убить человека. Вообще говоря, я не верил, и по многим причинам, что такое возможно, однако вся его жизнь в Канаде была репетицией вот этого момента. Если он добьется успеха, — а он полагал, что так и будет, поскольку настрадался уже достаточно, — все сложится хорошо, жизнь пойдет дальше. Если не добьется, если его изобличат как убийцу и ему волей-неволей придется думать о возвращении в Мичиган, тогда может случиться всякое, точно сказать тут ничего невозможно. Что ж, поживем — увидим.
Продолжения их разговора я не расслышал. Американцы сели. Артур пододвинул к их столику стул, поддернул штанины и сел на него, верхом (что было для него не характерно), однако шляпу не снял. Меня клонило в сон — и оттого, что я почти весь день провел на ногах, и от связанных с американцами переживаний. Но я остался у музыкального автомата. Минут пятнадцать Ремлингер вел с этой парой оживленный разговор. Заказал им пиво, к которому они не прикоснулись. Говоря, он несколько раз поглядывал в мою, примерно, сторону. Американцы, вставляя свои реплики, улыбались во весь рот. В какой-то момент Ремлингер — на совершенно не присущий ему манер — со смехом произнес: «О, да-да-да. Даааа! Тут вы правы», и все трое закивали. В конце концов он встал, потянулся, словно разминая затекшую спину, и, пожав американцам руки, сказал: «Завтра мы вам все это устроим». Я решил, что слова эти касались гусиной охоты и никакого отношения к его разоблачению как убийцы не имели. И почувствовал: каждый из американцев вполне мог прийти к выводу, что Ремлингер не тот, кого они ищут. Или же, если и тот, он стал настолько неузнаваемым, что лучше всего оставить его с миром в пустоте прерий. (Я говорил уже, что совершенно запутался в происходившем, поскольку ничего подобного и не видел до того, и не испытывал. А потому не стоит винить меня за то, что понять увиденное я не смог.)
Вот этими последними мыслями я и утешался, поднимаясь в мою комнатку под крышей, запирая дверь, забираясь в холодную постель и вглядываясь в красноватую благодаря вывеске «Леонарда» темноту. Моя лачуга в Партро не запиралась, и потому замок на двери чуланчика радовал меня, тем более что постояльцы иногда бродили ночами по коридору. Я думал, что теперь все пойдет хорошо. Встретившись с американцами, Артур, похоже, испытал облегчение. Проявил гостеприимство, как будто они были не теми, кем были, а обычными охотниками на гусей, каковыми и притворялись, — вот поохотятся завтра утром с моей и Чарли помощью и уедут в Британскую Колумбию. Я понял, почему Чарли назвал Ремлингера «лживым». Он обманул американцев, притворившись, что не знает, кто они. Но я уже пришел к заключению, что без лжи на свете не проживешь. Даже если на преступление способен не каждый, врут все. Я и сам обманул американцев, не дав им знать, что мне все о них известно. Я прятал деньги от полиции. Я выдавал себя за другого человека с той минуты, как пересек в машине Милдред границу, ничего не сказав о себе пограничникам. Тот, в кого я здесь обратился, не был подростком, каким я стал бы в Грейт-Фолсе, — хотя имя мое осталось прежним. Мне трудно было сказать, стану ли я когда-нибудь прежним, но я знал, что врать буду и дальше, всю мою жизнь, тем более что вскоре мне предстояло отправиться в Виннипег и зажить там иначе, лучше, оставив позади все, в том числе и правду.
Погружаясь в сон, я старался представить себе молодого, высокого, светловолосого Артура Ремлингера, подкладывающего бомбу в мусорный бак — посреди какого-то города, похожего, воображалось мне, на Детройт. Однако заставить себя задержаться на мысли об этом я не мог, а именно таким был способ, который позволял мне понять, что я нащупал нечто важное. (Я не смог, к примеру, мысленно нарисовать бомбу.) Потом я начал придумывать мой разговор с американцами. Представил себе, как мы идем по главной улице Форт-Ройала, не под холодным, хлещущим нас ветром октября, но в солнечный, ясный день конца августа, похожий на тот, в какой я сюда приехал. Большая ладонь Джеппса лежит на моем плече. Им обоим хочется знать, прихожусь ли я родственником Артуру Ремлингеру; американец ли я; почему я забрался в такую даль, в Канаду, а не учусь, как полагается, в школе; где мои родители; что у этого Ремлингера на уме; был ли он женат; известно ли мне его прошлое; есть ли у него пистолет?
