Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной

— Митя, не горбись!

Все ученики её отчего-то были мальчики.

Ещё Лара помнила вечер в филармонии — то, как злилась мать, и скрипача с бархатной тряпочкой между щекой и скрипкой. У других скрипачей в оркестре были обыкновенные носовые платки, а у этого — бархатный лоскуток. Сам Петербург Ларе не очень понравился. Во-первых, мать восхищалась им почти до истерики, а Лара была ревнива и не любила делить её ни с людьми, ни с городами. Во-вторых, здесь было слишком уж много обязательной для усвоения красоты — все эти дворцы, фонтаны, мосты и памятники становились преградами на пути к обычной жизни. Их нужно было преодолевать как испытания в компьютерной игрушке — переходить с одного уровня на другой, теряя силы и заработанные преимущества.

— Ещё один дворец — и всё! — обещала мать, но уже через пять минут выяснялось, что совсем рядом, буквально в двух шагах, находится собор, в котором нужно побывать каждому… Полоса культурных препятствий — вот чем стал для Лары тот давний Петербург, ну и ещё — городом, где ей купили собственный гейм-бой. Событие, определившее, как считает мать, всю её неудачливую судьбу.

О том, что Лидия Робертовна умерла, матери сообщили по телефону из Питера — то ли тётка, то ли, наоборот, племянница бабушки. Мать уже потом однажды сказала, что никому не могла объяснить, как неподъёмна была для неё эта утрата. Что первым человеком, о котором она вспомнила, чтобы вместе поплакать, была сама покойница. Это показалось Ларе очень понятным. Она подумала, что, когда мать умрёт, ей тоже наверняка захочется рассказать об этом горе… матери.

Мать ездила на похороны, но на сей раз Лару с собой не взяла. Квартиру бабушка Робертовна оставила той самой родственнице, атрибуцию которой так и не удалось установить. Но мать и не рассчитывала ни на какое наследство, хотя втайне — Лара знала — мечтала переехать в Петербург. А для Лары та первая поездка так и осталась единственной, и она часто вспоминала, как в Эрмитаже мать таскала её от картины к картине. Матери всегда хотелось найти в Ларе талант — а он всё никак не отыскивался. Прятался. Поэтому в конце концов она решила, что её дочка должна обладать ярким даром восприятия живописи, приняв за него чрезмерно развитое воображение.

Лара хорошо помнила тот день в Эрмитаже — вот он-то схватился в памяти крепко, как добротная картина фламандской кисти. Помнила малахитово-зелёные жилетки смотрительниц — одна из них так сладко спала на своём стуле, что посетители шли мимо на цыпочках (вопиющий непрофессионализм, сказала мать.) Стены — в трещинах, щели в окнах заклеены бумагой, а сами стёкла грязные, так что синяя Нева сквозь них видится серой. Инкрустированные полы как деревянный калейдоскоп. Царский сервиз «С лягушкой», где Лара никак не могла найти лягушку — пока мать не помогла, чуть ли не ткнув в витрину пальцем. В зале Да Винчи окна были почти что чистыми — и синяя мощь реки отразилась, как в зеркале, в «Мадонне Литта». Матери не нравилась «Мадонна Бенуа» — она считала её олигофренической, как и томных красавиц Кранаха. Уже с лестницы, из-за громадной зелёной вазы («наш, уральский, малахит», гордилась мать) показались блудный сын Рембрандта и его терпеливый родитель, а напротив — другая семья с проблемой отцов и детей: Авраам, который вначале родил Исаака, а потом принял сложное решение его зарезать.

В галерее 1812 года на стенах плотно висели портреты вояк — как фотки на заводской Доске почёта, которые Лара видела на ВИЗе. Именно в этой галерее, от скуки, она решила подшутить над матерью — и зажала нос руками, как от невыносимой вони.

Вечером, лёжа на раскрытом диване бабушки Робертовны, провалившись в мебельную расщелину и представляя себя закладкой в книге, Лара никак не могла уснуть — её как будто щекотало изнутри пёрышком. Так бывает, если выпавший длинный волос вдруг застрянет под майкой — с ума можно сойти, пока не вытащишь! Она плакала, смеялась, требовала то есть, то пить — но не помогали ни еда, ни вода, проклятое чувство не исчезало, и девочка угомонилась только потому, что вымоталась в попытках с ним бороться. Ну и ещё потому, что мать шлёпнула ей по заднице со всей силы.

Тогда Лара не смогла найти этому пёрышку название — а сейчас, умудрённая девятнадцатью годами жизни, сумела. Конечно, совесть! Вот что щекотало Ларины нервы — и щекотка эта была тяжелее материнской руки, довольно-таки увесистой. Не зря говорят, что человека легко защекотать до смерти!

Радость матери от дурацкой Лариной выдумки была такой сильной, что сама выдумка начисто скрылась в её тени. Лара решила, что ей теперь остаётся только одно — поверить, будто бы она и в самом деле умеет различать запахи, которые будто бы источают картины. И она поверила бы, жаль, что щекочущая совесть ей этого так и не позволила. Какое неприятное чувство! Впрочем, почти все человеческие чувства так или иначе неприятны.

Мать часто повторяла, что Лара слишком быстро созрела, не успев при этом повзрослеть. Как тот ухажёр Евгении, который подбивал к ней клинья незадолго до Франции — он был усатый и здоровенный, как Геркулес у Рубенса, но под этой мужественной внешностью таился совершенный пупс. Так и Лара уже в тринадцать лет выглядела даже не девушкой, а женщиной, что не делало её ни взрослее, ни умнее. Медсестра в детской поликлинике однажды сказала ей:

— Ребёнка заводите в кабинет.

— Так это я — ребёнок, — ответила бедная Лара, проклиная весь мир.

Может, оттого она так страстно и ненавидела всё то, что считается детским, — ведь, по мнению окружающих, девочка с дополнительным подбородком и тяжёлыми, как у кустодиевской купчихи, грудями не имеет права выступать с танцами на школьных вечерах или уезжать вместе с классом на турбазу. Сперва Лара разлюбила кукол, потом — людей, а после этого научилась добывать радость из компьютера.

Компьютер не интересовался тем, как выглядит Лара, кем она собирается стать в будущем и на что собирается жить. Он, как домашнее животное, принимал и любил хозяина в любом обличье и состоянии. Слушался, развлекал, заполнял лакуны и зализывал раны. Началось всё в Питере с гейм-боя, а когда тётя Юля подарила им с матерью стационарный компьютер, Лара ушла из этого мира в лучший. Виртуальный.

Мать ничего не заметила — тревогу забил Ереваныч.

Он не понравился Ларе с первой же минуты знакомства, задолго до компьютера. Однажды тётя Юля появилась у них без предупреждения и велела срочно собираться — их ждут! Лара с Евгенией выглянули в окно — у подъезда стоял такой большой автомобиль, каких они ещё ни разу не видели. Мать, усаживаясь в машину, даже юбку порвала — так высоко пришлось поднять ногу. Настроение у неё тут же испортилось — оно у неё вообще всегда очень легко портится, как молоко без консервантов. А в тот день искрило с самого утра — во-первых, матери не давал работать Сарматов, звонил сто раз подряд «со всякими глупостями», во-вторых, рыбка Марина, как выяснилось из справочника, оказалась астронотусом — и могла дать сто очков вперёд любой пиранье. Мать в страхе смотрела, как Марина мечется по аквариуму и скалит зубы.

— Давайте её выбросим, — предложила бабушка Андреевна, но Евгения, конечно же, заплакала. Она любила скользкую гадину, как другие девочки любят бархатных котиков и плюшевых собак.

Решили выпустить Марину в Исеть — и через два дня действительно увезли и выплеснули вместе с водой, как младенца из пословицы. Безутешной Евгении подарили черепаху, назвали Дашей. Черепаха тут же уползла куда-то в дебри квартиры и появилась только через месяц — вытягивала шею в поисках еды. Потом бабушка Евгении куда-то сбагрила черепаху, придумав для внучки историю про Дашино бегство. Бедняжка Евгения написала объявления и развесила их по всему району — «Убежала черепаха!». И долго не понимала, почему все так смеются над этими грустными словами.

Как сложилась судьба Марины, неизвестно. В теленовостях через пару месяцев прошёл взволнованный репортаж о загадочном появлении в водах Исети таинственного зубастого монстра — и Лара, и Евгения очень надеялись, что монстром была Марина. На этом глава про домашних питомцев окончилась, а вот глава про Ереваныча — та, к сожалению, ещё только начиналась.

Глава тридцать шестая

Стиль — это душа.

Мать переводила взгляд с Лары на Серёжу, как будто пыталась найти в них сходство — или отличия, как в детских задачках. А ведь мы правда похожи, подумала вдруг Лара — не с матерью, конечно, с ней-то у нас ничего общего, кроме того что мы семья. Но вот с этим чужим Серёжей, явившимся как бог из машины, действительно похожи. У него такая же белая кожа и волосы раньше были рыжими — кое-где в седине дотлевали огненные пряди. Что, если мать всю жизнь её обманывала и настоящим отцом Лары был как раз этот врач, к которому притягивает незнакомая, властная сила? Может быть, это и есть чувство родства, правда крови? Тогда всё становится по местам, как в чисто убранной квартире. Мать встретилась с отцом (какое приятное слово!), открыла ему тайну Лариного рождения — а всё остальное они придумали для того, чтобы познакомить Серёжу с дочерью. Евгения, которая почему-то не может сама добраться домой из аэропорта, тётя Юля, которая никогда не отвечает на телефонные звонки, — эти важные для Лары люди вдруг превратились в статистов, а на главную роль в спектакле внезапно утвердили её, Лару.