Елена Крюкова - Серафим
– Кровью моею… Кровью – твоею!.. Кровью нас всех… и Господа нашего… красили… яйцо живое… Дарите друг другу кровь свою!.. Дарите!.. любите…
А кто там, на горе крутой, на холме нежно-зеленом, среди шумящих, гремящих ручьев серебряных, среди расцветших по склонам цветов алых и небесных?!..Да это же Сам Христос наш Господь стоит! Руки к небу воздел!Улыбка Его все вокруг озаряет!И Сам Он – заря!Заря над миром взошла! Христос Царь наш взошел!И Апостолы колени преклонили вокруг Христа Бога. Он – во круге, а они – вкруг Него, на коленях!А где же Иуда?! А, тут Иуда! Плачет! Головою в землю уткнулся! Во снег последний, слежалый, жалкий…
– Прощен ты, Иуда! – Христос Бог кричит и руки выше воздымает. – Прощен ты сегодня! Сегодня – великая, светлая Пасха Моя! Все прощены! Все – любимы!
А вокруг Апостолов и Христа – круг великих Мира Царей.Тут и Царь Соломон в мантии золотой, с кольцом, где синий камень, а по золоту надпись: «ПРОХОДИТЪ ВСЕ»! Тут и Царь Кир, борода круто вьется, полумира владыка! Тут и Царь Иоанн Грозный, скипетр сжимает в костлявом кулаке, бороденкой трясет, прощенья за души, погубленные безвинно, у Господа просит! Тут и Царь Крез, златом и серебром с макушки до пят усыпанный, плачет: что толку мне в богатстве моем, если я не любил Тебя, Господи! Тут и Царь Будда, в ветхом плаще, босиком, улыбается! Тут и Царь Ягве, плача от радости, слезы облаками бороды утирает, мечет из глаз радости молнии! Тут и Царь Кришна, с черным, синим ликом, с черной шеей, белыми жемчугами обвитой, черные ноги в танце подбрасывает, любовную, жаркую песню поет! Тут и Царь Аллах, чьи чертоги небесные, чья власть и сила и воля в мощном кулаке его, внезапно кулак разжимает – и смеется: Господи, воля Твоя! Тут и Царь Шива замер в вышитых золотыми звездами атласных и бархатных тканях! Тут и Царь Брахма вздохнул – а выдохнуть и не может, ибо нынче время вдоха, время воздуха в легких, время великого Праздника Земли!И все они, Цари, кричат, сотрясая весенний синий воздух:
– Славься, Царь Царей! Славься, Бог Богов! Славься, Царь и Господь всех людей и зверей, всех птиц и рыб, всех звезд и планет, всякой твари живущей!
А вокруг Христа Бога, и Апостолов, и Царей Земли – еще один, третий круг.Хоровод водит вокруг Него, на ветру, на юру, на холме над Волгой, высоком, всем ветрам и звездам открытом, простой народ!Пляшет в лаптях. В сапогах-кирзачах. В поневах да в киках жемчужных! Пляшет в рубахах смертных! Пляшет в телогрейках и в ватниках… пляшет в сарафанах шелковых… пляшет в свадебных нарядах! В черных траурных платьях – пляшет! Пляшет в парчовых ризах! Пляшет в робах рабских! Пляшет в кандалах железных! Пляшет в гимнастерках солдатских! Пляшет в генеральских мундирах! Пляшет в мешках эшафотных! Пляшет в тельняшках просоленных! Пляшет в шелках и батистах, пляшет в кружевах и ситчиках выцветших, старых, пляшет в домотканой холстине, пляшет над синею бездной!Господи! Люди Твои пляшут и ликуют Тебе!А Он – через все головы, седые и непокрытые, в коронах и кокошниках, в фуражках и бескозырках, простоволосые и в косах, туго заплетенных, лысые и бритые – через ликованье всенародное – через гуденье танца всемирного – через соль снегов и пластины мертвых льдин – через пенье первого соловья – через пески, на берегу под Солнцем обнаженные, через плес волны бирюзовой, ледяной, ласковой, Солнцем просвеченной – глядит – глядит – глядит на Магдалину.На нее – одну…
А на льдинах – мимо танцующего берега – сказочные звери плывут! Павлин радужный, сапфирный хвост в небо топорщит! Золотой крокодил скалит адскую пасть! Дракон крылья размахнул на полнеба, огонь из ноздрей пускает! Лесные звери на льдинах стоят, кто плачет, с берегами родными прощаясь, кто смеется, все зубы показывая! Волк, не плачь! Лиса, не плачь! Медведь, черную лапу со льдины мне не тяни! Уплывешь все равно в море Хвалынское, дальнее, Царское, в Град уплывешь Небесный! Пуля не найдет, капкан не схватит: нынче Пасха, Пасха Господня, медведюшка, Пасха твоя!И на льдинах – мальчишки орущие. И на льдинах – приблудные псы. Языки высунули, жарко под Солнцем, дышат часто, слюна с красных языков на серый, синий лед – кап, кап! Когти торчат из старых лап! Мальчишки вопят: Пасха! Пасха! Золотая сказка!.. Собаки рычат, воют, морды подняв. Это поют так они! Славу Тебе, Боже, по-собачьи – Божью поют!А на льдине одной – отшельник сидит, горбится, костерок жжет… Руки под костерком старые – греет…А на льдине другой – над могилкою свежей – девочка плачет…А на льдине третьей – Господи, баба расставила голые ноги, – рожает…Господи, Ты ли видишь – на льдинах плывущих, на льдинах, по Реке Твоей Жизни идущих, плывут и гаснут миры, родятся и прощаются с нами миры?!Миры… Миры плывут… Миры гаснут, как звезды, в сизой, в синей, бирюзовой, ледяной дали…А по горам, вокруг – избы пряничные, избы, Пасхальной глазурью политые!А вокруг изб – хороводы, лентами алыми тянутся, лентами синими горы над Волгой обкручивают! Музыка гремит, дудки-жалейки! Гусли-гитары! Гармошки-баяны! Громкие варганы! Пироги-беляши, эй, рукою помаши! – сюда, сюда, сахар-соли слюда… Река свободна ото льда!.. Христо Бог с нами – навсегда!.. Ярко-розовые свадебные платья мариек. Серебряные мониста на черных платьях чувашек. Белые рубахи мордовок, вышитые красной кровью лесною – ягодой-калиной, ягодой-малиной, ягодой – алой жизни сердцевиной… Льды плывут мимо Василя! Вот она, моя Царская Земля! Вот они, мои копченые лещи, мои серебряные язи, – пляши, народ, на руках на блюде Царю Царей – Пасхальный кулич поднеси! Пусть отпробует Христос Бог Пасхального кулича! Пусть возгорится на зеленом холме, как золотая свеча! Это твоя свадьба, это твои синие, изумрудные шелка, это твои звонкие мониста, Весна!И все с огнями в руках пляшут на бугре! И лица в золоте! И платья в серебре! Монистами звенят! Крики в синеву летят!
А Он один глядит на Магдалину.И она стоит одна.И она глядит на Него, на Христа Бога своего, и губы ее дрожат, ищут слово выпустить, – да молчит она.
А бурлаки по берегу бредут! С громкой, огромною песней вдаль и вдаль идут! Расшиву, баржу свою изобильную, обитую лесной, степною, песчаной парчою, тянут-потянут… устанут – на минуту отдохнут, встанут… И лица искривлены у них то ли страданьем, а то ли улыбками… И льды на реке качаются крестьянскими зыбками…И льдины идут, идут по реке, идут с хрустом, со стоном, с рыданьем, со смехом, с прощальными криками, с колокольными звонами, – а Магдалина стоит, все глядит на Христа, и в широких речных очах у нее – вся любовь, вся бедная синева Мира бездонного.
ГОЛОСА РОДА. СЕРАФИМЯ слышу голоса.Это голоса моего рода.Я слышу голос деда. Я слышу разрывы снарядов.Я слышу голос войны, и голос пуль, и голоса детей в горящей сельской церкви.Я слышу голос мертвой матери. Она говорит мне: ты, Борька! Ты хороший парень у меня вырос, но что-то у тебя не так. Что-то не так с тобой.И я плачу, встаю на колени. И прижимаюсь лицом к ее рукам, к ледяным рукам, что пахнут водкой и дымом, пожарищем пахнут и кислыми щами.Я слышу голос мертвого отца. Он спит лицом вверх на диване. И во сне размыкает губы и хрипит: Боря, дай мне пить. Дай мне пить, Боря! Воды… чистой воды, ледяной…Я сломя голову бегу на кухню. Впотьмах шарю, где тут чайник. Где кран! Кран не открою, туго завинчен. Плачу! Ору: папа, я сейчас! Я сейчас…Я слышу голос бабушки, голубицы моей. Бабушка ведет меня по снегу, по черному льду. Она крепко держит мою руку. Я не вижу ее, но слышу. Я говорю громко, заглушая метель: бабушка, куда мы идем? В музыкальную школу? А она мне отвечает радостно так: во храм! Во храм мы идем, Боречка! Храм – лучшее место на земле! Там ни печалей, ни болезней, ни воздыхания, но жизнь…Бесконечная, спрашиваю я? Я уже знаю.И бабушкин радостный голос говорит: бесконечная!.. И обрывается яркая метельная нить. И летит в черноту.Я слышу голоса сестер. Они на чем свет стоит ругают меня, чехвостят, честят. Я не могу им перечить. Они правы, я не от мира сего.Сказал Господь: Царство Мое не от мира сего.Я слышу сей мир! Он орет мне в уши, матерится, хрипит!Он умоляет: спаси… сохрани… иначе… все пропало…Я слышу голос Верочки, бедной жены моей. Она плачет громко, навзрыд. Она плачет и кричит: Анночка!.. Анночка!.. Я простудила тебя!.. Заморозила я тебя!.. Я не хотела!.. Прости мне, Боречка, милый!.. Прости мне, доченька моя!.. Прости мне!..И я обнимаю жену мою, Верочку бедную, и шепчу ей в ухо, прикрытое седою пьяною прядью: да простит тебе Господь, как я тебе прощаю.Я слышу голос доченьки моей. Веселый, ликующий! Живой и свежий! Смех льется серебряной струей!.. в больничную, смертную белую лоханку… туда, где лежат пустые шприцы и пропитанная спиртом грязная вата… Дочка кричит мне: папичка!.. папичка!.. а когда мы будем есть кашку-трюляляшку?!.. такую вкуснотищу!.. Хочу!.. Хочу!..И я отвечаю ей, я улыбаюсь, а по улыбке моей течет соленое, горячее: погоди еще немного, родная моя! Сейчас!.. Сейчас…Я слышу голос Иулианьи. Она ворчит на меня: эка, батюшка, любитель-рыболов!.. а где жа твой улов-ти?.. аль седня рыбка на крючок не попалася?.. А я уж так ухи захотела, так захотела!.. давненько так не захачивала… Где жа твоя Золота Рыба, врун ты эдакай?!..И я лепечу в жалкое свое оправданье: да сегодня, перед грозой, клева, как назло, не было… никто не брал наживку… и Золотая тоже…Я слышу голос слепого Пашки Охлопкова. Он выплевывает в меня гадкие, липкие, душные слова. Я задыхаюсь от них. Он мажет меня криком, как липкой черной краской, и я с ужасом думаю: хорошо я не икона, живой мужик отмоется!.. и если так вот – грязной кистью, вонючей – по иконе мазнуть?К святым грязь не пристанет. А человек и без того грязен.Грязный, теплый, вонючий, гадкий, грешный человек.А святой – из грешника – получиться может?!Пашка, после лютых матюгов, вдруг по-церковному кричит мне: изыди! Изыди, сатано! Изыди из села моего!И я встаю в грязь пред ним на колени.
Я слышу голос Однозубой Вали. Я слышу голос Юрия Ивановича Гагарина, он хохочет во все горло! Он смеется… надо мной? Ну да, надо мной! Он кричит мне: поп, распоп! Толоконный лоб! Ладно хоть брюхо у нас в Василе не отрастил! А то бы брюхо твое в церковь на телеге возили! Как у них у всех… у попов твоих, хитрованов… Все они в пост отбивные трескают! Черной икрой хлеб мажут! И винишко лакают, и водочку киряют! Так я тебе и поверил, поп, что Бог есть! Если б Он был – он бы вас, обманных попов, всех бы на чистую воду вывел! Дурите народ, прощелыги!..Я слышу голоса девочек моих на клиросе, они поют: иже Херувимы! Тайно образующе… Нежно, умильно так поют. Чистые ноты выводят. Голоса летят далеко, под купол, а из-под купола – в синее жаркое небо. Я слышу голос врача Бороды: не спасем!.. медицина тут бессильна… Я слышу голос сына моего немого, Никитки: я ия юю!.. Я ия юю!.. И я шепчу ему: и я тебя люблю, сыночек… и я тебя люблю…
И только голоса Насти, возлюбленной моей, не слышу я.Под руками моими я слышу лишь ее сердце.Оно бьется. Оно еще бьется. Пока оно бьется – и мое бьется тоже.
…и я слышу голос со стороны: эй, пропустите без очереди! Мне только бутылку портвейна. Какого?.. Да вон того, самого дешевого. Да-да, вот его. Спасибо! Ну что вы толкаетесь, гражданин! Я ж вам ничего плохого не сделал… Я не вонючий козел, не надо так грубо, я просто очень замерз, вот в зеркало магазинное гляжусь, ах ты Господи, губы совсем синие, не пихайте меня в спину, мне больно, я же человек, а не скотина, и я сейчас уйду, вот уже ухожу…И я понимаю: это мой голос.
ТАЙНОЕ ВЕНЧАНИЕ. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ ГАГАРИННастька Кашина… ну и ну!.. Вот это номер отмочила! Вышла замуж она за Пашку Охлопкова. Она за ним в больничке воротынской ухаживала, пока он после операции отлеживался, уж так ухаживала, говорят, как за царем. Лучше! У меня знакомая медсестра в той больнице работает, чувашечка, бывшая любовница моя. Так она мне говорит: ну что ты, Юрка, сколь нежности, сколь всяческой заботы Настька ему выказывает!.. На блюдечке еду приносит, да самую превкусную… с ложечки кормит, ложечку в рот сует! А он ест да плачет… Ложку слезами обливает… От счастья, видать… Заработал Настьку, наконец-то… Не так, так эдак… Не мытьем, так катаньем… Когда ослеп – тогда и заработал… Вот как оно бывает-то на земле…А в Василе Настька с Пашкой все ж таки появились. Да так, собачуги, что их никто и не обнаружил! Во как! Молодцы! Святая тайна! Под покровом ночи! У, хитрюги… Не паромом переправились – их в объезд, через Засурье, на машине привезли. Это мне потом уж Валька Однозубая поведала. И с ними в той машине прибыл батюшка воротынский, отец Андрей. Он им, батюшка, церковь-то и открыл, прохиндей, и они ночью туда взошли – и там, среди ночи, свечи зажгли, и так, среди свечей, в ночи-полночи, он их и обвенчал! Во цирк-то где! Неймется людям. Ну что они в Боге этом своем нашли?! Балаган это все! Балаган! Цирк бесплатный! Театр это все! Клоунада! Ну что, вырядился поп в ризу расписную-золотую, эти двое стоят, смиренно глазки потупили, на головах дурных – венцы позолоченные, сусальные, навроде как у царей… а к чему все это? Ну к чему, я вас спрашиваю?!.. Разве ж так просто нельзя мужчине с бабой жить? Без этих театров да церемоний? Эх вы люди, люди, накрутили вы себе… сами не знаете, что накрутили… и друг перед другом представляетесь, и церкви эти богам своим строите… а толку что? А? Все передрались все равно. Перегрызлись…Глазки потупили, я сказал… Глазки…Да какие, к лешему, глазки-то теперь у Пашки…Настька потупила, да. А Пашка – что?.. Лоб свой наклонил бандитский?..А во лбу – два шрама вместо двух-то глаз…Венчальники…Идиоты…Да нет, что я говорю. Настька – героиня! А Пашка – ее заработал!Заработал, я вам говорю… Отбил… в честном бою…Ну, да петухи всегда из-за курицы дерутся. И олени – из-за важенки.И все самцы – из-за самки.А кто человек такой? Самец. А матка его – самка. Мы ж – часть природы. В улье и то матка сидит, да на нее пчелы работают. И мужик тоже, работает всю жизнь на самку, женку свою. В улей – весь мед тянет… Иногда – и горький…Обвенчались, дурачки – и укатили на той же машине в Воротынец, мне Валька сказала. Рано утром. Опять окружной дорогой. Через Засурье… через овраги…Никто их не видал, не слыхал.А Валька-то откуда видала, слыхала?А пес ее знает, Вальку. Она все всегда видала и слыхала. Она-то и смертушку свою – не пропустит. Увидает, услыхает. И пирог ей испечет. Со встречей, значит. И стопку беленькой – смертушке поставит. Она мне все говорит: ты, Юрий Иваныч, богохульник! Ты гореть синим пламенем в адской печи будешь на том свете! А я ей: а ты, Валька, что, тоже будешь гореть? А она мне возмущенно: а я-то пошто?! А я ей: а по то! По то, что ты три раза замужем была, а тридцать три раза – любовников в избу ночьми водила! Я видал, слыхал! А она мне: ну и что, что ты там видал, слыхал, а никто тебе все одно не поверит! Ишь, тридцать три! Во загнул, старик беззубый!.. Сам небось рад бы ко мне под бочок подкатиться… да не обломится тебе… И ржет ведь, кобыла, во всю беззубую пасть! Зуб-сиротка как спичка из десны торчит! Ну, молодец, смеюсь, значит, так водила аккуратно, что никто и не видал… не слыхал…Да, стояли, значит, Настька с Пашкой той ночью в церкви нашей, во Хмелевке, среди икон, что батюшка наш Серафим намалевал… Да, так и вышло, значит…Значит, вроде как он на них – глазами икон-то своих – тоже глядел… Я представляю картинку эту: свечки зажжены, пламя трещит, отец Андрей в голубой ризе, свадебной… Настька глядит большими глазами, слушает, как поп там свою святую ахинею бормочет… Под своего попа ложилась, а другой поп ее – с другим венчает, со слепцом… Думку тяжкую гоняла, должно быть, девка-то…А Пашка… Что Пашка?.. Слепенький. Стоит, небось, нагар свечной нюхает, да и мыслит так: ну вот я и пристроен, вот и есть кому меня по улицам гулять водить, есть кому – в нужник посрать провождать, есть кому – мне пить подать…И не сжалось у Настьки сердчишко-то?.. Не екнуло?.. Да ведь екнуло, как пить дать, екнуло… Крепко она любила попа нашего прежнего, крепко… Весь Василь видал, слыхал… Только кому и когда она в том признается?.. Никто ведь ее, Настькиных, слезынек ночных в постельке рядом со слепым – не видал… не слыхал… А постель – она что? Она и есть постель. В постели глазынек не надобно. В постели – делай, мужик, свое дело земное, делай свое бабье дело, баба. Глядишь, и детки у них пойдут. Без глаз – да, чай, не без хрена. Хрен, он, молодец, свое дело туго знает. Хрен, он без глаз, да с молофьей. Мальчики да девочки, пеленки да колясочки!.. Вот и вся любовь-то, люди, вот и все венчанье. Вот тут и Бог весь ваш…
РАССКАЗ О ЖИЗНИ: АННОЧКА ПОЛЯНСКАЯ
Папа! Папичка! Я очень тебя люблю. Жизнь у меня была такая маленькая! Но зато такая хорошая! Потому что был ты. Я вижу тебя с небес, и я улыбаюсь тебе, а ты не видишь меня. Живые никогда не видят мертвых. Только когда живые умирают, они начинают видеть тех, кто умер. Смерть – это не конец жизни! Папа, я прямо ору, изо всех сил кричу тебе это из-под облаков! Кричу, а ты меня все не слышишь!Ну вот, давай, я громче прокричу, может, услышишь. Смерть! Это! Не! Конец!Я лечу и кричу тебе: папа, смерть это жизнь! Это тоже жизнь!Я вижу, как ты молишься. Ты стоишь на берегу Волги, весна, тучи несутся по небу, а среди туч сияют маленькие синие клочки теплого неба. Я вижу, твои губы шевелятся – ты шепчешь молитву Боженьке, – а потом твоя рука поднимается, и ты медленно крестишься. Я кричу: папа! Подними лицо! Подними лицо к небу! И ты увидишь доченьку свою!Ты поднимаешь лицо. Ты смотришь на тучи. Ты будто прокалываешь их глазами! И глаза твои бегают по небу, ищут! Они кричат! Я слышу, твои глаза кричат мне: Анночка! Анночка! Я люблю тебя! Ты живая! Где ты?! Где ты?!И я кричу еще громче из-под туч, из-под пухлых облаков: я здесь! Я здесь, папа!А ветер так треплет твои волосы, и тебе, наверное, больно! И я приказываю ветру: утихни!Я вижу, ты плачешь! Я читаю по твоим губам: Анночка, скажи мне, как там тебе, хорошо ли?! И я кричу опять: папа, мне тут очень, очень хорошо! Я летаю везде свободно! Тут свет, тепло, радость! И мне все видно и слышно сверху!И я кричу: папа, когда ты умрешь, ты тоже увидишь и услышишь меня!А потом кричу испуганно: папа! Папа! Нет! Не надо! Ты только не умирай! Ты только живи! А я тут буду тебя ждать! Я люблю тебя! Я… люблю…И я слышу, как ты шепчешь: Анночка, жизнь твоя была такая маленькая, но я все помню, все, что в жизни твоей с нами было. И сачки для бабочек. И коллекцию камней, с отпечатками страшно древних, еще первобытных ракушек, с Мочального острова на Волге. И как мы загорали летом на крыше. И как я тебе сам платьице зашил, когда оно порвалось. И стрекоз с красными брюшками на Гребешковском откосе. И цветущие вишни в парке “Швейцария”. И как я тебе во дворе качели сам смастерил из старых ящиков. И как мы елку в Новый год наряжали, и серебряный дождь, и орехи в фольге. И кашку… кашку-трюляляшку, с вишневым вареньем, вкуснее не бывает…И я тоже плачу, без слез, а как-то внутри себя, тут, под небесами. И мне так охота папиной кашки! Трюляляшки! Но я умерла, у меня нет тела, нет ротика и ручек, нет глазок и ножек, а есть только душа. И я кричу: папа, папа! Я твоя душа! Я твоя душа!И вдруг он слышит меня. И лицо его будто вспыхивает изнутри. И он шепчет мне одними губами: а ты, а ты, Анночка, а ты моя душа. Навек. Навсегда.
ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО. ПАСХА ГОСПОДНЯ
Володя Паршин пришел в церковь раньше меня. А я пришел вслед за ним.Он подошел ко мне за благословением, и я благословил его.Он зажег во храме все свечи во всех шандалах, все лампады и большое паникадило напротив Царских Врат. Поставил посреди церкви медный котелок на трех ногах, бывший рыбацкий котел, наложил туда угля, перемешал его с ладаном и зажег. Сизый дым разводами, будто морозными узорами, пошел по церкви. Володя, перекрестившись и поклонившись троекратно, вошел в алтарь и там зажег ладан в медной миске, которую я украл на кухне у Иулиании.Все свечи горели, и дымились благовония. Мы с Володей переоблачились в алтаре в Пасхальные наряды: я – в расшитую золотом ризу, он – в расшитый серебром стихарь. Эти одежды прислал нам нынче в подарок отец Андрей из Воротынца. Я взял в руки Святой Крест и Евангелие; Володя – кадило, и мы оба встали лицом на запад, к западной стене храма. Я ее к Пасхе расписал, успел. Со стены на нас глядела фреска моя яркая, неумелая, изображающая Восшествие на Голгофу и Распятие.И северо-восточную стену я тоже к Пасхе успел замалевать.Дул со стены весенний норд-ост, дул наш русский, пронзительный Северо-Восток. И такая уж ослепительная вышла фреска! Безумная! Все на ней плясали. Все – веселились. Плясали на льдинах, плывущих вниз по Волге. Бряцали на арфах и тимпанах! Вокруг Христа, в венце златом, плясали!
– Христос-то уже веселится, батюшка, – негромко сказал мне Володя Паршин, бессменный псаломщик мой, – а мы…
