Сергей Алексеев - Покаяние пророков
Ну или совершить налет на банк…
Все это очень напоминало современное кино и не имело никакого отношения к реальности.
А она, реальность, в конюшне орала от голода и жажды так, что стекла в окнах вибрировали. Реальность — это то, что кричит овдовевшей старухой, что просит корма и воды.
Кондрат Иванович снял недоуздок, висевший у двери, расставил его, как сеть, и приоткрыл дверь: жеребец должен был сам затолкать голову, а иначе не надеть, если сильно взъерепенится, оттолкнет и убежит.
Конь орал, но в двери не лез, как обычно. Комендант открыл пошире и в первое мгновение обомлел. Вместо роскошного искристого хвоста свисал короткий стриженый обрубок, гривы не было вообще, осталась одна пышная смолистая челка на лбу. Кто-то взял и испортил всю красоту!
Сначала он подумал на телевизионщиков — залезли и напакостили, затем погрешил на Почтаря, однако вспомнил, что вечером обряжал, все было на месте. Дед Лука сразу ушел в лес, ночные наблюдатели к конюшне близко не подходили, да и жеребец бы чужого никогда к себе не подпустил…
Кондрат Иванович вошел в стойло, пощупал голый хвост, потрогал шею и руки опустил: с точки зрения здравого ума объяснить, зачем обстригли коня, было невозможно. Ладно провода бы со столбов срезали, алюминиевые тазы и ложки уперли, но кому сейчас может потребоваться конский волос?
— Пошли на реку. — Он взял Жулика в повод. — Чудеса да и только. Кто тебя эдак-то обкорнал?
Жеребец уперся, выходить из денника не захотел, а стянуть его с места еще никому не удавалось. Тогда Комендант обошел вокруг, распахнул двери и сдернул недоуздок.
— Гуляй!
Конь переступил ногами, жалобно крикнул и не вышел. Не зная, что и думать, Кондрат Иванович, будто чумной, опять походил по двору, затем спустился к реке и принес воды. Жулик страдал от жажды, два ведра выпил одним духом и сразу пошел к пустой кормушке — должно, стыдился стриженым выходить на улицу.
Спустив ему сена, Комендант взял вилы, чтобы выкидать навоз, и тут заметил, что одна половица у стены чистая, будто ее вымели. Он ковырнул плаху зубом вил — подалась…
Под ней оказалась глубокая свежевыкопанная яма.
Он сбегал домой, взял фонарик и, посветив, обнаружил нору, уходящую под стену. Не раздумывая, Комендант снял фуфайку и спрыгнул вниз. Луч света терялся в черной дали, поблескивала на стенках плотная, вытесанная острой лопатой глина.
Свежепрорытым ходом он прополз метров десять, дальше стало чуть просторнее, да и копка была старая, стенки высохли и превратились в необожженный кирпич. Передвигаясь на четвереньках, он подобрался к дощатой двери, за которой оказалась чуть ли не галерея — идти можно было согнувшись, и пошел на свет, лучиками пробивавшийся у кровли. Здесь оказалась еще одна дверь, из-за которой ощутимо тянуло теплом. Кондрат Иванович тихонько открыл ее и в ярком электрическом свете увидел боярышню.
— Ну, здравствуй, Вавила Иринеевна, — сказал как ни в чем не бывало. — Вот где спряталась. Гляди-ка, настоящий бункер!
Она тоже не удивилась, только встала и низко поклонилась.
— Здравствуй, Кондрат Иванович. Сижу поджидаю тебя.
— Да если б я нору в конюшне не нашел, долго пришлось бы ждать!
— Агриппина Давыдовна обещала позвать. Я просила… Но дед Лука потерялся, так она забыла, должно…
— Позовет она, как же! Давай собирайся и пошли со мной.
— Куда же я пойду?
— Пока в избе Юрия Николаевича спрячу, там посмотрим. — Он решил сразу не пугать ее тем положением, в которое попал Космач. — Что-нибудь придумаем. А сейчас идем, пока старухи нет.
— Здесь меня не найдут, — уверенно заявила боярышня. — Дед Лука много ходов нарыл… Я тут сидела и все думала. Ты мне сказ говорить начал, да не сказал. А мне никак покоя нет…
— Какой сказ? — сердито изумился Комендант.
— Да как вы расставались с женой твоей, Любой.
— Тьфу, нашла о чем думать! Ты бы лучше о Юрии Николаевиче думала!
— Я за него молюсь ежечасно, а вот что с вами приключилось, так и не узнала…
— Ладно, потом будет тебе сказ. Сейчас собирайся и пошли!
— Хорошо мне тут, куда я пойду?
— Вавила Иринеевна, послушай старого и опытного человека. — Он старался сдерживаться. — Люди, которые спрятали тебя, ненадежные, понимаешь? Дед вон с автоматом в лес подался. Кто его знает, возьмет и приведет сюда людей.
— Что ты такое говоришь-то, Кондрат Иванович? И думать грех.
— Между прочим, Почтарь журналистов сам к себе зазвал. Они тут четыре дня гуляли и все вынюхивали. Я уверен, догадываются, что тут прячешься. А почему? С какой стати?
— Сама виновата. — Она потупилась и вздохнула. — Жаль стариков, мучаются в чужой стороне… Я им немного старых денег пожертвовала. Новых-то нет… Чтоб в родную сторону поехали. У вас ведь в миру без денег нельзя…
— Это что за старые деньги у тебя? — осторожно спросил он.
— Да совсем старые…
— Так-так, и что дальше? Почтари взяли деньги у тебя?
— Как сказать?.. Коль из рук в руки бы давала, скорее всего, не взяли бы. А я положила монетки, где дед Лука нору копал. Будто клад. И сперва думала, не заметил, бросил в воду вместе с землей… После оказалось, нашел.
— То-то он свиней порезал и на Украину засобирался!
— Я и жертвовала, чтоб в родную сторону подались. Тоскуют они. А тоска у них лютая, смертная. Скоро душу съест…
— И много дала?
— Двадцать пять монеток с оплечья спорола… Да я вот и тебе приготовила, Кондрат Иванович. — Вынула узелок. — Тоже пожертвую… Здесь числом тридцать. Жалко оплечье, да на что оно, коли нынче не носят? Возьми.
— Ну а мне-то за что?
— Да как же, у тебя хоромина сгорела, сожгли супостаты. Ты монетки эти обменяй на новые денежки. Но гляди, чтоб не выдали тебя! Деда Луку выдали…
— Так! — Комендант взвесил в руке узелок, и дыханье сперло. — Значит, и мне? А ты, значит, всем денежки раздаешь? Занимаешься благотворительностью?
— Да уж ладно, прими во имя Христа и от чистого сердца. — Она еще раз поклонилась. — Новых денег нет у меня, так возьми этими. Бери, бери. Коли дед Лука взял, и ты возьми.
Он неторопливо развязал тряпочку, положил на стол и сел.
— И что это за монеты?
— У нас лепестками называют.
— Так это же… золото?
— Золото, должно, грузное…
Кондрат Иванович никогда в жизни старинных золотых монет не видел и представлял, что они никак не меньше старого металлического рубля, на крайний случай с пятак величиной, а тут чуть больше копейки и с неровными краями.
— Первый раз вижу. — Очки надел, присмотрелся. — И все это ты мне отдаешь?
— Жертвую, Кондрат Иванович. Новую хоромину поставишь, утварь кой-какую заведешь…
— Это что, принято у вас так?
— По обычаю христианскому всюду принято.
— Да. — Комендант сгреб монеты в кучку, завязал узелок. — Теперь мне все понятно. И как по-христиански жить, понятно. Святая простота! А по-нашему, обыкновенная дура!
— Прими, не гневайся. От души жертвую.
— Нет, я поражаюсь! Пришла и раздает налево, направо! — Комендант вскочил и стукнулся головой о потолок.
— Не раздаю — жертвую. Да ведь не берут, назад возвращают.
— Кто возвратил?
— Агриппина Давыдовна пришла и монетки мне назад вернула.
Комендант еще раз подскочил и голову пригнул, чтоб не стукнуться.
— Вернула?! Почтарка?!
— Правду сказать, не вернула, а пожертвовала…
— Ну, знаешь, Вавила Иринеевна, ты мне сказки не рассказывай. Я этих хохлов знаю как облупленных. — Он от возмущения забегал. — Чтоб они копейку дали?
— Ты что же, не веришь мне, Кондрат Иванович?
— И на что же пожертвовала?
— Кто-то молву пустил, будто меня царицей на престол посадят. — Боярышня подобралась и кулачки сжала. — Худая молва, не знаю, что и думать..
— Это они тебя обманывают! Льстят, чтоб золото выманить. Хохлы же, народ хитрый. Они тебе наговорят! Они тебе такого напоют!..
— Не смей говорить так, — вдруг властно оборвала боярышня. — Грех!
— Ну так зачем старуха деньги вернула?
— Челом била, чтоб Малороссию выкупить от ляхов. На то и пожертвовала. Говорит, если каждый хохол немного отнимет от себя, можно собрать денег и дать ляхам. А они продадут назад… В ноги упала, ради Христа просила. Ничего поделать не могла, пришлось назад принять.
— Совсем старуха сошла с ума!
— Неправда это. У нее душа чиста и разум светлый. Дошлые да хитрые слухам не верят, они себе на уме. Беда-то в другом, не все монеты вернулись, четырех не хватает…
— Тут все ясно. Почтарь съездил в город и продал. И засветился! — Комендант снял с вешалки дубленку и шапку Вавилы. — Думаю, на какие шиши он кобелей этих купил? И еще автомат… Собирайся, уходить надо немедленно. Даже в избе оставаться опасно. До ночи посидим в конюшне, потом двинем в лес. Я знаю куда.
