Нацуо Кирино - Нежные щечки
— Если я так и дальше буду жить, то стану как отец. А с другой стороны, если податься во внешний мир, то прокормить себя не смогу, да и духу не хватает решиться. Так все это задолбало.
Уцуми огляделся по сторонам. Хотя в оформление заведения явно вбухали немалые деньги, было заметно, что убираются здесь не тщательно — в углах скопилась пыль. Посетители, похоже, тоже это место не жаловали.
— А по мне, так ты даже очень ничего устроился, жить можно, — с явным сарказмом заметил Уцуми.
— Мне такая жизнь опротивела, вот и решил покончить с собой, — поникшим голосом произнес Мотохико.
— Ну, порезав вены, умереть, пожалуй, тяжело, — стал насмехаться Уцуми.
Взгляд Мотохико снова приклеился к монитору. Он, видимо, не расслышал, что сказал Уцуми.
— Отец сказал, что мать тебя домой не пускает.
— Ага. — Мотохико осушил стакан с виски, последний кусок льда в котором давно уже растаял. — Разозлилась, что я и здесь все завалил.
— И уволить она тебя не может, так ведь?
Мотохико невидящим взглядом посмотрел на продолжающего дерзить Уцуми.
— Ну, типа того. У нее один бизнес в голове. Заправляет тут всем. Прям как царица какая.
Уцуми посмотрел на маленькую морскую черепаху, бредущую по коралловому лесу. Морда и панцирь у нее были испещрены мелкими царапинами — видимо, поранилась, когда ее вылавливали.
— И отец и мать настоящие мещане. Тошно аж.
— Что с того, что мещане. У тебя, собственно, какие претензии?
— Противно мне.
Уцуми засмеялся. Что этот сопляк несет — курам на смех.
— А то, что Юка исчезла, тоже Божья кара, считаешь? Что-то уж больно твой Бог жесток.
— А я в Бога верю. — Мотохико щелчком оттолкнул пустой стакан. — В море когда ныряешь, то все вокруг тебя живое, прямо удивительно. Кажется, что неживого ничего и нет там. Жизнь повсюду кипит, аж дух захватывает. Смотришь вокруг и понимаешь, что мир этот был создан Богом. Просто поразительно. Все вокруг живое, очень круто. И эти живые существа не способны ни на что плохое. Поэтому-то я и хочу туда уехать и стать одним из них. И эти морские существа, они тебя никогда не предадут и не обидят.
— Ну да, рыба уж точно не расстанется с девушкой только из-за ее имени, — с издевкой в голосе поддакнул Уцуми.
Лицо Мотохико исказилось.
— Дурак был. Потому-то, наверное, и решил свести счеты с жизнью.
— Ты сначала умри по-настоящему, а потом уж говори.
— Если бы умер, то не смог бы ничего сказать, — обиженно надулся Мотохико.
— Это верно. Хорошо, когда твой мир переполнен жизнью, а что делать тому, кто идет навстречу смерти?
Мотохико, не встречаясь глазами с Уцуми, тихо произнес:
— Мне до этого нет дела. Пусть этот человек сам за себя думает.
— Согласен.
Уцуми поднял взгляд и увидел, что глупая физиономия исцарапанной черепахи уставилась на него через стекло аквариума.
Направление ветра сменилось. Неожиданно до них донеслись звуки праздника: где-то вдалеке из дребезжащих динамиков вырывалась музыка и дробь барабанов.
— O-бон празднуют. Может, сходим?
Касуми отложила вечерний выпуск газеты. Вернувшийся после посещения заведений Тоёкавы абсолютно обессиленным, Уцуми лежал на татами, Касуми накрыла его махровым покрывалом.
— Далеко.
Касуми не слушала.
— А я хочу пойти. У меня на родине летние праздники проводили на школьном дворе. Оттуда было видно море. В конце всегда были фейерверки, так было здорово.
— Ну ладно, пойдем, — неохотно согласился Уцуми.
— Вы нормально? Сможете пойти?
Касуми сделала вид, что беспокоится за него, но глаза у нее заблестели, как у ребенка. Вдвоем они вышли из дома. Дело близилось к вечеру, похолодало, и прохожие были одеты в одежду с длинным рукавом, кое-кто шел с накинутым на плечи джемпером.
Температуры у него не было. Время от времени Уцуми медленно накрывала боль, как змея, копошащаяся в темном подвале его живота. Сегодня утром ему показалось, что боль отступила, поэтому-то он и отправился на встречу с Тоёкавой, и боль снова вернулась. Стоило ему утомиться, как змея вновь просыпалась. Причем приступы становились все чаще и болезненней. Когда Уцуми чувствовал, что вот-вот нахлынет боль, он с силой прижимал руку к солнечному сплетению. Нужно было успеть схватить змею до того, как она начинала двигаться. Это постепенно становилось его навязчивой идеей. Боль была тяжелой, невыносимой. Касуми легкой походкой шла за ним с таким видом, будто не догадывалась о его состоянии. Музыка детского танца Бон-одори, громыхавшая из динамиков, вдруг резко замолкла.
— Неужели закончилось? — забеспокоилась Касуми и мелкими шажками засеменила вперед.
Уцуми посмотрел на наручные часы. Было уже начало десятого.
— Думаю, что да.
— Ой, как жалко.
Они увидели площадь, где проходило празднование. На ней стояли деревянные подмостки, метров в пять, с натянутым красно-белым занавесом, повсюду висели розовые и белые бумажные фонарики с написанными на них названиями магазинчиков. Площадь уже начали убирать. Молодые продавцы «тэкия», торгующие всякой снедью и праздничными безделушками, выстроившись вдоль обочины дороги, выбрасывали остатки льда, переливали в большие полиэтиленовые пакеты воду с плавающими в ней золотыми рыбками. Пожилые районные активисты выпивали, вытащив на улицу столы; неподалеку тусовались подростки, с надеждой поглядывая на темные углы площади, ожидая продолжения вечеринки.
— И правда закончилось, — разочарованно произнесла Касуми.
— В Токио О-бон так же проходит?
— Праздники везде одинаковые. — Касуми огляделась по сторонам и показала на группу подростков. — Мы, когда все заканчивалось, гурьбой шли на берег, запускали там фейерверки. Всё не хотели расходиться, прям как эти ребятишки. Все было взбудоражены, нам тогда казалось, что это единственный вечер, когда разрешено гулять допоздна. Девочки обычно ждали приглашения от мальчишек.
— А я на таких праздниках всегда думал: вот легкая нажива для «тэкия».
Касуми порывалась еще что-то сказать, но каждый раз закусывала губу. Уцуми, делая вид, что наблюдает за тем, как безвольно падают на землю отвязанные бумажные фонарики, ждал, когда Касуми заговорит, но она так и не произнесла ни слова. Они пошли обратно той же дорогой, что и пришли. Беззвездное, пасмурное ночное небо было подсвечено красным заревом — вдалеке располагался квартал развлечений. Касуми шагала, засунув руки в карманы джинсов, ссутулившись, будто была чем-то недовольна.
— Слушайте, я тут подумала, — обернулась Касуми.
— О чем?
Уцуми глубоко вздохнул, стараясь сдержать опять зашевелившуюся в животе змею. Боль не уходила. На лице выступил липкий пот. Но Уцуми, стараясь не подавать виду, что ему плохо, ждал, когда Касуми заговорит.
— Я подумала, не вернуться ли мне обратно на родину. Уцуми-сан, поедете со мной?
Видимо, она заметила, что ему плохо, лицо у нее стало испуганным.
— Вам нехорошо?
— Да нет, ничего страшного. Давайте поедем, пока я еще могу сам передвигаться.
Уцуми отрешенным взглядом посмотрел на Касуми. По ее лицу пробежала тень.
В тот вечер от Касуми, пришедшей к нему в постель, пахло его мылом и его зубной пастой. Уцуми больше не отталкивал ее, когда она приходила, а ложился на бок и подкладывал ей под голову свою руку Мышцы совсем исчезли, и кости начинали болеть под ее тяжестью. Догадываясь об этом, Касуми часто убирала его руку из-под своей головы.
— Странно. Как только решила, что вернусь домой, стало разное припоминаться. Будто прорвалась дамба, державшая воспоминания внутри. Удивительно, как много я позабыла.
— То, что было раньше? В детстве? — спросил Уцуми, вспомнив, с каким пылом Касуми настаивала на том, чтобы пойти посмотреть Бон-одори.
— И это тоже. Но странным мне показалось другое. Я думала про Идзуми-сан.
Касуми нежно дотронулась до его шрама.
— Что думала?
— Когда я ездила в Идзумикё в тот год, что он покончил с собой, Идзуми-сан сказал одну странную вещь. Его слова сильно меня тогда задели, а я вот совсем об этом забыла.
Уцуми вспомнил о своем сне наяву, и ему внезапно стало любопытно, не совпадет ли его сон с рассказом Касуми. Невольно он оглянулся и через плечо посмотрел ей в лицо. В полумраке была видна только белая округлая щека.
— Идзуми-сан так сказал: «Мориваки-сан, вам когда-нибудь приходилось видеть дьявола? Дьявол, он же человеческое обличье принимает». Сам сидел у окна на своем черном кожаном стуле. Супруга его заваривала нам на кухне холодный чай. Мидзусимы не было. Я забеспокоилась, думала, он имеет в виду или жену, или Мидзусиму. Но скорее всего, я ошиблась, он же сказал об этом в ее присутствии. Потом меня стали мучить сомнения, что же он хотел этим сказать. Я уверена была, что он знал про наши с Исиямой отношения. Но похоже, он не меня имел в виду. Было такое ощущение, будто он вспомнил о чем-то, и это замечание вырвалось у него само собой.
