Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач
— Федя так испугался! Позвонил мне и предложил честно разделиться…
«Федя?» — подумал писодей и спросил:
— Может, вы еще помиритесь?
— О нет, мой рыцарь, никогда! Такое не прощается! Вы ведь не знаете, что он вытворял, когда мы расставались!
— Что?
— Когда-нибудь расскажу. Не сейчас. Мы будем сидеть на высокой террасе в Сазополе, смотреть на красное закатное море, и я буду вам рассказывать мою жизнь, всю-всю, долго-долго, подробно-подробно — до самых потаенных мелочей… Вы хотите узнать обо мне все-все-все?
— Очень! — сердечно соврал Андрей Львович.
Они свернули с основной трассы на указатель «Озерный рай» и вскоре автомобиль уперся в шлагбаум, преграждавший въезд на территорию, окруженную высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху. Справа виднелось длинное одноэтажное строение, обшитое кофейным сайдингом и крытое красным в черных проплешинах ондулином. Между зданием и забором оставалось довольно места, и там, за зелеными железными воротами, вероятно, был устроен склад под открытым небом. Вышедший из сторожевой будки охранник бдительно заглянул в машину и заулыбался:
— Наталья Павловна, наконец-то! Мы-то уж думали…
— Теперь, Миша, все будет хорошо! — ласково пообещала она и безошибочным движением выбрала с заднего сиденья пакет, из которого призывно торчало водочное горлышко и вакуумные упаковки закусок, сопутствующих крепким напиткам.
— Спасибо, хозяюшка!
— Все как ты любишь!
Шлагбаум поднялся. Проехав полкилометра по отличной асфальтовой дорожке, петляющей между сосен, «Крайслер» остановился на берегу озера. Нет-нет, не искусственного, наскоро выкопанного и заполненного водой, а возле самого настоящего природного озера с чистыми волнами, набегающими на песок, усеянный обломками перловиц. Вдоль извилистого берега лежали серые мареновые валуны, а заросли рогоза качали на ветру коричневыми султанами, будто эскадрон пьяных гусар. Со всех сторон озеро плотно обступили коттеджи. Они стояли на ухоженных лужайках, отделенные друг от друга стрижеными куртинами. Дома были типовые, слепленные когда-то поточным методом по единому проекту, но теперь хозяева достроили и оснастили их каждый по-своему, придав одним сходство с шале, другим — с замком, третьим — с палаццо… Наверное, что-то подобное могло бы произойти с близнецами, попавшими на вырост и воспитание в семьи с разными возможностями и фантазиями.
Обоярова остановилась возле коттеджа, стилизованного под бель эпок. Он располагался выгоднее остальных — у самой воды, на берегу заливчика с деревянной пристанью, к которой была пришвартована белая яхта «Натали». Бывшая пионерка выскочила из машины и по-хозяйски прошлась по лужайке, приглядываясь к проплешинам в газоне и качая головой. Потом с сожалением осмотрела сырое пятно на стене, рядом с водосточной трубой, и тронула ногой булыжник, выпавший из мангала, сложенного наподобие первобытного очага.
— Жаль, не могу пригласить вас внутрь. Федя сдал домик банкиру. Косят неаккуратно!
— Банкиры другую зелень стригут! — пошутил Кокотов.
— Надо им сказать… Но поверьте, мой спаситель, внутри очень уютно. Ваш кабинет — там, — показала она на большое переплетчатое окно второго этажа, — а вечерами мы будем пить чай вон там, — Наталья Павловна кивнула на застекленную веранду, — и вместе читать то, что вы написали за день. А если надоест, сядем на яхту и поплывем. Озеро соединяется протокой с Истринским водохранилищем, я знаю там такие глухие места, где белые грибы можно косить косой. А еще мы будем ездить в Новый Иерусалим — молиться. Это совсем недалеко… Роскошно, правда?
— Правда…
— Вам здесь нравится?
— Очень! — Он вообразил, как сидит ночью у камина и бросает в пламя страницы неудавшегося романа.
Наталья Павловна, продолжая осмотр владений, направилась к пристани и, стараясь не попасть каблучком в щель между рассохшимися досками, подошла к яхте. Бережной рукой провела по ржавым потекам на белом борту, нахмурилась и снова покачала головой.
…У шлагбаума веселый охранник, уже вкусив от даров, приветствовал их почему-то по-арийски: приложив ладонь к груди, а потом выбросив вверх.
— Миша, не в службу, а в дружбу, подкрасьте борт. Ржавеет.
— Без проблем, владычица! — воскликнул пьяненький страж.
На выезде Кокотов увидел, что зеленые ворота распахнуты, и два парня в синих спецовках заносят на склад длинную рифленую арматуру. В открывшемся захламленном закутке внимательный писодей обнаружил среди железных и пластиковых бочек, ведер, старых оконных рам и чугунных батарей знакомые фигуры: барабанщик, горнист, читающая пионерка. Они неплохо сохранились, видимо, благодаря масляной краске, которая теперь облупилась, обнаружив синюшную плоть. И бывший вожатый сообразил, что длинное строение, обшитое сайдингом, очень похоже на корпус пионерского лагеря.
Наталья Павловна отправила Мише воздушный поцелуй и покинула «Озерный рай». Некоторое время она вела машину, задумчиво улыбаясь, наверное, воображая идиллические картины будущей совместной жизни с писателем.
— Здесь был пионерский лагерь? — спросил он.
— Что? Да… Кажется, от оборонного завода…
— А куда мы едем?
— К отцу Якову.
— Который вам все разрешает?
— О, да!
Вскоре они снова были на Нуворишском шоссе, развернулись на бетонке, а затем помчались мимо пряничных коттеджных поселков, гольф-клубов, обнесенных, как концлагеря, колючей проволокой, новеньких церквушек, похожих на увеличенные сувениры из православной лавки. Попадались и настоящие деревеньки с кособокими черными домишками, крытыми мшистым шифером и увенчанными спутниковыми тарелками. За покосившимися палисадами виднелись белоствольные яблоньки, отягощенные поздними плодами, и вскопанные к осени огороды. В машину проник горький запах сожженной ботвы. Изредка в просвете между избушками распахивались заросшие жухлым сорняком поля и виднелись длинные дырявые фермы с выбитыми стеклами. Коров видно не было, правда, встретились одетые по-английски всадники, скакавшие на стройных лоснящихся лошадях, да еще попался облезлый верблюд, привязанный у входа в ресторан «Ханская юрта».
— Ах, какой тут подают бешбармак! — облизнулась Наталья Павловна. — Я вас обязательно угощу, но в другой раз.
На пригорке показался храм, не новострой какой-нибудь, а настоящий, старинный, с дорическими колоннами, подпирающими мощный портик. Беленая штукатурка кое-где отпала, обнажив розовую кладку. Ажурный крест на колокольне слегка покосился, железный лист отстал от купола и гремел на ветру. Гранитные надгробья погоста торчали из-за ржавой ограды вкривь и вкось.
— А какая тут в июне сирень! — воскликнула Обоярова. — Мы обязательно приедем сюда летом…
На лужайке перед храмом, как у модного бутика, было полным-полно дорогих автомобилей. Возле огромного никелированного джипа, похожего на межпланетный броневик, скучали два охранника-тяжеловеса.
— Ай, как хорошо! Застали! Слава богу! Ну, конечно, — воскликнула бывшая пионерка, — сегодня же предпразднество Богородицы! Как же я забыла!
Взяв с сиденья пакет с продуктами и вручив его Кокотову, она истово перекрестилась на купола, и, повязывая на ходу платок с шанельными колечками, побежала вверх по ступенькам. Писодей тоже осенился непривыкшей рукой и последовал за ней. На паперти Наталья Павловна повелительно кивнула ему на двух нищих, лиловых от пьянства, и скрылась за тяжелой дверью храма. Андрей Львович задержался, выскреб мелочь из карманов и с неприязнью сыпанул попрошайкам. В притворе вдоль стен штабелями лежали упакованные в дырявую пленку новые конвекторы отопления и вязанки пластиковых труб. Судя по тому, что кто-то на пыльном целлофане вывел: «Христос воскресе!» — лежали они тут давно.
Робея, Кокотов вступил в благовонный сумрак храма и очень удивился. На аналое был водружен плазменный телевизор. С экрана батюшка в голубом облачении читал Евангелие. Он был черняв, коротко стрижен, бороду имел не окладистую, а короткую, недельную, почти как у Машкова-Гоцмана в «Ликвидации». На гордом носу светились круглые стеклышки очков в тончайшей, почти невидимой оправе, и казалось, диоптрии, являя чудо, висят перед зеницами сами собой. Пастырь изредка отрывался от лежащей перед ним книги, взыскующе взглядывал на прихожан и продолжал чтение:
— …Что вы ищете живого среди мертвых? Его здесь нет. Он встал из гроба. Вспомните, что Он вам говорил, еще будучи в Галилее? Что Сына Человеческого отдадут в руки грешников и распнут, но на третий день Он восстанет из гроба…
Перед монитором столпились человек тридцать. Одни смотрели на экран, другие, склонив головы, следили за прыгающим пламенем свечек, продетых в бумажки, на которые капал горячий воск. Среди прихожан наблюдательный писодей сразу заметил Имоверова. Репортер нежно держал за мизинчик звезду телешоу «На голубом глазу» Лубкова, отпуская только для того, чтобы перекреститься вместе со всеми. Рядом молились драчливый режиссер Смурнов, пострадавший критик Билингвский и бессмертная певица Болотникова, ставшая после неудачной пластической операции похожей на жертву профессионального бокса. В храме собралось немало прочей эфирной шушеры, узнаваемой, но бесфамильной. Несколько модных дам, очевидно, приехавших из ближних коттеджных поселков, исподтишка пересчитывали друг на дружке бриллианты. Кокотов вычислил и хозяина джипа-броневика. Тот угрюмо смотрел на свечку и крестился с таким тяжким размахом, точно хотел себя изувечить. На его груди сквозь расстегнутую рубаху виднелся огромный золотой крест, смахивающий на вериги. За спиной босса дежурили два телохранителя: один сочувственно слушал отца Якова, а другой с интересом разглядывал тугие лосины Натальи Павловны. Отбив земные поклоны, она встала с пола и поцеловала экран монитора, поймав губами наставляющую руку пастыря.
