Ким Холден - Оптимистка

Среда, 18 января

Келлер

Мне бы хотелось думать, что она все еще слушает, но я не знаю, так ли это теперь.

Медсестра сказала, что Кейти впала в кому. Ее тело «отключается». Органы перестают функционировать. Она больше не сжимает мою руку, когда я держу ее.

Собравшись вокруг кровати, мы с Одри говорим ей, что она может уходить, когда будет готова. Что ее ждет Грейси. И что мы любим ее.

Гас не говорит ничего.

Четверг, 19 января

Келлер

Три часа утра. Стелла спит на диване в гостиной. Одри потихоньку выпроваживает меня и Гаса из комнаты, говоря, что нам нужно подышать свежим воздухом, пока она проверяет катетер, который вызвал инфекцию у Кейти. Этот ритуал занимает около часа. Обычно мы с Гасом отказываемся уходить, но сейчас мы на пределе и нам нужно передохнуть.

С веранды открывается изумительный вид на океан. Такое ощущение, что он бесконечный. Я начинаю бояться, что из-за того, через что я прошел за последний месяц, реальность для меня навсегда останется искажена. Передо мной — красивый вид, но эта не та красота, которую я бы видел два или три месяца назад. Тогда, она была бы живой и вибрирующей, как Кейти. Мир для меня опять окрашивается в черные, белые и серые краски. И это пугает.

Гас стоит, опираясь локтями о перила, и с закрытыми глазами курит сигарету. Его волосы напоминают желтое птичье гнездо. Я знаю, что сейчас он все делает механически. Гас практически не спал несколько недель. Он с трудом переставляет ноги и выглядит полностью разбитым. И он практически не разговаривает, только если с Кейти или Стеллой. Но последние два дня Кейти молчит.

— Какое твое первое воспоминание о ней?

Он отвечает, несмотря на меня и даже не открывая глаз.

— За последнюю неделю я постоянно вспоминал о том, как мы росли вместе — я, Опти и Грейси. Почти каждое мое впечатление о детстве связано с ними двумя. У меня нет первого воспоминания, потому что они были со мной всегда. Я не помню другого. Но я помню, то, что мы делали впервые. Когда Опти впервые ужалила медуза, ей было четыре. Когда я впервые услышал, как она играет на скрипке, ей было восемь. Когда она впервые обматерила меня, ей было одиннадцать. Когда я впервые понял, какая она красивая, ей было шестнадцать. И да, на ней тогда было белое бикини.

Слушать это и горестно, и сладко одновременно, но мне хочется еще.

— А двадцатилетняя Кейти сильно отличается от десятилетней? Она кажется такой взрослой в духовном плане. Как будто родилась с удивительной мудростью и милосердием.

Он смеется, но перед тем как что-то ответить, докуривает и начинает еще одну сигарету.

— Опти всегда отличалась от других детей. Она была умнее, милее и смешнее, — говорит он. А потом, наконец, поднимает на меня взгляд и улыбается. — И болтливее.

— Рот когда-нибудь доводил Кейти до неприятностей? — Разговор о ней расслабляет меня.

Он качает головой.

— А медведь какает в лесу? Как сам думаешь? Хотя это и своего рода дар божий, люди всегда отступают, когда она стоит на своем. И они любят и уважают ее за это, потому что в ее словах всегда есть правда. Эта хрупкая маленькая женщина может заставить прогнуться под себя любого мужика. Поверь мне, я это видел. Черт, да я сам это делал. — Гас начинает смеяться.

Я подхватываю его смех.

— Как и я.

Теперь и я стою, упираясь в перила всего в нескольких шагах от Гаса. Мы наблюдаем за тем, как волны разбиваются о берег, и молчим. Он бросает вторую сигарету в пепельницу и подкуривает третью.

— Келлер, я хочу задать тебе вопрос и хочу услышать честный ответ. Никакой лапши на уши, чувак.

Он мельком смотрит на меня уголком глаз, и я киваю.

— Ты любишь ее, ведь так? И сердцем, и душой?

Я опять киваю.

— Люблю. И сердцем, и душой.

Он секунду размышляет над моим ответом, а потом смотрит на волны.

— Это хорошо, потому что она заслуживает того, чтобы ее любили всем гребаным существом. Я бы пнул тебя под зад, если бы это оказалось не так. — Никаких шуток, он действительно имеет это в виду.

Мне бы следовало промолчать, потому что при любых других обстоятельствах мои слова были бы неуместны, но Гас должен высказаться.

— Ты тоже любишь ее. — Это не вопрос.

Он пристально смотрит на волны на горизонте и делает еще одну затяжку.

— Конечно. Она же моя лучшая подруга. Как можно не любить Опти?

Я, как и он, наблюдаю за теми же волнами, потому что не хочу видеть лицо Гаса, когда я дожму его.

— Это не то, что я спрашиваю. Ты любишь ее — и сердцем и душой?

Его плечи резко опускаются.

— Ты не хочешь услышать этот ответ, чувак.

— Наверное, нет. Но я вижу, как ты смотришь на Кейти. Все происходящее рвет тебя на части на совершенно другом уровне. Когда я смотрю на тебя, то мне кажется, что ты — мое отражение в зеркале.

Он фыркает, приглаживает волосы рукой и собирает их в хвост. Ему хочется высказаться, но он сдерживается ради меня.

— Гас, тебе нужно с кем-нибудь поговорить. Может, я и не идеальная кандидатура для этого, но все, что ты скажешь, останется между нами.

Наконец он поднимает голову и пристально смотрит мне в глаза, а потом моргает несколько раз и вздыхает.

— К черту все. Да, я люблю ее. Честно признаться, я даже не помню, когда это было не так.

Как я и подозревал все это время.

— А ты говорил ей, как оно есть на самом деле?

Гас поворачивается спиной к воде и садится на поручни лицом к дому.

— Нет.

— Почему нет? — На часах три утра. Я сижу и разговариваю о любви другого мужчины к своей девушке. И, черт возьми, мне жаль его. Наверное, мне нужно поспать.

— Потому что я всегда думал, что она заслуживает лучшего. И я знал, что однажды она встретит кого-нибудь такого же удивительного, как и сама Опти. Это все, чего я для нее хотел. — Никогда в жизни я не слышал более искренних слов.

Перемещаюсь на другую сторону веранды, потому что не cмогу смотреть на него, когда скажу то, что должен.

— Я знаю, что вы с ней переспали. В ту ночь, перед тем, как она уехала в Грант.

Я жду, что он потребует объяснить, откуда я узнал столь личную информацию.

Но Гас этого не делает.

— Лучшая гребаная ночь в моей жизни, чувак. Прости, я знаю, что говорить тебе такое — идиотизм, но так оно и было.

Я поворачиваюсь к нему лицом и киваю. Это странное чувство товариществa может быть только результатом длительного отсутствия сна и надвигающейся смерти.

Гас качает головой, как будто раздумывает над тем, стоит ли открывать рот во второй раз. Как бы то ни было, он делает это.

— Келлер, чувак, ты не обязан мне отвечать, но тебя когда-нибудь терзала мысль о том, что после того, как она уйдет, ты уже никогда не будешь прежним? Что остаток твоей жизни будет бесконечной черной дырой, лишенной счастья и любви?

Я киваю.

— Мне не нравится об этом думать, но иногда я ничего не могу с собой поделать. Я знал ее очень короткое время, но она полностью изменила меня. Я чувствую, что не должен подводить ее. Но да, это будет очень тяжело. Каждый чертов день, мужик.

Он подходит и хлопает меня по спине. Его глаза опять выглядят уставшими.

— Пойдем в дом. Спасибо, что выслушал, чувак. У нас никогда не было этого разговора. Согласен?

Я опять киваю.

— Согласен.

— И спасибо за то, что не врезал мне по лицу и не оторвал яйца. Не уверен, что сделал бы то же самое, если бы был на твоем месте. Ты хороший чувак, Келлер. Не удивительно, что Опти так сильно любит тебя.

Мне приходится посмотреть ему в глаза, чтобы он поверил в то, что я собираюсь сказать.

— Ты и сам не плох. И она тоже любит тебя, Гас.

Он кивает и толкает раздвижную стеклянную дверь.

— Мне не нравится заставлять Опти ждать. Никогда не нравилось. Пойдем.

Пятница, 20 января

Келлер

Кейти умерла сегодня.

Она ушла тихо и спокойно. Как и должно было быть, ведь она ненавидела привлекать к себе внимание. Она просто вдохнула, а потом выдохнула. И все. Следующего вдоха Кейти так и не сделала.

На часах было 1:37 вечера. На улице светило солнышко. Окно рядом с ее кроватью было распахнуто, чтобы она могла вдыхать пропитанный морской солью воздух и чувствовать легкий ветерок на своем лице.

Гас сидел с левой стороны кровати, держа двумя руками ее ладонь. Я — с правой и сжимал другую руку. Одри сидела в кресле у нее в ногах, со Стеллой на коленях. Кейти была окружена теми, кто больше всего ее любил.

Когда линия на кардиомониторе стала прямой, и он начал подавать сигналы, тихо вошла медсестра из хосписа и проверила пульс. Его не было. Она с сочувствием кивнула, а потом оставила нас одних.

У Гаса моментально потекли слезы. Он в последний раз сжал ее руку, поцеловал в лоб, сказал «прощай» и «я люблю тебя», а потом ушел. Мы слышали, как через мгновение хлопнула дверь, а потом визг колес, когда он умчался на своем грузовичке.