Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
Лю, который уже приподнялся со стула, рухнул на него опять. Почему-то эта реплика Леона произвела на него гомерическое впечатление. Он ржал и плакал от смеха, просто лег грудью на стол. Пытался вытащить салфетку из салфетницы, чтобы утереть слезы, и не попадал пальцами в прорезь. Леон вытащил целую пачку и сам утер ему физиономию.
— Ковры… ковры… — не унимался эфиоп. — Штази разогнали? Таких людей не разгоняют! Такие люди, как он, и вдруг — ковры?! T’es con ou quoi?[40] Коврами торгует Леопольд, чистая, щедрая душа, знаток и мудрец. Но Казах? Который на моих глазах лично пытал женщину, выворачивая ей руки в суставах? Ну да, пожалуй… эта его фирма для того и украшена коврами, чтобы… Да знаешь ли ты, что в некоторых странах «калашников» дешевле курицы?!. — Он забормотал, пытаясь налить себе в кружку еще две-три капли вина из пустой бутылки: — Система запирания затвора, сборка механизмов — гениальное изобретение… А мой любимый РПГ? Нет, ты в этом ни черта не сечешь, моя певчая птаха, тебе и понимать не нужно… Просто в нашем мире есть кое-что, чем раньше я очень даже промышлял по глупой молодости лет. А сейчас — нет. Сейчас только — вот он, мой добрый и нежный…
Достал и прижал к щеке мешок для сбора мочи — странно, что помнил о нем и не выпускал из рук. Что значит — профессия, уважительно подумал Леон.
— В смысле — бах-бах? — спросил он, целясь в антиквара указательным пальцем.
— Не только бах-бах… — тот подмигнул и головой покачал. — Тебе это знать не стоит, мон шер Тру-ля-ля! Не только бах-бах, а еще то, что поднимает на воздух целые кварталы… если постараться вложить в игрушку бо-о-ольшую погремушку… А уж если такую погремушку где-то сильно захотят, а кое-кто сможет достать для нее начинку… Да ты хоть представляешь, кто сейчас его свояк Бахрам? «Бахрамчик» — он его называл, Казах то есть. Да, Бахрамчик. Большой человек.
— Генерал? — уточнил Леон, встряхивая Кнопку Лю. — Министр?
Тот снова согнулся от смеха, щекой припав к скатерти на столе.
— А ты при встрече спроси Казаха по-русски, ладно? И спроси, чем он сейчас торгует, кроме ковров… «Занаве-е-есь ковром свой альков… свой бесстыжий грех и младую кр-р-ровь…» Слишком много оружия, слишком мало войн, — бормотал он. — Слишком много железа на нашей небольшой планетке…
…и далее нес уже нечто вовсе неудобоваримое и был совершенно бесполезен.
Леон притащил его чуть ли не на себе к фургону, где кроткий Шарло, взглянув на маленького, вусмерть пьяного эфиопа, предложил поднять того в фургон — «пока не отойдет».
Что и было сделано ими сообща, с некоторым добродетельным усилием и не вполне добродетельными комментариями. Шарло — задастый француз лет пятидесяти пяти, добряк, усач и остроумец, любил крепко выразиться.
— Да… — спохватился Леон, уже отойдя от фургона, но через минуту вернувшись. — Я у него сегодня купил кое-что. Передай вот полтинник, когда проспится.
* * *По пути домой ему дважды привиделся бритый затылок Айи: на входе в метро (принадлежал юноше с мольбертом) и на рю де Риволи — она брела, пошатываясь, в обнимку с каким-то старым наркоманом (когда обогнал, нарисовались два мирных педика).
Бывает…
Но его неприятно задела собственная реакция: оба раза сердце вспархивало к горлу и там трепетало крылышками, как канарейка, тело же бросалось в погоню практически без всякой команды мозга, который в это время крутил ручку бешеной счетной машинки, вычисляя варианты: «Она в Бангкоке пересела на парижский рейс… она разыскала адрес — каким образом?!..» — и тому подобное жалкое бормотание безутешного ушибленного нутра.
Да ты что, мой дорогой Тру-ля-ля, сказал он себе голосом Кнопки Лю, t’es con ou quoi?
Слегка примирил с жизнью только вечер, который Леон провел в своем любимом, ласкательном кожаном кресле с заботливой подставкой под ноги (единственная, кроме тахты, современная вещь в квартире), обсуждая с Филиппом по телефону новые предложения. («Я сказал им — Дюпрэ?! Нет, увольте: это должен быть мощный эксклюзивный контратенор с репертуарным спектром “от барокко до рока”, а не очередной лучезарный мудак, у которого амбиции выше компенсации, но фа второй октавы — уже трагедия… И если вам не по карману Этингер, то…»)
Затем они продуктивно поругались насчет репертуара для предстоящего конкурса оперных певцов Королевы Елизаветы в Брюсселе и всласть посплетничали о недавнем секс-скандале в администрации Кембриджа, где вскоре Леону предстояло петь — в Часовне Кингс-колледжа.
Все это были насущные, азартные, волнующие, очень важные для него темы и интриги.
— Ты какой-то… не такой, — в конце концов сказал Филипп. — Какой-то пристукнутый. Отпуском доволен?
— Бургундия лучше, — помолчав, ответил Леон. — Следующий отпуск проведу у тебя в Жуаньи.
— И не пожалеешь, — отозвался Филипп.
Уютный вечер, уютный желтоватый свет старинной лампы (на фарфоровом основании, орнамент «Цветущая сакура», 1880 год, состояние отличное, куплена у Лю), наконец-то своя, своя, своя жизнь… И внезапный промельк вкрадчивой мысли: а приняла бы всю эту жизнь она, с ее фотоаппаратом, с ее грязным рюкзачком, с ее гордой беззащитностью? И настырное, обжигающее воспоминание о нити длинного шрама — от затылка до левой лопатки.
* * *С Джерри он встретился на следующий день; позвонил ему из театра, из кабинета администратора.
— Руди, это я! — сказал легкой будничной скороговоркой. — Ну, партитуру я приготовил, как и обещал, могу передать сегодня после спектакля, если потрудишься дождаться меня у служебного входа.
И Джерри, он же Руди, он же какой-нибудь Ицик или Арье, потрудился дождаться Леона после спектакля.
Время от времени Джерри появлялся на его спектаклях и концертах без всякой договоренности. Приходил, честно покупал билет, высиживал до конца. Интересно, что это — любовь к музыке? проверка безопасности? невинная слежка за каким-нибудь меломаном? ориентация на местности?
Встречаясь всегда только по делу, о музыке они не говорили; в общении Джерри был таким же… средним, как во всех остальных своих приметах. Профессионал, аккуратный исполнитель, хорошо обученный служака… Леон терпеть его не мог — из-за одной только его привычки: разговаривая, он тошнотворно трещал суставами пальцев.
Джерри дождался Леона на служебном входе, и, отъехав от «Опера Бастий», минут двадцать они проговорили, сидя в серебристом «Пежо».
— Поскольку операция находится в стадии активной разработки, меня, скорей всего, спросят, кто твой источник, — проговорил Джерри, пряча обе фотографии и флешку в дипломатический кейс, — и можно ли ему доверять?
Тут Леону следовало бы спокойно пояснить, что источник совершенно надежен и у него, Леона, есть свои причины пока держать его в тени. Вместо этого он по-дурацки вспылил и заявил, что не служит в конторе, не получает у них зарплату, все свои передвижения оплачивает сам и потому отчитываться ни перед кем не намерен. Их дело — брать или не брать сведения из его рук!
— Да ладно тебе, ахи[41], — удивился Джерри. — Чего ты раскипятился?
— Извини, — буркнул Леон, открывая дверцу машины. Но закрыл снова и, чуть подавшись к Джерри, проговорил: — В конторе знают, что всех своих людей я таскаю вот здесь: в нагрудном кармане. Никто из них меня еще не подводил. Но и я их на торги не выставляю. Довольно того, что я подарил вам Леопольда. Передай Натану все именно так и в том порядке, в каком я тебе изложил.
Вышел из машины, хлопнув дверцей, но вновь рывком ее открыл и сказал в полутьму салона:
— Джерри, давно хотел тебе сказать: кроме центральной кассы в «Опера Бастий» есть еще одна — за углом. Открывается за полчаса до спектакля. И там за двадцать евриков можно купить билет на приличное место.
2С некоторых пор его брезгливый аккомпаниатор Роберт Берман стал пить у него кофе и вообще появляться на его кухне. Внимательно следил, как Леон моет чашку специальной губкой, как, достав из шкафчика чистое полотенце, протирает ее, наливает из джезвы крепкий густой напиток, что затопляет квартиру горьковатым ароматом превосходного кофе. Наконец, принимал чашку из грязных лап Леона и с некоторой опаской оглядывал ее со всех сторон. «Печенье? Нет, не надо».
— Где оно у вас стоит? — спросил сегодня подозрительно. — В шкафу? В закрытой, надеюсь, банке? — И поколебавшись, рукой махнул: — Давайте! — будто бесшабашно решил купить акций на полмиллиона или, наоборот, продать фамильный замок.
Давно прошел период, когда они медленно и неприязненно притирались друг к другу. Иногда срывались, дважды серьезно ссорились, и их долготерпеливо, осторожными челночными визитами утихомиривал Филипп, виртуоз дипломатии. Однажды они расстались на два месяца, и Леон честно пробовал приноровиться к другому аккомпаниатору, интеллигентной молодой даме, такой любознательной, такой разговорчивой и… ужасно разговорчивой, черт бы ее побрал!
