Юрий Мамлеев - Сборник рассказов
— Сын! Сын! — кричал он посреди своих оргий, — Моя нога — мое я и мой сын! — застывал Савелий, мертвея от переноса своего бытия в ногу. Оголенная нога, увитая нежными розами, млела в его сознании. Иногда же она была в терновом венце. Потом все пропадало, и опять начинался визг сладострастия, пришедшего из вечной тьмы. Нога сладостно извивалась, как белое существо, наделенное нечеловеческим, разлитым по всей ее плоти духом… В ужасе Савелий вскакивал с ложа и выбегал на улицу, на чердак, на помойку с криками: «Планета превратилась в Солнце!» Во всем теле было пусто, словно в него вселилась луна. Крысы, пугаясь его вида, умирали.
Но теперь это все было позади, позади. Он шел к развязке. Савелий юркнул в подъезд своего дома. «Не надо, не надо его убивать!» — кричал кто-то в углу, тусклыми, отрешенными глазами всматриваясь в тень Савелия. В стороне надрывно пела русскую песню худенькая девочка с прошибленным черепом. Кровь сочилась, попадая в полуоткрытый рот…
Савелий сделал несколько прыжков вверх по лестнице. Внутренне молниеносно холодел, когда стопа любимой ноги касалась мертвого пола. Вдруг отворилась дверь в одну из квартир, хотя никого не было видно, хохот выдавал присутствие. Савелий погрозил кулаком в эту открытую квартиру.
Ему пришлось пробегать длинные, заброшенные демонами коридоры. Шлейф остался на полу. «Почему вокруг меня одни только мертвецы или сумасшедшие?!» — подумал он, ошибаясь. За весь путь по коридору он встретил только одного человека, Пантелея, угрюмо-крикливого мужика, живущего половой связью с центральным отоплением. Казалось, пар исходил от его члена, и зубы были стальны, как у волка.
Подбодрив Пантелея, Савелий ринулся дальше и вскоре был у обшарпанной двери своей комнаты. Вошел. Потом, побегав внутри с полчаса, изнеможденный присел на кровать. Луна, как слепое, желтое око, смотрела в окно. Слышались голоса: «Как растет моя голова… Не надо… Не надо!! …Отец мой, бежим… Но куда! Куда?!. Дайте мне мою маску, дайте мне мою маску, проклятые звери!!. Очень холодно, когда гадаешь… Не колдуй вместе с камнями и не выбирай себе камень в духовники, несчастная… Как страшно, страшно!!»
Но Савелий уже привык к этим голосам, даже голубые глаза его не темнели. Все, все было позади. И все изменилось. Как часто он с нежностью глядел на свою ногу! Как нежнела она на солнце, в блеске зеркал!! О юность, о прошлое! Но пора, пора было прощаться.
— Я не могу Ее больше видеть при себе!! — вдруг завыл Савелий, упав на колени.
И заплывающий взгляд его неудержимо упал на откинутую правую ногу. Захохотав, он коснулся ее рукой. Были прикосновения и затем — холодный далекий полет в душе. «Со мной ли моя Лилит?» — подумал он. И вдруг из глаз его покатились слезы, холодные, большие, как будто это были не слезы, а сгустки вывороченной души. За спиной уже хохотало и билось некое существо. Но белизна кожи на ноге по-прежнему сводила с ума. «Почему столько параллелей?! — мелькнуло в его уме. — Но надо гасить, гасить?!» Сумасшедший, нездешний восторг колотился в его груди: глаза вылезали из орбит, словно навстречу новому преодоленному безумию. «Вот он — мир! Новый мир в оболочке безумия! Приди! Приди!» — закричал он, полулежа посреди комнаты, поднимая вверх руки.
— Да, да, я хочу Ее видеть в иной форме, — пробормотал он. — В конце концов, я хочу переменить ситуацию… Сместить точки наших отношений.
Встал. В углу среди хаоса непереводимых предметов пылился телефон. Подошел. Нога, словно отъятая, не чувствовалась.
— Василий, Василий! — прокричал он в трубку. — Ты слышишь меня?!
Какое-то угрюмое, видимо, позабытое тенями существо все подтверждало и подтверждало.
— Да, да… все будет… будет, — отвечало оно.
Савелий посмотрел на часы; стрелки ползли к часу ночи.
— Пора, пора, — спохватился он и, легкий, выбежал вон. «Больше моей ноги никто не будет касаться!! — думал Савелий в пути. — Не будет, не будет этого соединения… Этой тайны во мне… Она будет там, там… в небе!!»
Черная и покинутая людьми площадь. Редкие огни машин. Из видимых — никого нет. Только жалобно воют бесы. Вдруг появляется старый дребезжащий трамвай. Два вагона в опустошенном свете… И Савелий бросается вперед, вытянув правую ногу… Час ночи… Гудки «скорой помощи»… Томное рыло Василия, врача… Скучный вой бесов.
Все произошло, как договорились. При выходе из больницы Савелию была вручена в большой белой простыне его любимая, теперь уже высушенная нога. Сам он, естественно, был на костылях. Он принял ее в объятия, как своего и в то же время подкинутого судьбой ребенка, с помощью Нины Николаевны, соседки, спустился вниз. Василий хитро подмигивал ему и хлопал по плечу… И дни покатились с особенной яростью. Савелий быстро приспособился скакать на костылях. Как съеженный взлохмаченный сверхчеловек, прыгал он мимо людей и автобусов куда-нибудь в булочную. Засушенная нога во всем ее виде висела в комнате на стене, но Савелий не решался ей поклоняться. Надо было найти истинные точки отношения. В голове его было совсем оголенно, раздвинуто, как будто мысли окончательно отделились от подсознания и все иное тоже разошлось по сторонам, а в центре — пустота. Правда, довольно необычная и тревожная. Поэтому он часто кричал среди ночи, выбегая на улицу на костылях и грозя такому Простору.
События поворачивались не так, как он предполагал. Пробовал спать под ногой, на полу, как собачка. Но Простор не давал покоя. «Нет мне места, нет мне места!» — кричал Савелий по долгому коридору, брошенному демонами.
Место между тем было, и он чувствовал это внутри. Нужно было уловить, уловить дух сместившейся Бездны и вступить в отношения с новой реальностью, которая когда-то была в нем, но ушла с потерей ноги, скрывшись где-то как невидимка и обретя, вероятно, новую подоснову.
И Савелий гоготал, бегая за тенями, которые, может быть, отражали то, что ему не следует знать. Костыли трещали от такой беготни. Странные, кровавые слезы выступали у него на глазах… Напряжение нарастало… Он уже не узнавал даже кошек, похожих на Анну Николаевну, соседку. Однажды к ночи с нечеловеческой ловкостью выбежал он на улицу. Окна домов были до того мертвы, точно их занавесила Бездна. Нигде никого не было. Савелий поднял голубой взгляд вверх, к небу, вспоминая о луне. И застыл. Луны не было. Вместо луны в ореоле рваных блуждающих туч висела нога — его нога, оторванная, обнаженная, такая же, какая была при жизни, во всей сладости, тайне и блеске… Как знак, что есть… Неописуемое…
— О! — завопил Савелий и бросился… Туда… Первым отлетел костыль… Потом голова… Точно подкинутая какой-то неизъяснимой силой, она, оторвавшись от туловища, сделала мягкий, плавный полет высоко над домами, чуть застыв над миром в лунном свете ноги. Савелию даже показалось, что его голова чуть улыбнулась ноге, когда покорно опускалась где-то там, за домами… Наконец, произошло уже нечто совсем невоообразимое…
Распавшиеся части Савельиного тела так и лежали до утра, пока их не подмели дворники. Из костыля дети сделали пулемет. А голову нашли на пустыре завшивленные черные ребята. Они с наслаждением гоняли ее как мяч, играя в футбол под восторженные пьяные выкрики такой же странной толпы. Кто-то бросал в голову шляпы.
Однако это не значит, что Савелий стал побежденным. Скорее всего, это просто не имело отношения к делу. В конце концов голова — всего лишь голова.
Зато в комнате Савелия сразу же поселился новый жилец, который не только не сорвал со стены засушенную ногу, но и стал ее охранять. Неумолимо, строго и от людей. И часто по ноге ползал невиданной окраски молодой жук, который с ненасекомым сладострастием копошил высушенную ногу, видимо получая от этого не скрытую жизненную силу, а то, от чего он исчезал…
ТИТАНЫ
Сплошная черная ночь опустилась над нами.
Николай Семенович прилетел.
Как тих и развратен его лик, когда он смотрит в окно нашего жилья!
Почему он не свалится с этой ветки, а вечно поет?! Как холоден его зад, который уже давно отвалился!
Мы так любили играть на нем в чудики.
Вот и Валерий вышел опять. И захохотал. Ночью нам еще виднее. Они начинают играть в прятки. Сначала Николай Семенович бьет Валерия, потом Валерий бьет Николая Семеновича. И оба снимают друг с друга короны, похожие на листы.
Валерий уже оказался за двести верст от Николая Семеновича. Там присел Василий, которому трут уши. Этими ушами можно слушать самого Творца, но из ушей его сыпятся вши. Размножаясь, они покидают города… Валерий прикоснулся. Зад его потемнел от скорби. Скоро, скоро будет конец.
Улетел! Как он любил летать над городом, разрушая его своей мочой! На сей раз гуляла мирная девочка лет одиннадцати. Веснушчатым шаром — без рта — упал ей в передник.
— Кыш-кыш-кыш! — закричала девочка. — Уходи, мышонок!
