Дуровъ - Все схвачено
– И слава богу, что не привыкли. Любая привычка – рутинна. Радует редкое… Как вам новый связник? Или курьер.
– Наверно, нормально. Я его не видел ни разу. Он с кем-то из подчиненных Стратега напрямую работает. Стратег, кстати, не жаловался.
Он сам разлил чай по чашкам, а коньяк – по рюмкам.
Спросил:
– По глоточку?
– Разве что по глоточку.
Чокнулись. Выпили по полной. Рюмки как раз на глоток оказались.
– Если все в порядке, зачем я понадобился? – спросил Легат.
Очкарик молчал. Посмотрел в окно. Посмотрел на портрет Бровастого над креслом у письменного стола. Посмотрел на Легата. На нем и задержал взгляд.
Сказал:
– Я тут подумал… Долго и не раз… А зачем нам с вами эта переписка, эти подробные информационные документы с вашей стороны, эти рекомендации – что надо бы сделать и что не стоит делать?.. Зачем? – и в упор, глаза в глаза посмотрел на Легата сквозь очки.
– Не знаю, – честно сказал Легат.
Сейчас он имел право сказать так, потому что у него был пример двух Гумбольдтов. Первого – который хотел, чтоб младший делал все по отработанной старшим схеме, исключая, разумеется, негатив, имевший место в судьбе старшего. И второго, самого Джуниора – который хотел прожить совершенно иную жизнь, ни в чем не похожую на жизнь, так сказать, первопроходца. И уж тем более он не хотел повторить судьбу старшего Гумбольдта: попасть за колючую проволоку, сломать себе всю дальнейшую жизнь, потому что диссидент, да еще и отсидевший, по определению был парией в обществе. А выпустить в эмиграцию – хрен бы его кто выпустил. Гумбольдт-то из Страны – ни ногой…
И у кого жизнь лучше получилась?
На первый взгляд – у Джуниора – лучше. Что хотел, то и сотворил. И счастлив до колик. И дом – чаша полная. И жена – хозяйка и радость. Но вот хотелось бы знать… Легат еще тогда, в гостях у семейной пары, такой вопрос родил, но не выпустил на волю… почему у них нет детей? И не надо никаких толковых объяснений! Бесплодность там. Или болезнь. Или занятость ужасная. Или еще сто убедительнейших причин… Но нет детишек и – точка! Нет продолжения рода Гумбольдта.
И у Осы, кстати, нет…
Выходит, вопрос Очкарика очень к месту пришелся – с учетом той информации, что собрал за последние дни Легат. Нужны ли Очкарику постоянные подсказки из будущего?..
Легат ответил: не знаю.
А ведь знал!
И поскольку молчание в кабинете чересчур затянулось, он сам сказал:
– А если честно, то не нужны. Ни переписка, ни документы, ни рекомендации. Во-первых, историю не исправишь, не изменишь, не сломаешь и еще тысяча «не» – это мое глубокое убеждение. Все будет, как должно быть. Как Всевышним… если он есть… предопределено. Или не Всевышним. А личной судьбой, например. Она в каждом из нас при рождении уже заложена. В каких-нибудь генах, хромосомах, в чем там еще… не специалист я ни в религии, ни в науках! И знаете ли вы свое будущее, не знаете ли – оно все равно будет таким, каким будет.
Очкарик очнулся от задумчивости.
– А если я должен по судьбе ногу или руку сломать… ну, яма там будет, где я гуляю, или коряга какая-нибудь… а вы меня предупредите? Изменение судьбы?
Смешновато было: он уже принял решение, получил, хоть и не впрямую, подтверждение от Легата, которому хотел именно об этом поведать, и все же пытает его: а что, если?.. И вопрос-то не глобальный, а примитивно конкретный. Личный. Слаб человек…
– Изменение? Вряд ли. Ну, сломали вы ногу, ну, отлежались, встали, пошли, забыли о переломе… О какой судьбе речь? Хотите политический анекдот?
– Давайте.
– Только – чур, без оргвыводов! Учительница спрашивает первоклашек: кто ответит, что такое катастрофа? Мальчик тянет руку. Катастрофа, говорит, это когда козочка переходит речку по мостику, поскальзывается, падает в воду и тонет. Нет, говорит учительница, это всего лишь беда. А катастрофа, дети… слушайте, вы меня не посадите за вражескую пропаганду?..
– Что ж вы такой робкий?.. Не посажу.
– А катастрофа, дети, говорила училка, это когда летит самолет с членами Полибюро и вдруг моторы отказывают, самолет падает и все члены Политбюро страшно погибают. Поняли? Повтори, мальчик. Мальчик повторяет: летит самолет, в нем – члены Политбюро, самолет падает, члены Политбюро гибнут – это катастрофа. Но это не беда! А беда – когда козочка идет по мостику…
Очкарик, не дослушав, начал смеяться. Смеялся долго и навзрыд, даже носовой платок использовал по назначению.
– Остроумно, – сказал, отсмеявшись. – Вы по-прежнему свободны… А к чему анекдот-то?
– А к тому, что судьба – это понятие одного масштаба, а случай – совсем иного.
– Но случай может изменить судьбу.
– Как?
– Ну, например, я бы встретил не свою жену, а другую женщину и полюбил бы ее, и жил бы с ней по сей день…
– Плохой пример. Во-первых, вы и не подозревали бы, что встретили не ту женщину. Во-вторых, это вряд ли помешало бы вам выстроить судьбу или биографию, которую вы выстроили благодаря себе самому, а не вашей половинке… И потом, сообщив мне о своем нежелании получать от нашей Конторы информацию и, тем более, рекомендации, вы подтвердили вечную истину о предначертанности судьбы. Детали – да, могут варьироваться. Главная линия – нет. Она предначертана! Слово-то, послушайте, как звучит! Как рок… Кстати, синоним слова «судьба»… Впрочем, каждый волен изменить судьбу. Вроде бы – сам!
– Давайте вернемся к моему предложению, – сказал Очкарик. – Ваша Контора как к этому отнесется?
– Закрыть проект? Так формулируем?
– Именно так.
– Не знаю, – соврал Легат. – Я ж не конторский, я ж в этом деле – случайно… Ну, отказались и отказались. Ну, пришел курьер, а ваш Стратег документы у него не взял. Или взял и порвал, когда тот ушел. Или не порвал, а спрятал, как компромат против вас. Как он вообще – Стратег?
– Вообще неплох, – усмехнулся Очкарик. – Но ваши предположения…
– А что мои предположения! Я ж изначально писатель. Я ж вам про всех знакомых мне ваших подчиненных могу предположить столько, что вам их не увольнять, а расстреливать придется. Так что не верьте в гипотезы. Верьте фактам. А факты знаете вы, а не я. И не моя Контора. Им легко оттуда советовать. А вам, как я понимаю, ответ держать придется перед… – не сказал, перед кем, но многозначительно поднял указательный палец вверх. Типа они – там. Может, члены Всевышнего Бюро. А может, и сам Всевышний.
– Значит, прекращаем отношения?.. – элегически задумчиво спросил Очкарик.
Как-то это на него похоже не было.
– В некотором смысле, – ответил Легат. – Чтоб не сказать – в прямом. Я был бы рад время от времени навещать вас. Хотя как? Я появился, а вы, допустим, в зарубежной командировке. Так что, как ни грустно, придется свернуть дружбу.
– Ваша Контора того же мнения?
– Увы! Или не увы, кто знает… – не захотел говорить правду.
Почему не захотел – не ведал.
– Думаю, что ваш куратор, Полковник знает.
Интересное заявление! Откуда взялся подтекст?
– Отчего вы так думаете?
– Он – очень прямой человек. – Очкарик ушел от прямого ответа. – Конторской выделки, это, поверьте, комплимент. Только сдается мне, что полковник он – по званию, а вот по должности…
– Замнач управления, вот и вся должность, – забеспокоился Легат. – Умный он просто…
– Это есть… – подтвердил Очкарик и сменил тему. Сказал нежданно: – Хотелось бы, чтоб память осталась…
– А это от нас с вами зависит. Я вообще-то человек памятливый.
– Я тоже, – сказал Очкарик.
– А знаете что, – вдруг оживился Легат. – У вас есть ваша фотография?
– Есть, конечно. У помощника. А зачем вам?
– А на память. Вы мне ее надпишете, дату сегодняшнюю поставите, я ее у себя в кабинете в Службе в рамочке на стенку повешу – все обзавидуются.
– Все будут думать, что вы зачем-то добыли мою фотографию и подделали подпись. Кто поверит, что я вам, семнадцатилетнему, надписал снимок?
– А допустим, что вы посетили мою школу, а я, как спортсмен и отличник, вас приветствовал написанным школьным директором спичем. Пойдет?
– Пойдет, – засмеялся Очкарик… Встал, подошел к рабочему столу, снял трубку связи с приемной: – Принесите мне мою фотографию. Только получше и побольше.
Фотки, видимо, лежали не в долгом ящике, потому что помощник появился буквально через минуту и в вытянутой руке держал две черно-белых портретных фотографии размером восемнадцать на двадцать четыре. Как и положено.
– Спасибо, свободны, – сказал Очкарик, забирая фотки и протягивая из Легату: – Какую надписывать?
В принципе никакой разницы не было.
– Эту, – ткнул пальцем Легат.
Очкарик вернулся к столу, сел за него, взял черную перьевую ручку и что-то написал. Символически помахал карточкой, чтоб, значит, чернила быстрее просохли, понес подарок Легату.
– Вот.
– Спасибо, – ответил на «вот» Легат. – У меня в тоннеле у ворот сумка, я карточку в трубочку сверну, спрячу и не сомну. А в Столице – в рамку и на стену. Легенду вы знаете… – Он встал, потому что Очкарик продолжал стоять. Видимо, аудиенция закончилась. – Что мне сказать в нашей Конторе?
