Ёсио Мори - Сокровенное желание

Я подошла к сестре.

Она притянула меня к себе, заглянула мне в лицо и как-то виновато спросила:

— Почему ты все время прячешь от меня глаза?

— Что? — переспросила я, но тут же снова отвела взгляд в сторону.

— Ты все знаешь? — спросила она недовольно.

Я молча потупилась.

— Ведь знаешь? — в голосе у сестры прозвучала нежность, и она схватила меня за руки. Меня захлестнуло теплом, исходившим от ее рук, они жгли меня даже через рукава свитера. Я отчаянно прижалась к ее груди.

— Дурочка. Нечего плакать. О чем ты плачешь, — сказала сестра почти шепотом, обнимая меня.

Я всхлипывала, а она гладила меня по спине и все говорила и говорила, уговаривая скорее не меня, а самое себя.

— Волноваться нечего. Где бы твоя сестра ни работала — все будет хорошо. Бояться не надо.

Я прижала мокрое от слез лицо к ее груди, и было слышно, как неровно бьется ее сердце.

Прощальный подарок

— Сэттян, к телефону, — позвала хозяйка.

— Иду, — ответила я и остановила швейную машинку.

Харуко Ниномия, девушка чуть постарше меня, — она приметывала воротничок к костюму, надетому на манекен, — улыбаясь, с интересом посмотрела на меня.

— Интересно, кто это? — удивилась я, вставая из-за машинки.

Это была швейная мастерская в ателье европейского платья Кусакабэ, работало там пять портных, в том числе и я. Я была новенькой — поступила всего полтора года назад. Недавно мне исполнилось семнадцать.

Отодвинув отделявшую мастерскую от приемной портьеру с изображенными на ней водяными брызгами, я подошла к хозяйке.

Хозяйка Акико Кусакабэ, в очках, склонив над столом худое лицо, кроила костюм. Телефон стоял на краю стола.

Я взяла лежавшую трубку и поднесла к уху.

— Алло, Сэцуко?

— Ой, Ко-тян! — невольно вскрикнула я и крепко сжала трубку рукой. — Откуда ты?

— Я сейчас здесь, в Окуре. Звоню из универмага Идзуцуя. Это рядом с твоим ателье. Не могла б ты выйти ненадолго?

Голос сестры, который я первый раз слышала по телефону, звучал как-то многозначительно.

— Сейчас, подожди минутку.

Я положила трубку и попросила хозяйку отпустить меня повидаться с сестрой.

— Работы очень много, возвращайся поскорее, — предупредила она.

Я выскочила на улицу, испытывая смутное беспокойство: у сестры что-то случилось. Октябрьское небо было прозрачно-голубым, дул свежий ветерок.

Зачем она приехала в Окуру, думала я, переходя торговую улицу и почти бегом направляясь к универмагу Идзуцуя.

С сестрой мы не виделись уже целых два года. С тех пор как мы расстались и она поступила в веселый дом в Симоносэки, мы даже не переписывались. Сколько раз бралась я за перо, но стоило мне представить себе это ужасное место, как невыносимая тяжесть наваливалась на меня, и дописать письмо я уже не могла.

Мысль о том, что сейчас я увижусь с сестрой, которую не видела целых два года, радовала меня, но в то же время мучительный стыд за то, что я ни разу не написала ей, терзал мое сердце. О том, что я окончила школу и поступила ученицей в швейную мастерскую в Окуре, сестра узнала, наверное, от матери. Вот она и приехала повидаться со мной, подумала я.

Как она выглядит? Я боялась, что она сильно изменилась. С замирающим сердцем я мчалась по оживленной улице и наконец прибежала в универмаг. Сквозь витрину я увидела сестру: она стояла у стенда с сумками. В выражении ее лица сквозили странное безразличие и безмерная усталость. И само лицо, хоть и ярко накрашенное, было мертвенно-бледным, осунувшимся, точно после тяжелой болезни.

— Сестренка, Ко-тян! — толкнув стеклянную дверь, позвала я ее.

— Ой! — Сестра обернулась, и на ее лице засияла родная, такая дорогая мне улыбка. Она вернула ему прежнее выражение, и я успокоилась.

— Да ты уже совсем взрослая, — сказала сестра, оглядывая меня с ног до головы. Она держалась так, что можно было подумать, будто она старше меня лет на десять, а то и пятнадцать.

— Пойдем, — ласково позвала сестра, и мы направились к выходу. На ней был белый вязаный джемпер и красная шерстяная юбка-клеш. Когда она шла, подол красиво обвивался вокруг ее стройных ног, и туфли на высоких каблуках очень шли ей.

Когда мы вышли, я прибавила шаг и поравнялась с сестрой. От нее исходил едва уловимый запах сладких духов.

Я спросила:

— Зачем ты приехала в Окуру?

— Да так, приехала на машине поразвлечься, — небрежно бросила она.

— На машине? Из Симоносэки? На собственной?

— С другом. Он взял машину у приятеля.

— С другом? А кто он?

Сестра не ответила и толкнула дверь в кафе. В кафе тихо играла музыка. Сестра усадила меня за столик в глубине зала.

— Что будешь есть?

— Мне все равно.

Мне почему-то было не по себе, и я неотрывно смотрела на модную черную атласную блузку, которую сестра надела под джемпер. Она очень шла к красной юбке. На шее, на цепочке, висел кулон в форме сердечка.

Похудела сестренка, подумала я. Грудь еле видна под блузкой, плечи — одни кости.

— Ну а шить ты уже научилась? — поинтересовалась сестра, заказав что-то официантке и доставая сигарету.

— Да. Но пока мне доверяют шить только юбки и сметывать, — в изумлении глядя на сестру, привычным жестом сунувшую в рот сигарету, пояснила я.

— Ничего, постепенно всему научишься, станешь прекрасной портнихой.

Сестра говорила очень серьезно. Она медленно поднесла зажженную спичку к сигарете. Потом откинула голову, положила ногу на ногу, небрежно выпустила дым изо рта и неторопливо перевела взгляд к окну.

За столиком у окна сидел молодой мужчина в джемпере. Он тоже курил, с отсутствующим видом глядя в окно.

— Ну вот. Ешь.

Официантка принесла кофе и фрукты.

Сестра взяла кофе, а вазу с фруктами придвинула мне. Бананы, дыня, ананас, вишни — целая гора соблазнительных лакомств.

— Ой, вкуснотища какая! — невольно вырвалось у меня. Я протянула руку к вазе. — Никогда такого не ела.

— Возможно. — Сестра снисходительно усмехнулась и небрежно стряхнула пепел с сигареты.

Опустив голову, я уплетала фрукты. А сестра, вдыхая дым, смотрела на меня и молчала.

Я подумала: надо наконец что-то сказать. Но о чем говорить? Вообще-то, мне хотелось о многом расспросить. Как она живет? Что делает в выходные дни? Но я не могла говорить с сестрой даже о таких обычных вещах, и мне было не по себе…

Эх, если бы сестра не работала в таком ужасном месте, мы могли бы свободно болтать с ней о чем угодно, а тут… Не разбирая вкуса фруктов, я двигала челюстями и чувствовала, как сердце сковывает леденящий холод.

Сестра протянула руку за кофе. Я подняла голову и проговорила:

— Шахту Окадзаки закрыли.

Только на это меня и хватило…

— Знаю, — отозвалась сестра с безразличным видом, поднося чашку ко рту.

Вот как, значит, мать написала ей и об этом, подумала я.

— А Хироси, когда перестали платить пособие по безработице, уехал и ищет теперь другую работу, — добавила я, подумав, что и это она, наверное, знает.

— Вон оно что, — сказала сестра безо всякого интереса и поставила чашку на блюдце.

— Кунио скоро, наверно, выйдет из больницы…

— Ну что ж. — Лицо сестры помрачнело, она раздавила сигарету в пепельнице.

— А мама, когда Хидэо в будущем году кончит школу и поступит на работу, устроится куда-нибудь, хоть кухаркой, и будет жить на хозяйских харчах.

— Вся семья разбрелась кто куда, — с горечью сказала сестра, так и не подняв глаз.

Потом она посмотрела на часы, сняла с шеи кулон и сказала:

— Сэцуко, это тебе.

— Правда? — радостно вспыхнула я.

Сестра кивнула и улыбнулась:

— Протяни-ка руку.

Я положила на стол обе руки. Сестра опустила в них кулон и крепко стиснула мои пальцы. Потом посмотрела на меня долгим пристальным взглядом, будто не могла насмотреться, и проронила:

— Будь здорова. Работай как следует.

Тут она снова посмотрела в сторону окна. Молодой мужчина за столиком обернулся на нас и встал. Джемпер на нем был поношенный, брюки пузырились на коленях. Высокий, худой, лет двадцати трех.

Когда он подошел к нам, сестра сказала:

— Моя младшая сестра.

Я приподнялась со стула и слегка поклонилась.

Так это и есть друг, о котором говорила сестра?

Мужчина посмотрел на меня с улыбкой, но ничего не сказал. Лицом — мужественным, изборожденным глубокими морщинами — он напоминал какого-то киноактера. Но что-то мрачное, отрешенное проглядывало в нем. Казалось, в нем сосредоточились ненависть ко всему миру, злость, отчаяние.

— Он знает нашего Кунио. Работал вместе с ним в Югэте на шахте Тауэ. — Сестра говорила совершенно бесстрастно, грустно улыбаясь.

— Вот как, — пробормотала я и еще раз взглянула на мужчину.