Млечный путь - Меретуков Вионор

С наслаждением опроставшись, я понял, что попал в солдатский рай, пахнущий свиной кожей, дегтем, свежим навозом и еле теплящейся паровозной топкой. Мне стало так хорошо, что я закрыл глаза и замурлыкал какую-то песенку. Когда подошло время, я рукой нащупал цепочку и что есть силы дернул ее вниз.

На самом деле я дернул висевшую рядом с цепочкой бечевку, которая была привязана к ящику, полному кирпичей и установленному на крышке сливного бачка. Ящик с высоты двух метров рухнул вниз. Меня спасла случайность. По какому-то неведомому побуждению я в этот момент привстал и отклонился вперед. Если бы не это, я сложил бы голову под портретом капитана Королевской армии Италии и его сверкающими сапогами. На это, скорее всего, и рассчитывал тот, кто устанавливал смертоносный ящик на сливном бачке.

Я отделался лишь синяком на левой ягодице.

Потирая ушибленное место, я подумал, что в этом доме, наверно, уже не одного человека таким макаром отправили на тот свет. Смерть в сортире, что может быть ужасней? Гостеприимство по-венециански в действии.

Какое-то время я обдумывал план мести. Я бы с удовольствием засунул Симону, целиком с головой и ее выдающейся задницей, в сортир.

Видимо, Симона, когда задумывала эту подлость, вдохновлялась историей Агасфера, утонувшего, как известно, в выгребной яме.

Следующим посетителем уборной, по всей вероятности, станет Лева. Что ж, вряд ли ему повезет так, как мне. Поэтому я водрузил ящик с кирпичами на прежнее место.

Минуту я рассматривал себя в зеркале. Вид у меня, прямо скажем, был неважнецкий: перекошенное лицо, испуганные глаза и бисеринки пота на бледном лбу.

Умывшись, я поплелся в столовую залу.

Симона удивленно посмотрела на меня. Видно, не ожидала увидеть меня живым.

Ужин, как и обещала Симона, затянулся. Я апатично жевал корочку хлеба и потягивал винцо.

— Венеция обезлюдела, — жаловалась Симона, — туристов все меньше, молодежь уезжает, всем осточертели каналы и гондолы. Город маленький, не развернуться. Здесь скучно. Развлекаемся, как можем, — она хитро посмотрела на меня и подмигнула.

Некоторое время мы ведем вялый, легковесный разговор: о погоде, о знаменитостях, о футболе. Словом, разговор ни о чем, так, пустопорожняя трепотня. Мне стоило больших трудов отделаться от Фокина: он сидел как пень и никуда не собирался уходить. Симона покорила его сердце. Но она отдала предпочтение мне. Великодушие свойственно победителю, поэтому я попросил Фокина проявить повышенную осмотрительность, когда он будет спускать воду в уборной.

Лева долго бродил по дворцу, мы слышали, как он демонстративно стучал каблуками по мраморному полу, хлопал дверями и истерично вскрикивал, когда натыкался на стулья. Наконец он угомонился, уснув в саду под кустом с розами, где я и обнаружил его поздним утром.

Поворчав для порядка, он позавтракал со мной и Симоной на веранде. Отсюда была видна пузатая церковь с призывно открытыми дверями, за которыми угадывалась пахнущая ладаном прохлада, и часть канала, чернеющего на фоне домов с пока еще закрытыми ставнями,

На столе появился шотландский виски. Чуть позже — копченый окорок на разделочной доске. И каравай белого хлеба размером с мельничный жернов. Уж не решила ли Симона вознаградить меня за ночную пылкость?

Я налегал на копченое мясо и усиленно подливал Фокину.

— Ты еще не прозондировал ее? — заплетающимся языком спросил он меня час спустя. — Еще нет?! Под нежный шепот лживых обещаний выпытай у нее, где она закопала этот окаянный камень. Узнай, и я все прощу. И не тяни с этим. Пока она находится под винными и любовными парами, у тебя есть шанс…

День был посвящен возлияниям и болтовне. Спиртному в этом доме, похоже, уделяли повышенное внимание.

Свиная нога куда-то подевалась, об обеде Симона не заикалась, да и ужином не пахло. Одновременно с ногой исчез куда-то и Лева. Я подумал, уж не уволок ли он ее с собой?

Через пару часов я опять был голоден.

— Голод и холод усиливают мужскую потенцию. Так все итальянцы поступают со времен Овидия, — успокоила меня Симона, когда я нервно поинтересовался, когда же наконец подадут хоть что-нибудь поесть.

Я ответил, что такие аргументы меня не убеждают, может, итальянцам это и нравится, но я не итальянец и не собираюсь голодать и обкладывать яйца холодными компрессами, как советовал Овидий: с тех пор прошло немало времени, взгляд на эту дурацкую теорию претерпел существенные изменения, и сексологи рекомендуют куда более гуманные средства для поддержания потенции. И вообще, во времена Овидия никаких итальянцев еще и в помине не было. Этруски были, венеты были, умбры были, лангобарды были, а вот итальянцев не было. Увы, к моим доводам она не прислушалась.

Продолжая испытывать мучительный голод, я тем не менее пробыл у Симоны до середины следующей ночи. Хотя намеревался остаться до утра. Но посреди ночи нас, образно говоря, побеспокоили. Рассказ о том, как мне пришлось, распугивая котов, по крышам, вернее, перепрыгивая с крыши на крышу, почти нагишом под мертвыми лунными лучами, спасаться бегством, я приведу ниже. А перед этим я имел с Симоной разговор, носящий интимный характер с осторожным креном в сторону меркантильности.

— Камень? Какой камень? — вспылила она, когда от откровенных воспеваний ее прелестей я осторожно, стараясь ее не спугнуть, подтянулся к главному. — Ну, конечно, тетушка! — она злобно захохотала. — Старая карга! Не могла простить кратковременного увлечения моей матери ее муженьком. Это же он подарил ей камень. Платиновое кольцо, украшенное крупным то ли рубином, то ли смарагдом. Широкий жест тороватого генерала. Легко быть щедрым за чужой счет.

Значит, и муж Бутыльской не терялся во время войны. И нечего его осуждать за это. Он действовал в соответствии с классической воинской традицией, следовать которой начали еще во времена палеолита: имущество побежденного «по праву войны» принадлежит победителю. И никакое это не мародерство. Кольцо с рубином такой же трофей, как вражеские знамена и ордена, как произведения искусства, как костяные гребешки, губные гармошки, штампованные часы, автомобили, танки, гаубицы и подводные лодки. Сколько же еще в распоряжении Бутыльской находилось этих трофеев? Я вспомнил аспидно-зеленое бальное платье на новогоднем балу в бывшем особняке графа Игнатьева, водопады драгоценностей и заколку с брильянтовым бантом. Трофей. Для военных это закон. И в наше мирное время закон победителя остается законом. Это является законом даже для тех, кто не может отличить детский пистолетик от могучего «Магнума».

— Не слишком ли быстро ты решил стать поверенным в моих семейных делах? — воскликнула она и с такой силой откинула одеяло, что оно перелетело мне на голову.

— Симона, любовь моя, уймись, — сказал я, вложив в голос как можно больше приторной сладости, — я лишь хотел помочь тебе. Продашь кольцо и сохранишь себе жизнь, — чтобы усилить впечатление искренности, я сделал попытку ласково обнять ее.

— Ты мне угрожаешь?! — отстранилась она.

— И не думаю. Я совсем о другом. За кольцо получишь огромные деньги и отремонтируешь свое бунгало. Надо делать это поскорей, не то вся эта средневековая красота обрушится тебе на голову.

— Одного не могу понять, тебе-то какое дело? Из каких, так сказать, соображений?..

— Из соображений сугубо филантропических. Люблю, знаешь, помогать замужним женщинам.

— Никакого кольца у меня нет. Оно давным-давно потерялось или было продано, черт его знает, я не помню…

Похоже, не врет. Коли так, надо было под каким-то предлогом быстренько отсюда смываться. Я по-прежнему испытывал страшный голод. Кроме того, в спальне было холодно, как в морозильной камере. Если я пробуду здесь еще час, то околею либо от простуды, либо от голода. Не до потенции тут.

Она провела рукой по моей груди и уперлась в цепочку с ключом.

— Что это? Почему не крестик? Ты что, неверующий? — ужаснулась она.

— Верующий, верующий. А это ключ от небесных врат. Кстати, когда вернется твой муж? — деликатно поинтересовался я.