Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
КР К НИЩИМ Я ВСЕГДА ОТНОСИЛСЯ С ПОЧТЕНИЕМ…
К нищим я всегда относился с почтением. Или, как минимум, с любопытством. Еще бы, ведь эти люди совершенно не такие, как мы. Они игнорируют всяческие приличия. Ходят в рубище. Не служат. На общественное мнение — плюют.
Раньше я не всегда подавал им милостыню. Иной раз быстро проходил мимо. Одно дело — старый человек, инвалид. Однако чаще попадаются здоровые, нахальные и без малейших следов увечья. Говорят, они тайно строят дачи. И вообще неплохо зарабатывают своим ремеслом.
Раньше я не всегда им подавал. А теперь подаю. Всем без исключения.
На меня очень сильно подействовал рассказ Тараса Шевченко, записанный в его дневнике. Рассказ такой:
«Шел я в декабре по набережной. Навстречу босяк. Дай, говорит, алтын. Я поленился расстегивать свитку. Бог, отвечаю, подаст. Иду дальше, слышу — плеск воды. Возвращаюсь бегом. Оказывается, нищий мой в проруби утопился. Люди собрались, пристава зовут… С того дня, — заканчивает Шевченко, — я всегда подаю любому нищему. А вдруг, думаю, он решил измерить на мне предел человеческой жестокости…»
Я не случайно вспомнил эту историю. Сегодня иду по Манхэттену. Навстречу оборванец. На плечах женская кофта. На голове — абажур. Подходит и говорит:
— Дай мне квотер!
Не то чтобы он потребовал квотер. Хотя и не скажу, что попросил. Он сдержанно предложил мне дать ему квотер.
Я дал. Я дал, но морально осудил этого человека. После чего хотел было идти своей дорогой.
Но тут произошло чудо. Босяк отбежал в сторону. Он стал как будто выше ростом. Затем вдруг изобразил мою походку. Надо сказать — очень похоже и талантливо.
Значит, он был артистом. И я решил не осуждать его. У меня своя дорога, у него — своя.
И я в хорошем настроении пошел своей дорогой… А он — своей…
Говорят, экономическая политика Рейгана затрагивает интересы беднейших слоев населения. Дай Бог, чтобы она пощадила моего нового знакомого…
«Новый свет», № 6 (94), 28 ноября—4 декабря 1981 г.КР ПРИНЯТО ДУМАТЬ…
Принято думать, что советская армия могущественна и непобедима. И потому весь цивилизованный мир дрожит от страха.
По-моему — зря. Я три года был советским военнослужащим. Более того, пассивным участником некоторых военных действий. В ходе которых меня постигло разочарование относительно боевой готовности советской армии. С тех пор лично я не дрожу.
Дело было так. Наша рота лагерной охраны стояла под Иоссером. В роте было девять отделений. Четвертым отделением командовал ефрейтор Головня.
Внезапно Головня помешался. В роте был смотр, и его отделение заняло пятое место. Головня рассвирепел, залез на чердак и открыл стрельбу. Ему хотелось перестрелять конкурентов. И он действительно ранил из автомата троих военнослужащих.
Нас было сто человек. Когда началась стрельба, все разбежались. Некоторые бежали до самого винного магазина. Очень разумно действовала повариха Шура. Услышав стрельбу, Шура залезла в борщевой котел.
Начальство объявило тревогу. За казармой собралось человек двадцать. Командир роты спросил:
— Есть добровольцы? Выходи!
Добровольцев не оказалось. Кому охота рисковать жизнью в мирные дни?
Тогда начальство вызвало подкрепление. Мы ожидали его больше суток. Наконец прибыли два бронетранспортера и отряд сверхсрочников. Один бронетранспортер сломался возле переезда. Другой потерял управление и мягко съехал в карьер. Буксуя, он страшно рычал и не двигался. Сверхсрочники занялись починкой.
Два часа спустя они захотели есть. Продуктов им не доставили. В результате они съели наше довольствие. А нам командование выдало по рублю. Чтобы мы шли в поселок за булкой. Часть наших солдат еще раньше ушла за «Агдамом». Теперь ушли все остальные.
Головня, воспользовавшись замешательством, покинул чердак. Он сильно толкнул в грудь капитана Прищепу и убежал на лесобиржу. Там он напился этилового спирта, заснул и был арестован милицией.
Когда его допрашивал замполит Бертельсон, Головня напевал:
— Я люблю тебя, жид, что само по себе и не ново…
Боюсь, что Головню расстреляли. Или посадили в сумасшедший дом. Мы же продолжали службу в нашей доблестной армии…
«Новый свет», № 7 (95), 5—11 декабря 1981 г.КР ЖИЗНЬ АКАДЕМИКА САХАРОВА…
Жизнь академика Сахарова — в опасности. Это значит, в опасности — сама идея цивилизации. Значит, советские власти готовы перешагнуть рубеж нравственного одичания.
Репутация Сахарова — уникальна. Он внушает любовь даже своим идейным противникам. Более того, своим заклятым врагам.
В эмиграции много замечательных людей. Огромным уважением пользуются Солженицын и Григоренко, Максимов и Буковский, Чалидзе и Турчин, Зиновьев и Копелев. Между ними глубокие, сложные, иногда довольно неприязненные отношения.
Но Сахарова любят все. Мрачноватые русские патриоты и запальчивые сионисты. Убежденные демократы и приверженцы сильной власти. Глашатаи плюрализма и сторонники авторитарных форм…
Говорят, академика Сахарова уважает даже Павел Леонидов.
Уважение к Сахарову — может быть, единственное, что объединяет всех русских эмигрантов…
В Ленинграде есть такой журнал — «Аврора». В шестьдесят седьмом году его редактировала Нина Косырева. Косырева была обыкновенной партийной чиновницей. И делала все, что положено делать номенклатурному советскому редактору. Отклоняла талантливые рукописи, печатала всякую халтуру, горячо и лицемерно выступала на юбилейных собраниях.
Неожиданно в «Авроре» появился материал, где упоминали крамольного Сахарова. Упоминали как ученого, в положительном смысле.
Это был страшный, недопустимый идейный промах.
Косыреву потащили в обком. Начали прорабатывать. Нина Сергеевна упрямо твердила:
— Не знаю, не знаю, я смотрела в энциклопедии…
Что-то с ней произошло. Видимо, на Сахарове кончилось ее терпение.
Косыреву сняли…
Мне кажется, главное в академике Сахарове — доброта. Его отношение к миру поражает снисходительностью и беззлобием. Надо же было так изощриться властям, чтобы принудить Сахарова объявить голодовку. Толкнуть его на эту крайнюю меру, на этот последний шаг.
Мне кажется, его должны спасти. Иначе просто быть не может. Иначе жить на этой планете будет совершенно отвратительно.
Если убьют Сахарова, то не пощадят и вас!
* * *Когда номер был готов, пришло известие, что требование академика Сахарова — удовлетворено.
«Новый свет», № 8 (96), 12–18 декабря 1981 г.ВОСПОМИНАНИЕ С ЛЕГКИМ АКЦЕНТОМ
В жизни я перенес немало горьких разочарований. Расскажу о самом мучительном.
Зимой 78 года я узнал, что в Ленинграде находится Карл Проффер. Знаменитый Карл Проффер. Глава крупнейшего издательства русской литературы на Западе.
Выяснилось, что я могу его повидать.
Я не просто волновался. Я вибрировал. Я перестал есть. И более того — пить… Я ждал.
Ведь это был мой первый издатель. После шестнадцати лет ожидания.
Я готовился. Я репетировал. Я прямо-таки слышал его низкий доброжелательный голос:
— Ах, вот вы какой! Ну прямо вылитый Хемингуэй!..
Встреча состоялась. Он ждал меня. И я вошел…
На диване сидел вялый мужчина в «приличном» костюме. Он дремал.
— Здравствуйте, — сказал я.
Мужчина с заметным усилием приподнял веки. Затем опустил их.
— Вы издаете мою книгу? — спросил я.
Проффер кивнул. Точнее, слегка качнулся в мою сторону. И снова замер, обессилев полностью.
— Когда она выйдет? — спросил я.
— Не знаю, — сказал он.
— От чего это зависит?
Ответ прозвучал туманно, но компетентно:
— В России так много неопубликованных книг.
Наступила тягостная пауза. Внезапно Проффер чуть напрягся и спросил:
— Вы — Фазиль Искандер?
— К сожалению — нет, — ответил я.
— А кто? — слегка удивился Проффер.
Я назвал себя. Я сказал:
— Моя фамилия — Довлатов. Я узнал, что вы хотите издать мою книгу. Меня интересуют сроки.
Тогда он наклонился и еле слышно произнес:
— Я очень много пью. В России меня без конца заставляют пить. Где я ни окажусь, все кричат: «Пей!» Я пил ужасное вино. Оно называется: «Семь, семь, семь». Я не могу больше говорить. Еще три фразы, и я упаду на пол…
«Боже мой! — твердил я уходя. — Это мой единственный издатель! Этот вялый тип — мой первый и единственный издатель!..»
Прошел год. И я узнал, кто такой Проффер. И вам хочу сообщить:
Блестящий профессор русского языка и литературы. Автор двух книг и бесчисленных научных статей.
