Геннадий Шпаликов - Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

Свидание.

…И вообще, вообще, и вообще,

напоминание.

Ходит девочка в белом плаще

В этом мире —

В этом мире — далеко не потустороннем — хотя — вспомни, читатель.

— Куда же вы провалились?

— В колодец.

— Э, слабо.

— А мне — э — сильно — не нужно.

— Ну, ладно.

— Чудесно.

— Это вам.

— А нам?

— Нам предстоят великие дела.

— Я рано поутру — не шучу.

— Правильно?

— Прекратите со мною так разговаривать.

— И вы.

— Мгновенно. Что вам нужно? По-деловому.

— Ах, какой вы деловой!

— Вот что, ложитесь спать — снова.

— А я лягу — снова.

— А со мной?

— Миф.

Свиданье.

… Я ехала домой.

У пруда. Сидел бы и сидел. Вот так — на воду глядя. Не глядя. Посматривая. Так, знаете, равнодушно — как бы сказал — не ручаюсь, впрочем, — Ф. И. Тютчев. Редко бывает хорошо — но — вот получилось. Какая теплая огромная ночь. Костер в тумане — светит. Звезды — как всегда бывает за городом — в городах-то их просто нет, а тут — уж не знаю как их назвать — галактики, междугалактики, юпитеры, венеры и проч. — засверкали в таком чистом небе и так чисто сверкали — светились — скажем — что.

И утро приближалось волшебно.

У пруда.

Все блекло — постепенно, все блекло.

Птицы.

Раньше людей встают.

Рай здесь или ад — не знаю — смелости определять не берусь — да и наверно — наверняка — такое разделение устарело — рай или ад. Но пруд — хорошо. Звезда упала. Птицы. Все светлеет, светлеет, светлеет. Блекнет. Такое огромное и счастливое небо над головой. Меж-галактики исчезли, провалились в свои уж замуж невтерпеж галактики — птицы переговаривались, разговорились — с утра. Вот о чем они говорят? Праздный вопрос, праздный — я понимаю, — но — о чем? Светает. А все-таки — о чем? Какие-то у них свои дела. Недоступные. Хотел бы я, конечно, с ними поговорить — с птицами, но — они сами по себе, у них свои скворешники, нами повешенные, а то — эти уникальные сооружения — гнезда — а то — светлеет, к сожалению, светлеет, а мне — по — делам.

Раскланиваемся.

Столько поклонов — столько поклонов — прямо — институт поклонов.

Но — есть чему поклониться.

Прощай, эта вода. Прощай.

Н тут я заплакал. Это, конечно, ужасное зрелище, когда плачут — не женщины — хотя это не менее устрашающее зрелище — но — вот — никто не видел — единственное оправдание кроме воды — а впрочем, перед кем оправдываться?

Допустим, что помогал Гольфстрим.

Если, конечно, Гольфстрим это допустит, наше вмешательство в его, совсем от нас отдаленные, способы — выращивать в этих маленьких чудесных даниях, голландиях — и — где еще? — да больше и негде — тюльпаны, овощи — без парников — вообще — пораньше — в смысле зимы — снимать зимнее — солнышко — вот вам Гольфстрим, а мы — вмешиваемся — чисто внешне, разговорно — кто вмешается в заботы Гольфстрима? — Господь бог, которого, как утверждает Марина Цветаева, — нет. Но.

Может, ошибается, раз есть Гольфстрим?

Если все так разумно — и — неразумно?

Это же сочинить надо, Марина, сочинить.

Каждый человек — великое сочинение.

А кто?

Кто?

Почему надает снег. Почему у девочки волосы льняные. Почему — столько почему — страниц, Марина, не хватит — все — почему — почему люди счастливы и — несчастливы —

почему дождь? — Почему — стоп.

Все равно вы, Марина, не ответите, а я — и спрашивать не стану, — не надеясь на ответ.

Я бы сам его — от себя получил — но вы уж так меня разуверили — а я доверчив — хотя, Марина, как кто-то — забыл уж кто — сказал, — походя, очевидно, на ходу — а они, рядом стоящие — подхватили — нельзя верить женщинам. Никогда.

Кто-то был — гений. Гении — известные трепачи. Они — себе на уме. То — се, а все — все — в свои гениальные произведения сочинители — самые лживые люди, но — как это не совместимо — правдивые — Мольер.

— Мне и героя позже вручили. Много позже.

Вы уж меня простите.

— Что вы.

— Понимаете, я сейчас депутат, депутатка районного совета. Они, эти люди,

так меня сейчас используют. Вы уж — извините… Голову склоняю.

Персонажи.

Марина.

Аня.

Я.

Летим.

Очень быстро.

Вращаясь и переворачиваясь — в жутком холоде — спутника по дороге не оказалось — я — терпел.

Америка, Америка, Америка и еще раз — Америка. Жлобская страна — так и есть, хотя — ничего живут — чего уж сочинять — живут.

Но — жлобы.

Америка.

Аня как-то стеснялась. Марина — с ней сложно — я не знаю — как.

Марина молча — пока мы летели — молча все обозревала — молча — приземлялась — молча пошла.

Город был чудесен. Правда, чудесный летний город — в начале мая, в той полосе — не среднеевропейской — в той американской полосе — Гольфстрим, допустим.

… Дело сделано.

…Скучно перепечатывать сообщения, которые тогда — в 42 — читал весь мир.

…Убит Кох.

…Наместник.

…А девочка?

…Герой Советского Союза.

…Герой, читатель, — герой.

…Герой.

Она жива.

Поговорим. В Минске — это нам по дороге.

— Да я не знаю…

— Да я просто так.

— Вы знаете…

— Не все, конечно.

— Ну.

— Я понимаю.

— А что вам нужно?

— Ничего. Как вы себя чувствуете?

— Вы знаете, я.

— Понимаю.

— Я же вас не знаю — совсем.

— Понимаю.

— Спасибо.

— Как это было?

— Просто. Всем кажется — сложно, а просто.

— Как?

— Я воспоминаний — мемуаров — не нишу, не умею, это было очень просто.

— А потом?

— Это вас не касается, что потом.

— Я не настаиваю, если так уж.

— Вот так, так.

— Жалко, — говорю я.

— Что?

— Ну…

— Знаете, я дала подписку — ни о чем — никому — не говорить, так скажем.

…А ну-ка, девушки, а ну, красавицы.

…А ну-ка, девушки, а ну.

…Окопы рыть.

…Под Москвой.

…

…

…

…

…Пускай поет о вас страна.

И каждой песнею — пускай прославятся.

…прославятся.

…Среди героев.

…Ваши имена.

…Ваши, кого бросали, забрасывали — в Германию, в Австрию, в Белоруссию.

…Ваши.

…Все — поименно.

…Чтоб ни одного имени не пропустить.

…Хотя — какая разница

…Нет.

…И та милая, прелестная женщина — тогда совсем еще молоденькая, совсем, со своими ясно-голубыми, белорусскими, польскими, смешанными, перемешанными — глазами — с лицом — не из Теофиля Готье — вовсе нет — горничной, несущей стакан воды? — Помните? — стакан воды — с шоколадом — нет. Просто советская девочка, комсомолка. Красавица.

…Герой Советского Союза.

…В постель.

…Для дела.

…В постель.

…Для дела.

…В постель.

…Для дела.

…Ярким весенним днем.

…Весна, весна на улице.

…Еще незапыленная — весенняя Москва.

…Весна.

…Весна.

…Мимо ехала машина — автофургон — где — по бортам — было начертано — мука.

Два раза,

Мука.

В смысле — мука, конечно.

Нет выхода — так пишут в метро.

В метро.

Не верь, читатель.

Ни в коем случае, есть выход, есть.

…Весна.

…Весна, весна на улице — весна,

…Трамвайные гудки.

…Как птицы.

…Ох.

Теперь переходим — к делу, к делу, как следователи — убежден — самые серьезные — и — обязательные — люди на свете.

Мы так мирно беседовали. Я бы ему морду набил, но после — передумав — за что?

Он всю жизнь писал некрологи.

Вот вам — биография.

— Тогда пошли.

— Я — в милицию позвоню.

— Бессмысленно.

— Всерьез?

— Идите вы…

— Тогда — я готов.

— Мне сегодня — и ни к чему.

— Даже так.

— Вот так.

— Вы подумайте — я завтра приду.

— Во сколько?

— Во сколько вздумается. Поскольку — вы — сволочь — вас бы, — на увы — а не на вы— выв — так вот. Чтоб утром был готов. Чтоб переписал.

— Что?

— А то — по морде.

— Что?

— Сами знаете — вон.

— Во сколько?

— К одиннадцати.

…Что вы за страна? Полярную трагедию вы превратили в национальное торжество?

Владимир Ильич, как всегда — после обеда и небольшой прогулки — по совету Инессы Арманд, сразу после обеда ложиться спать крайне нелепо — хотя нелепость такого рода советов — в этих обстоятельствах — более чем очевидна — но Владимир Ильич, прогулявшись, спал — вернее — он дремал, накрытый теплым одеялом, в тиши. Надежда Константиновна — не вмешиваясь — как всегда — вязала — ее к этому приучила вдова — теперь уже жена Тухачевского. И еще — три сгоревших совершенно случайно американских космонавта — заходя к Владимиру Ильичу вместе с Д. Кеннеди, ей посоветовали, что вязание — лучший способ отвлечься от того, отчего отвлечься охота. Кеннеди. Он советовал, а о чем-то — недолго, впрочем, поговорил с Владимиром Ильичем — мы — три сгоревших космонавта, Надежда Константиновна и я — разговаривали — я — на уровне советского обучения иностранным языкам, те — и Крупская — на уровне — вполне — на уровне — но о ерунде — пока те говорили.