Дмитрий Сазанский - Предел тщетности
— Он на допросе вскользь упомянул, что у него дома то ли дневники, то ли мемуары Кривулина, вот я за ниточку и ухватился, — Сергей еще плеснул шампанского по кружкам. — Дай думаю, почитаю на досуге, вдруг что-нибудь выплывет. Надо использовать любой шанс, — назидательно отчеканил Бессонов, как на уроке про криминалистике, отхлебнул из кружки, и тут его осенило, — Ты-то откуда про нашу встречу знаешь?
— Шпионил, сидел в машине неподалеку и наблюдал, — без тени смущения признался я, — а Макар тебе случаем не поведал, почему Мишка ему дневники отдал?
— Как я понял, покойный Кривулин просил их передать Сапожникову.
— Зачем? Не проще ли было самому их Петьке лично в руки отдать.
— Никитин, я дело об убийстве веду, — ощетинился Бессонов, — не хватало мне печали в хитросплетениях ваших запутанных отношений копаться., тот еще коллективный портрет на фоне эпохи, без цистерны водки не разберешься Кстати, почему ты не спрашиваешь, как дело продвигается или у тебя уже есть готовый ответ?
— Мильтон, он всегда мильтон, — вырвалось беззлобно, почти ласково, — У меня вместо ответов сплошные вопросы. Я собственно чего пришел. Просьба к тебе — нижайшая, но настоятельная — не мог бы ты разузнать адрес одного человека? Четырнадцатого марта на набережной Яузы неподалеку от пересечения с Садовым кольцом дежурил славный экипаж гаишников под руководством капитана. Фамилию я точно не воспроизведу, то ли Переверзин, то ли Переверзыкин, но что-то в этом роде. Николай Петрович, если не ошибаюсь. Морда круглая, как арбуз, единственное, что помню из примет. Узнай, где он живет, до зарезу надо.
— Лады, — охотно согласился Бессонов, — но и у меня будет ответная просьба, алаверды, так сказать.
— О чем разговор! Все, что в моих силах, — я с облегчением поднял кружку и выпил до дна.
— Никитин, будь другом, сведи меня с чертом.
Если бы Бессонов попросил меня надеть коньки, встать на голову и спеть государственный гимн на мотив Мурки, я бы меньше удивился. Все-таки странно, одни бегут от черта, как черт от ладана, прости меня боже за тавтологию, а другие спят и видят, как бы им с бесом сойтись поближе, подружиться, если повезет, то и выпить на брудершафт. Я себя почувствовал не в своей тарелке, нищим без гроша за душой, которого ошибочно принимают за владельца таинственного артефакта — сулят денег, намекают на услуги в будущем, обещают познакомить с влиятельными людьми, только покажи, дай пальцем прикоснуться, а он в недоумении ответствует — берите все, сразу и даром. Хотите, последнюю рубаху отдам, только отвяжитесь, нет у меня ничего.
— Видишь ли, друг мой Серега, я бы с удовольствием, но, как ты понимаешь, одного моего желания, боюсь, недостаточно, — мне захотелось объяснить Бессонову шаткость его, да и что скрывать, моего положения, поэтому речь потекла чересчур витиевато. — Возможно, у тебя сложилось искаженное представление о моих взаимоотношениях с бестиарием, может быть, ты вообразил, что они каким-то образом подчиняются мне, и я имею право им что-то приказывать, указывать или понукать, но спешу заверить — это громадное заблуждение.
— Я так и знал, что ты мне откажешь, — в голосе следователя зазвучали обиженные нотки.
— Да не отказываю я, а предостерегаю. Ты сам не понимаешь, во что ввязываешься, причем добровольно. Допустим, передам твою просьбу черту, невозможно предугадать, какова будет реакция. Ты надеешься, что он с тобой встретится и предложит заложить дьяволу душу в обмен на услугу, а он ни разговаривать, ни торговаться не захочет, ибо твоя персона не входит в его ближайшие планы на сто лет вперед. Возьмет, смеха ради, откусит тебе нос и исчезнет. Что в итоге — и черта нет, и сказать, что ты с носом остался, язык не поворачивается — носа-то тоже нет.
— Такое впечатление, что ты меня отговариваешь.
— Отговариваю? Упаси боже! Я лишь предлагаю еще раз хорошенько взвесить, стоит ли просьба о встрече тех возможных последствий, что могут обрушиться на твою голову, вот и все.
— Я уже все давно взвесил и не отступлю, — Бессонов в запале напоминал нахохлившегося воробья.
— Тогда считай, что договорились.
Конечно же я придуривался, точнее играл на два фронта. Зверушки наверняка подслушивают наш разговор, Варфаламею будет известно все, что произнесено сейчас за столом узенькой кухни в стенографических подробностях. Растекаясь мыслью по древу, я наводил тень на плетень с двойной целью — с одной стороны, испытывая искреннее сочувствие, мне хотелось показать Бессонову, что форточку в бездну надо открывать, трижды подумав и семь раз отмерив. С другой стороны, стращая ужасными последствиями, я посылал сигнал моему лиловому приятелю, рассчитывая, что он усмехнется и поступит совсем наоборот. В конце концов, Бессонов от бестиария уже дважды пострадал, может на этот раз они смилостивятся и помогут ему хоть в чем-то. Нет, каков гусь Серега — я бы по собственной воле ни за что не решился — либо храбрец, либо дурак, либо един в обеих ипостасях.
— Вот, вот, смотри, — заорал в экстазе Бессонов, указывая пальцем на бутылку — началось.
Пока я предавался размышлениям, Сергей разлил остатки шампанского по кружкам, поставил бутылку на стол, и произошло то, что он так терпеливо ждал ночью — из донышка внутри забил небольшой фонтан, выпуклый пузырь стал наполняться жидкостью. Как только она достигла горлышка, пробка, подскочив и повиснув в воздухе, запечатала бутылку, дальше, как на конвейере, проволока, фольга. После всех чудесных манипуляций, поверхность зеленого стекла покрылась бисеринками влаги, будто шампанское только что вынули из морозилки. Я подумал, что черт услышал мои невнятные молитвы и подал знак.
Надо было закругляться, все, что намечено, сделано, больше из разговора ничего не выжмешь. Но какая-то малость теребила душу, не позволяя распрощаться.
— Сергей, последний вопрос. Ты — человек любознательный, наверняка пока домой ехал, полистал папочку, что тебе Макар дал. О чем там?
— Ты от меня слишком многого хочешь. За пятнадцать минут понять всю жизнь человека? Мне показалось, что это не дневник в прямом смысле слова, а скорее размышления вслух.
Я поднялся, чтобы откланяться и тут лицо Бессонова засветилось радостью.
— Вот, вспомнил одно предложение: «Мучительно больно смотреть, как твой друг на глазах превращается в самовлюбленное ничтожество…».
Пока Бессонов цитировал фразу, голос его, будто поскользнувшись, слетел вниз с амвона на паперть — глядя в мое хмурое лицо, он понял, о ком идет речь, и закончил совсем уж за упокой.
Уже в дверях я обернулся и спросил напоследок, почему он позавчера был с забинтованной головой и прихрамывал?
— Так со стремянки хлобыстнулся, — Серега улыбнулся и показал рукой на дверцы под потолком, — в антресоли лазил. Вот.
Он наклонился и показал свежий шрам на темечке испачканный зеленкой.
* * *Выйдя из подъезда, я хотел поехать домой, но вспомнил про не заправленную постель и развернул оглобли в направлении Петькиного дома. Придурь, в чистом виде придурь, далась тебе эта постель, укорял я сам себя, но идиотизм, помноженный на упертость, гнал меня вперед.
Зайдя в подъезд, кивнул охраннику и проскочил мимо с хмурым лицом, но все-таки успел заметить, как на его лице промелькнуло злорадство. Квартира встретила меня весело — на кухне Петька рассказывал домработнице очередную прибаутку, та в ответ заливалась истеричным смехом, махая на балагура рукой, повторяла: «Не может быть!».
Мое появление вызвало у присутствующих взрыв хохота, из чего я заключил, что речь в Петькином рассказе шла обо мне.
— О, Никитин, — отсмеявшись, поприветствовал меня Петруччо, — а я тут Васе живописую, как ты в походе макароны варил.
История с макаронами была одной из страниц моего личного позора. Как-то в походе пришла моя очередь кашеварить, я поставил котелок с водой на огонь, не обратив внимания, что рядом кто-то нахлобучил на палки два сапога просушиться над костерком. То ли от жары, то ли от порыва ветра стельки из сапогов выпали прямо в кипящую воду, так что макароны сварились вместе со стельками, пахли отвратительно, напоминая по вкусу гудрон сдобренный мукой. Все бы ничего, но я уперся — мне лень было варить макароны по новой, да еще и перед этим отмывать котелок, поэтому, несмотря на предупреждения, стал есть мерзкое пойло и нахваливать кашевара.
Моя принципиальность зашла так далеко, что я под смешки друзей слопал в одиночку весь котелок, сваренный на пятерых. Через два часа живот пронзила такая адская боль, что я не мог ходить — меня битых четыре часа тащили на самодельных носилках до медпункта на станции из-за частых привалов не по причине усталости, а чтобы дать придурку в очередной раз отползти в кусты. Мораль проста — бараны бывают не только горные, но и городские.
