Ван Мэн - Избранное
Каков же результат? Одобрение им блюда с луком и соевой пастой привело к подлинной гастрономической экспансии. Это блюдо стало для него в конце концов наваждением. Даже много лет спустя он вспоминал о нем с содроганием, и его желудок тут же переполнялся какой-то кислятиной. А эта овощная похлебка, сваренная из протухшей кочерыжки, полусгнивших листьев и корней неведомых ему растений? Ну и горечь! Похлеще, чем горечавка! От блюда исходит сильный запах серы. В душу Ни Учэна закралось подозрение: а что, если во время приготовления похлебки жена намеренно положила в нее мазь, которой он лечился от лишая?
Однако самое большое огорчение, подлинное страдание и боль ему причиняли его собственные дети, которые всегда решительно выступали на стороне матери, не обращая ни малейшего внимания ни на его наставления, ни на его огорчения, ни на ласку и любовь. В то время когда он пробовал пойло из горечавки, называвшееся овощной похлебкой, его милые детки поглощали то же самое блюдо с радостным чавканьем, демонстрируя безграничное удовольствие. Совершенно определенная демонстрация, направленная против него, подчеркнутый вызов! Дети исподтишка наблюдали за отцом, который с постной, чтобы не сказать, трагической миной пытался сделать очередной глоток, дававшийся ему с большим трудом, а сын и дочь незаметно перемигивались между собой и подмаргивали матери, обменивались многозначительными взглядами, несомненно в душе подсмеиваясь над отцом, иронизируя по поводу его страданий и издеваясь над теми испытаниями, которые выпали в этот момент на долю его языка и желудка. Интересно, отчего у него такой странный язык, способный так обостренно воспринимать все вкусовые ощущения? И вообще, зачем он узнал тайны науки о питании, почему он так дотошно разбирается в пище, доподлинно знает, каким образом она влияет на человеческий организм и здоровье? Хорошая пища, говорит он, делает человека мягким, его кожу — нежной, волосы — пышными, все части тела — гибкими, сердце — добрым, поведение — достойным. Хорошая пища помогает человеческому общению, способствует развитию культуры, воспитывает в человеке совершенно особые качества. Он — Человек! Разве это преступление, быть человеком? У него человеческая плоть, он обладает знаниями, он добивается во всем высокой порядочности, он любит жизнь, он стремится к ней всем своим существом, он много повидал в жизни. К счастью, он, Ни Учэн, видел (и, увидев, понял), что такое настоящая человеческая жизнь. Разве это преступление?!
Ни Учэн считает, что его дети способны понимать так же, как и он. Он верит в прогресс, он возлагает все свои надежды на будущее, на молодое поколение. Он надеется, что грядущее поколение будет более культурным, возвышенным, добрым и, конечно, счастливым. Во всяком случае, их жизнь должна быть более здоровой и разумной. Вот почему он с самого начала старался вложить в своих детей знания о здоровой жизни. К примеру, он постоянно твердил детям, что обувь, которую они носят, не должна быть тесной, иначе она мешает ноге; во время еды не следует вытирать рот рукавом; ложась спать, не следует накрывать голову одеялом. Он говорил и многое другое, отчего атмосфера в доме, и без того напряженная, становилась просто невыносимой, удушливой, смрадной, в ней как бы отсутствовал кислород, но зато в избытке присутствовал углекислый газ, чрезмерная доза которого рано или поздно могла привести к гибели его обитателей. Однако прописные истины, которые он вещал, и наставления по поведению, которые он с легкостью необыкновенной всем преподносил, рождали у всех протест. Он говорил что-нибудь полезное, а Цзинъи ему в ответ: в доме холодно, уголь подорожал, огонь в печи почти потух, если не подложить в печку угля. — околеем от холода. Спать с открытой головой — штука, может, и хорошая, только делать это надо летом. А вообще, хорошо бы поставить печку побольше, чем наша, да угля хорошего купить. На все это нужны деньги. Выкладывай!
А тут еще Ни Цзао, его любимый сынок, лезет с вопросом: «Папа! Ты опять пьешь чай?! Говорят, что чай стоит очень дорого. Разве ты без него не можешь обойтись? Ведь это же лишние траты!»
Так и есть, наступило самое страшное. Ясно, что в этом «едином фронте», обращенном против него, объединились не только три женщины, в него вступили и его дети. Единый фронт борьбы против него! Нет, не только против него, но и против всей зарубежной культуры, против прогресса, против всего, что вызывает надежды и радость. Подобное единение связывает человека по рукам и ногам, топчет и разрушает его достоинство!
В своем доме он постоянно чувствует себя одиноким, даже в момент самого обыкновенного чаепития.
За столом, когда все едят жидкую кашицу, он требует от детей, чтобы они не чавкали, не издавали урчания и громко не жевали, а после еды не щелкали бы языком, оценивая вкус съеденного.
Предположим, вы когда-нибудь поедете за границу и окажетесь за столом. Будет крайне неприлично, если вы станете издавать подобные звуки! В его голосе слышалась горечь.
Га-га-га, ха-ха-ха! — прыснули дети и еще долго не могли успокоиться от душившего их смеха. Они принялись доказывать отцу, что они вовсе не иностранцы, а китайцы, ни в какую заграницу они не выезжают, это, мол, ты был за границей. Ну и что ж из того, что ты туда ездил? Разве после этого ты превратился в европейца? А мы вовсе не хотим туда ехать — вот и все, да и денег у нас для этого нет. В твоих заморских правилах мы ничего не смыслим!
За этими ответами снова следовало чавканье, урчанье, хлюпанье и булькание — два маленьких детских рта словно соревновались в искусстве воспроизведения различных звуков.
На лице отца появилось выражение отчаяния. Он был обижен, оскорблен до глубины души. Совсем маленькие, а какие жестокие и грубые! Все, решительно все издеваются над отцом. Образумить этих людей невозможно. Как обидно! О, как хорошо он уяснил цену человеческой глупости и невежества!
Ни Пин повернула к отцу головку с недавно подстриженными волосами. Эта простодушная девочка привыкла говорить напрямик.
— Папа! Тебе что, не нравится эта овощная похлебка? — Она смотрит ему прямо в глаза. — Ведь ты же сам говорил, что ее любишь, а теперь не ешь! Почему? Наверное, она не такая вкусная, как то, что подают в ресторане, там утки, куры, рыба… Или, может быть, ты не ешь оттого, что чем-то рассержен? Мы с Ни Цзао тебя чем-то обидели? Ты недоволен нами?
О господи! Даже это наивное, бесхитростное создание способно вонзить в душу нож, и не просто вонзить, а еще и повернуть его. Неужели человек живет лишь для того, чтобы доставлять страдания другим людям? И чем ближе тебе человек, тем большую рану он тебе наносит — глубокую и болезненную. Чем крепче ты его любишь, тем большей жестокостью он тебе платит!
— Подлая! — Он грохнул по столу кулаком.
— Сам подлец! — была мгновенная реакция Цзинъи, она выпалила это быстро, без всякого колебания. Высказав свою оценку, она теперь могла обдумать первопричину конфликта.
Само собой, колотить по столу кулаком или кричать он себе больше не позволит, тем более устраивать истерику. Он взглянул на дочь. В ее наивных добрых глазах стояли слезы. Ни Учэн готов был упасть перед девочкой на колени… Вам надо жить, дети! Вы должны стать людьми! У вас должна быть настоящая человеческая жизнь. Только послушайте меня. Слушайте, слушайте меня! Почему одному надо непременно мучить другого: подминать, давить, душить?.. Почему ты, надевая цветастое платье, непременно напяливаешь поверх него старую черную кофту? Почему при гостях, даже таких, как Ши Фуган, не улыбнешься, не ответишь на приветствие гостя? Почему ты не причешешься хоть немного поаккуратнее? Почему вы все стрижетесь на один лад — под Лю Хая[140]? Почему в мясное блюдо вы кладете так много соли и льете так много воды, объясняя при этом, что пищи будет гораздо больше? Почему вы ходите согнувшись, а ноги выбрасываете в стороны, почему, делая поклон, вытягиваете вперед голову? Зачем, улыбаясь, вы щеритесь, обнажая все зубы, и не закрываете рта, кончив смеяться? Почему не ходите в баню, хотя я даю матери на это деньги? Почему дочь не умеет петь, танцевать, а если поет, то поет украдкой, словно воришка, а заслышав чьи-то шаги, мигом замолкает? Почему вы всего боитесь… боитесь… боитесь? Вот, скажем, танцы. Стоит мне о них заикнуться, как у дочки тут же появляется такое выражение, будто она увидела черта или еще что пострашнее. Почему, почему?
Однажды я купил тебе, дочка, хорошенькую шерстяную шапочку. Она тебе очень понравилась — я увидел это по твоим глазам, но я тут же понял, что ты ее все равно не наденешь, а потихоньку куда-нибудь запрячешь и будешь украдкой доставать ее и рассматривать. Приняв подарок, ты, точно так же как твоя мать, в том же самом тоне, высказалась: «Лишние расходы!» А однажды я купил торт, и Ни Цзао тут же спросил, сколько он стоит, но, узнав цену, осуждающе заявил: «Лишние расходы!» Вот какими становятся дети с самого юного возраста. Я то и дело вдалбливаю вам, уговариваю вас: измените себя, работайте над собой, измените свою жизнь! Если вы себя не измените, лучше вовсе не жить! То, что у вас, — это не жизнь, а жалкое прозябание!
