Анна Борисова - Vremena goda
А то пятно Света, которое давным-давно пело «баю-бай, баю-бай», тоже было симулякром, который распридумался обратно и забылся. Тогда-то Эмэн и придумал, что замкнется в Замке.
Вообще с симулякрами вышло довольно интересно.
Раньше, давно, когда Эмэну еще не надоело придумывать Мир и увеличивать его в размерах, симулякры придумывались очень большие и сильные, и нечленораздельно гудели густыми голосами, и не понимали, чего Эмэн от них требует. Но постепенно Эмэн заставил симулякров понимать слова, и сами они научились говорить более или менее понятно. От этого симулякры становились слабее, начали сжиматься, и постепенно сделались одного роста с Эмэном, а некоторые даже меньше. Теперь проблем с ними не очень много.
Но проблемы есть. Потому что Эмэн придумал, что у него Болезнь Головного Мозга и не может распридумать это назад. Про Болезнь Головного Мозга Эмэн прочитал в одном из медицинских журналов, которые придумал, чтобы развлекать Ресничку. Болезнь называется «галлюцинирование». Красивое слово, удачно придумалось, но означает оно вещь нехорошую – навязчивые видения. Симулякры возникают в результате видений, и большинство этих видений ужасно навязчивые. Поэтому они – навязчивые видения.
Было еще одно красивое слово. Как же его… Вот ведь сам придумал, а забыл.
Давным-давно, когда симулякры были всё еще немного больше Эмэна, один из них, в белом халате, особенно навязчивый, долго приставал к Эмэну, всё мучил, задавал всякие вопросы. И однажды Эмэн вместо того чтобы игнорировать докучливую «анимашку» (это еще была эпоха «анимашек»), решил придумать, будто у них разговор. Эмэн взял и заговорил с галлюцинацией, как будто с самим собой. Всё ей рассказал: про придуманный Мир, про то и сё, и что сама анимашка в белом халате тоже придумана. «Ах вон оно что, – засмеялся анимашка. – Так ты у нас, значит, солипсист. Знаешь, кто это? Приверженцы философской теории, которая признает единственно несомненной реальностью лишь собственное сознание, а всё остальное для них – плод фантазии». Вот, вспомнилось слово: солипсист! Конечно, Эмэн его знал и без анимашки. Красивое слово. И философскую теорию для него Эмэн придумал тоже красивую.
Фантазия Эмэна неисчерпаема, как неисчерпаема и бесконечна придуманная им Вселенная. В ней много уродливого, много страшного, но много и приятного.
Симулякры, например, чаще всего раздражают, но бывают и полезны. Когда Эмэн придумывает, что хочет есть, симулякры готовят еду, и Эмэн фантазирует, что ее ест и насыщается. Когда Эмэн воображает, что болит зуб или живот, симулякры в белых халатах избавляют Эмэна от болезненной галлюцинации.
Просто с симулякрами нужно уметь управляться. Когда видения возникают сами собой, их следует игнорировать, и через некоторое время они отвяжутся. Не рассеются, не испарятся, но по крайней мере отступятся и оставят Эмэна в покое. Можно, в конце концов, закрыть глаза и закрыть уши – этого симулякры не выносят и вскоре исчезают.
Но был у Эмэмна один симулякр, непохожий на других. Самый лучший из всех, кого Эмэн когда-либо придумал.
Как будто некто лежит неподвижный среди всего белого, молчит и никогда-никогда не пристает первым. Только когда Эмэн сам захочет пообщаться. И самое красивое: разговаривает этот симулякр не как остальные, а ресницами. Поэтому имя ему Ресничка. Хорошая галлюцинация, очень хорошая. Эмэн ею по праву гордился.
Еще вот что. Все другие симулякры, едва возникнув, сразу вступали между собой в какие-то взаимоотношения. Иногда наблюдать за этим было интересно, но чаще всего Эмэн испытывал раздражение, потому что вели себя симулякры нелепо и понять, чего они друг от дружки хотят, было невозможно. Глупые галлюцинации, совсем глупые. А Ресничка никогда и не с кем не зналась, только с Эмэном. В этом и была красота идеи. Что Ресничка – самая послушная из всех фантомов-анимашек-симулякров.
И вдруг такое безобразие, нарушение правил! Конечно, Эмэн сам виноват, это ведь он всё придумывает. Но как только могла Эмэну прийти в голову фантазия, будто Ресничка собирается уйти, исчезнуть, распридуматься?
Плохая фантазия, плохая!
Эмэн стал с плохой фантазией спорить, чтобы ее отогнать. Сказал Ресничке: «Тебе нельзя умереть. Эмэн не хочет. Это нехорошо!» Но Ресничка отказывалась быть послушным симулякром, она всё трепетала про свое. Она хотела, чтобы Эмэн сделал то, чего Эмэн никогда еще не делал.
Сначала он сердился, а потом подумал, что это даже интересно. Может быть, оно и не так плохо придумалось. Посмотрим, что выйдет.
– Это хорошо, – сказал Эмэн и встал, и вышел в коридор, и дошел до угла, и увидел там непорядок.
Что-то симулякры сегодня разбуянились, повадились нарушать раз и навсегда установленные правила.
Навстречу Эмэну шел симулякр, которого Эмэн назначил самым главным халатом во всем Замке. Главному Халату полагалось ходить важно, гонять других халатов, а симулякрам-нехалатам улыбаться, брать их под локоть.
Но Главный Халат был нынче неправильный. Неаккуратный, с красными глазами, с растрепанной прической, и самое возмутительное – ему здесь появляться не полагалось! Он никогда этого не делал!
– Ты что это? – строго сказал распоясавшемуся видению Эмэн. – Эмэн придумал, что ты к Ресничке никогда не приближаешься, а ты взял и нарушил. Посмотрел Эмэн и сказал: «Это нехорошо».
Заглянуть в бездну
– Что нехорошо? – спросил Люк, пораженный тем, что аутист к нему обратился и проговорил нечто членораздельное.
Но человек с лицом пожилого мальчика и походкой робота прошествовал мимо, недовольно качая головой и что-то бормоча.
Люк крикнул вслед:
– Что нехорошо, Эмэн? Ответа не последовало.
Аутизм – явление загадочное, медициной оно еще до конца не изучено. Разнообразие проявлений этой болезни безгранично, двух аутистов с полностью идентичной симптоматикой не существует, а в большинстве случаев диагноз ставят со знаком вопроса, исходя из некоего набора характерных особенностей: склонности к ритуальному поведению, слабости эмоциональных связей, нарушениям абстрактного мышления, проблемам самоидентификации (многие пациенты до конца жизни говорят о себе исключительно в третьем лице). Некоторые исследователи даже утверждают, что аутизм и не болезнь вовсе, это обозначение некоего особого подвида Homo sapiens.
Но сегодня ломать голову над нетипичным поведением Эмэна было совершенно невозможно, голова у Люка и так была в некондиционном состоянии. Поэтому останавливать аутиста и пытаться его расшевелить Шарпантье не стал, а вместо этого потер лоб и вытер с него неприятно холодную испарину.
Он и сам сегодня вел себя странно, в нарушение всех обыкновений. Чего стоил один этот патологический порыв – навестить Мадам! Главное, зачем? Что он себе хочет продемонстрировать, что доказать? Черт знает. Но вдруг неудержимо потянуло подняться на третий этаж и войти в палату, которую он столько лет обходил стороной.
Каким-то образом этот импульс был связан с двумя ударами, которые обрушились на психику один за другим.
Профессиональная привычка анализировать мотивации подсознания заставила додумать эту мысль до конца, хоть ноющая с похмелья голова и пыталась бастовать.
Два болезненных удара при кажущейся несхожести пришлись в одну и ту же чувствительную точку, потому что оба по-своему знаменовали победу Смерти и постыдное фиаско Жизни. Это был двойной толчок к краю пропасти, от которой всё равно никуда не деться. Отсюда, вероятно, и возникла спонтанная потребность перевеситься через край и заглянуть в бездну.
Оставался непонятен внутренний резон. То ли это мазохистское желание упиться страхом, то ли попытка его преодолеть. Так или иначе, сопротивляться внутреннему чувству не следует, это может лишь усугубить стресс, вызванный двумя последовательными потрясениями.
Второе из них, самое свежее, случившееся несколько минут назад, произвело такой сильный эффект еще и потому, что психика и так уже находилась в травмированном состоянии после вчерашнего инцидента.
Плюс воздействие похмельного синдрома.
Смерть гостя, а тем более пациента в резиденции – не бог весть какое событие. Можно сказать, обычная вещь. Такое уж это место. Никто особенно не впечатляется: персонал – по профессиональной привычке, контингент – потому что старые люди вообще относятся к смерти довольно спокойно. Тело и душа у них потихоньку готовятся к неизбежному концу, и когда кто-то из окружающих отправляется в мир иной, старики провожают покойника заинтересованным, но довольно спокойным взглядом. Некоторые даже испытывают своего рода гордость: вот, мол, я еще одного пережил, а он (или она) моложе меня.
Уж эта-то кончина точно потрясла одного только директора, а всех остальных нисколько не опечалила.
Но Люк после событий вчерашнего вечера ощущал себя несчастным, никчемным, уязвимым. И сегодняшняя новость доконала его окончательно.
