Алан Черчесов - Дон Иван
«Прибыл в Касаб. Жду в отеле».
Он прилетел туда раньше срока. Нагрянуть в севильский дом супругов Ретоньо, как он планировал, не задалось: особняк стерегли телохранители. Убивать Дона, впрочем, Альфонсо не собирался. Хотел припугнуть – как пугали его самого все эти долгие годы молодчики Мизандарова, не подпуская приблизиться к Анне. Потому что все эти годы Анна никак не желала признать, что Альфонсо – любовь навсегда, а не ненависть все эти годы.
Небрежность рождает небрежность, думаю я о Светлане. Если была бы записка, портье бы не сократил. Сократил сам Альфонсо. Перезвонить ему Анна уже не сумела: барахлила мобильная связь. В тот день она прерывалась часами: где-то на западе бушевали песчаные бури. Когда Анна сняла трубку в своем гостиничном номере, она и в ней услыхала их хрипучие отзвуки. Она поискала по карте: от Кенитра-Тарфаи городишко Касаб находился в каких-нибудь двух километрах. Можно было вызвать такси. Она же решила пройтись. Пешком от гостиницы лучше идти было через холмы. «Красивый пейзаж, – одобрил портье. – Не пожалеете». Он предложил ей нанять провожатого, но она отказалась: надо было все хорошенько обдумать, чтобы не оступиться в своем окончательном выборе.
Она оступилась на своем последнем пути.
Полицейский Махмуд не сказал, что нашел в ее сумке стилет.
Похоже, что он его не находил. Нашел его тот же мальчишка, что подобрал в пыли сотовый. Когда он дважды нажал кнопку вызова, ему отозвался из Касабланки радостный голос мужчины. Мальчишка был тоже доволен: аппарат прекрасно работал, что в этих местах было редкостью. Не то что в Рабате и Касабланке.
За восемь минут до того на западе стихли песчаные бури…
– Допустим, Альфонсо ее погубил. И допустим, Дон о том знает.
– Не знает, а чувствует. Дон мало что знает.
– Чувствуя это, Дон понимает, что Альфонсо уж точно не знает. А потому для себя самого он, Альфонсо, совсем не убийца. Иван о своих догадках молчит: коли ему суждено умереть на дуэли, убийцей двойник его станет и так. Если же схватку выиграет Дон, он отомстит за убийство своей доньи Анны.
– Сверни свой пасьянс! Здесь тебе не игра. А лучше сказать, такая игра, что пасьянс рядом с нею – игрушка.
– Игра насмерть, – вставляет Долорес. – Причем для романа и автора. Это я заявляю как Эра Луретти. Не забывайте: он перепутал всего лишь названия лекарств, но отнюдь не намерения. На спасение он не надеялся. Со мной так бывало не раз. Это как насмешка судьбы. Издевательское воскрешение…
У меня сводит скулы от гнева. Я хочу закричать, но мне нечем. Голос пропал, как и силы на жест. В жилах моих текут лишь чернила. Я давно обескровлен. Всю мою кровь исписал Дон Иван.
– Кстати, насчет воскрешения, – вспоминает жена. – Опять волшебство. Дядя буквально им грезил. Нес околесицу, будто сознание наше нуждается в чуде, чтоб уцелеть в предсказуемом мире. Когда мир предсказуем, он обречен. Волшебство с этим борется и расставляет сознанию ловушки. Вот почему, говорил, с античных времен Ахиллес не может догнать черепаху. Вопрос воскрешения – это вопрос нашей веры. И энергии нашей любви. Приводил в пример вознесение Христово.
– Так он же у нас атеист! – возмущается Герка.
– Он у нас кто угодно. Как Анна.
– Теперь мне понятно, почему он всех заполовинил. Куда ни плюнь, везде двойники.
– Тут важна для него лишь идея. Персонажи к ней только придаток. Как придатки к Дону Ивану дьявол и ангел, Альфонсо и джокер, Мария и Клопрот-Мирон.
– Окрестил бы лучше ее он Вергилией.
– Дорожил куда больше созвучием: Хана, Жанна и Анна. Магия рифм и значений, в которых гнездится и имя Иван. Дарья – дар. Фортунатов – фортуна. Мизандаров – мизантропический дар. Долорес – скорбящая. А еще страшно радовался, когда вызнал, что в слове Испания прячется ключ.
– Это если считать, что Испания – кельтское имя, – уточнила Долорес. – А если искать только в римских корнях, из недр восстанет Испалис. Так сперва называли Севилью.
– Значит, опять все сошлось.
– У него всегда все сойдется и свяжется. Уж на что, а на это Дядя мастак. Не подведи его Дон с языком, и роман бы давно получился.
– Но получился б неважный роман, – возражает ей Герка. – Роман про героя, а не того, кто его написал.
– А теперь? Героя и след уж простыл, а автор лежит безъязыкий – не живой и не труп.
– Он всегда мечтал умереть в своей книге. Не буквально, конечно, но и не так чтобы в шутку. Я этого не одобрял. По мне, в книгах нужно не умирать, а рождаться. Маринка так тоже считает.
– Кто б сомневался! Она ж у тебя акушерка, – улыбается Тетя.
– Можно я полистаю? Не возражаешь? – обращается Герман ко мне. Он опять надевает очки и читает: – Дуэль. Кто берет верх, непонятно. Стреляются на том самом кладбище, где похоронена Анна без Анны. Финальная сцена: дождь и плачущий человек. Голый, как на картине Долорес. Рядом с ним – мокрый пес. Угрожающе лает и не дает подойти полицейским. Погребальный камень Анны Ретоньо у стен монастыря. В дождь – ни единого голубя. Человек дрожит и рыдает. Кто из двоих – нам неясно. А шрам? Как же шрам, я вас спрашиваю?
– Шрама не видно: голозадый закрыл руками не пах, а лицо.
– Значит, думай, что хочешь?
– Думай, как надо.
– А как оно надо?
– Не знаю.
– А где же убитый?
– Какая нам разница!
Герка швыряет блокнот мой на стол:
– Ну и чушь!
Что, черт возьми, происходит? Да еще и в моем кабинете! И где Дон, растреклятый предатель? Подайте хотя бы Альфонсо! Кто кого там из них пристрелил, мне уже все равно. Мне бы только вмешаться, распугать свой кошмар наяву.
– Не хочу быть назойливым, но с чего они все же решили стреляться? – не унимается Герман.
– Чтобы было по-честному. Альфонсо все-таки офицер.
– Это лежит на поверхности, – парирует Герка. – Изволь опуститься на дно и достать нам причину…
Я слежу. В глазах снова двоится. Две жены говорят двум друзьям, двум Долорес и двум черным псам:
– Насколько я помню, Дядя хотел столкнуть две истории. Одна нам известна по Ивановой исповеди, другая – ее кривое подобие, предъявленное двойником. Новая версия биографии Анны идет вразрез с первой. Героиня отродясь не бывала в Камбодже, училась только в Мадриде, а с Мизандаровым познакомилась раньше, чем с Каталиной. Стало быть, Дону лгала. А заодно привирала Альфонсо. Стоит расследовать факты, как Дон обнаруживает, что половина всего из рассказов возлюбленной – чистый вымысел или нечистая ложь. Включая смерть матери – тучной болезненной астматички, угодившей под школьный автобус. И никаких ампутаций, заметьте, мамаше не делали. С отцом сходится больше, но только не ненависть. Дона Хосе Анна очень любила, что повлияло в дальнейшем на выбор мужчин: оба красавца значительно старше нее. Одновременно Дон выясняет, что в варианте Альфонсо тоже многое не стыкуется. То, например, что Анна не ездила в Турцию, как убеждала испанца, а пребывала с Доном в Москве, когда Альфонсо ее дожидался в Афинах. Туда она обещала приехать, чтоб заключить предварительный мир и обезопасить возлюбленного от преследований… опять же возлюбленного. С другой стороны, подобная встреча у них состоялась в Женеве, где, по словам, адресованным Дону, Анна еще не бывала. В общем, и здесь у них счет фифти-фифти.
– А откуда Дон разузнал?
– Обратился за помощью к ангелу. Дарья собрала досье.
– А завещание? Разве оно не свидетельство в пользу Ивана?
– Конечно, свидетельство. Но когда тебе столько врут, разве это свидетельство?
– И какой мы отсюда делаем вывод? Концовка романа – дождь, голый мужик да собака. Метафора краха. Бедный Дядя! Писал о любви, а вышла сплошная измена. Все как в жизни, дружище. Ты уж так не грусти.
Я не грущу. Я давно уже лишь свирепею: это ж надо – настолько не видеть ходов, чтобы видеть одни тупики. Вот и Тетя туда же:
– Был еще эпилог. Которого, в сущности, не было. Поначалу Дядя хотел запустить диалог в социальной сети, из чего становилось понятно, что Дон себя разослал тычком пальца по свету.
– В смысле записки свои.
– В смысле себя как записки.
– Как спам, – ставит точку Долорес.
– Разослав себя спамом по свету, Дон, даже если уже и застрелен Альфонсо, становится неистребим, пока кто-то готов в нем копаться, как Герман в своих пациентах. Одни полагают, что вся эта исповедь – правда, другие – писательский розыгрыш.
– И что?
– Ничего. Дон живет, пусть скелет его сильно разобран на косточки.
– Отличный финал! Почему он решил от него отказаться? Эй, не молчи! Объясни, чем не устроил тебя эпилог? Не ты ли нам плешь проел, утверждая, что мы – только мост между естественным и виртуальным?
Черт бы их всех побрал! Я писал роман о любви, а не роман о своем же прожорливом разуме. Неужели никто из них так и не вспомнит про то, с чего началась в романе моем сама Анна? Если б только я мог говорить!
