Морис Дрюон - Дневники Зевса

Вы не можете, дети мои, ждать от замешанного теста, что оно станет чем-то иным, нежели хлебом. Рок — это тесто. Но только от вашего выбора и от ваших рук зависит, поднимется оно больше или меньше, будет ли каравай круглым, или продолговатым, или плоским, как лепешка, будет ли он весом в унцию или фунт. Форму судьбе придаете вы сами.

Это сотрудничество воли и судьбы и есть вклад человека в работу богов.

Отныне Прометей мог быть освобожден.

Чтобы уберечь себя от всплеска какого бы то ни было желания к Фетиде и не быть обманутым очередным из ее хитроумных перевоплощений, а также чтобы она не смогла соединиться с каким-нибудь другим богом, я поспешил выдать ее за смертного. И выбрал ей в супруги Пелея, царя Фессалии, которого Фетида, конечно, отвергла с крайним возмущением.

— Подумаешь! Возьми ее силой, — велел я передать Пелею.

Ему удалось загнать проворную Нереиду в какой-то морской грот. И там, на ложе из гальки, ей пришлось уступить. А когда этим несколько грубоватым образом союз был заключен, я приказал как можно пышнее отпраздновать свадьбу Фетиды и Пелея на Олимпе, созвав на нее всех богов. Будущему предстояло доказать, что пророчество Прометея оказалось весьма точным (о, насколько!) и ребенок, рожденный Фетидой, действительно стал сильнее и могущественнее своего отца. Сына, которого она носила, назовут Ахиллом. Представьте себе, что бы я делал со столь храбрым, обидчивым, вспыльчивым и буйным богом, как этот герой!

Тем временем Геракл вернулся из сада Гесперид. По пути он освободил Аравию от некоего злобного властителя Эматеона, который называл себя сыном зари, убил Бусириса, тщеславного и жестокого фараона, чье ненавистное правление навлекло на Египет сто лет голода и невзгод, задушил гиганта Антея среди Ливийских песков. От Атласа Геракл узнал науку о небе и светилах. И не стал бороться со змеями, охранявшими священные деревья. Теперь он был уверен в себе и попросту их усыпил.

И он принес золотые яблоки.

Плоды подоспели в подходящий момент и показались мне самым удачным даром для первой свадьбы богини и смертного. Но когда подносили корзину Фетиде, спутница Ареса Эрида, дух Раздора, схватила одно из яблок и бросила в гущу собравшихся, крикнув: «Прекраснейшей!» Она не уточнила, кого призывает к соревнованию — богинь, женщин или нации. Но из этого воспоследовало достаточно драм, о которых я догадывался с самого начала.

По моему знаку Афина поспешно собрала священные плоды. Я пообещал, что Гефест отольет из чистого золота точь-в-точь такое же яблоко, как то, что бросила Эрида, а спор повелел перенести на потом. Но мне кажется, что он все еще не закрыт и что трофей продолжает переходить из рук в руки, от народа к народу...

Я вручил корзину Гераклу и сказал ему:

— Отнеси эти плоды туда, где ты их взял.

Он нисколько не удивился, не ворчал, не выказал ни малейшего неудовольствия при мысли о том, что его великие усилия и великое путешествие оказались напрасными.

Двенадцатый подвиг был исполнен им лишь ради того, чтобы доказать, что это возможно. Это был подвиг в чистом виде, единственная цель которого — облагородить того, кто его свершал, кто исследовал и открывал границы возможного на путях к высшему знанию, которое не может быть использовано.

Более конкретные дела Геракл осуществил попутно.

— На обратном пути, — добавил я, — заверни на Кавказ, ибо время пришло.

Так что он отправился возвращать Гесперидам священные яблоки. Теперь это был безмятежный странник, которого повсюду встречали знаки всеобщего почитания. О приближении Геракла сообщали заранее, торопились ему навстречу, сопровождали его шаги фимиамом и восхвалениями, повсюду демонстрировали благодатные последствия его былых трудов.

На обратном пути он опять двинулся вдоль Черного моря и, медленнее, чем прежде, поскольку дышал тяжелее, начал преодолевать горные отроги Азии. Да, Геракл шел не так быстро, но смотрел шире, и никогда прежде мир не казался ему таким прекрасным. «Неужели это мой последний поход?» — думал он.

Вместе с зарей Геракл достиг вершины Эльбруса. Орел, пожиратель печени, как и каждое утро в течение стольких тысячелетий, уже спускался к Прометею, делая спокойные круги.

Геракл отбросил львиную шкуру за плечо, наложил стрелу на тетиву своего лука и убил птицу. Потом единственный смертный, способный разорвать сработанные богами оковы, уперся ногой в стену, напрягся и вырвал из скалы бронзовые цепи. Он не услышал ни слова благодарности, но увидел, как из-под иссушенных век его предка вытекли две тяжелые слезы, отразили на миг утреннее солнце и канули в глубь грузинских ущелий.

Потом, по-прежнему молча, но удивляясь, что еще не разучился ходить, Прометей, перекинув свои цепи через плечо, словно полу плаща, направился, шаг за шагом, к Олимпу. Он остановился предо мной. Его бок был перечеркнут длинным шрамом. Мы не произнесли ни слова. Я указал Прометею на его прежнее место, чтобы он сел. И я понял в тот миг, что мы никогда не переставали любить друг друга.

С равнины, щурясь, чтобы выдержать блеск нашего света, на нас смотрел Геракл. Он выполнил свое последнее задание.

Да, только ему и никому другому, ни Ясону, ни Тесею, ни даже Дедалу, а только Гераклу, герою двенадцати трудов, должна была выпасть честь и забота освобождения Прометея.

Не только потому, что он передал богам Прометеево послание, но также и потому, что каждый из его подвигов был для человека знаком, доказательством или обещанием освобождения.

Немейский лев, хоть и лев, конечно, был также олицетворением звериной жестокости, которая таится в вашей природе и толкает вас истреблять друг друга. В Лернейской гидре вы узнали, конечно, болотную лихорадку, но узнайте также в сотне ее голов лихорадки зависти, ревности, ненависти, которые вас иссушают и пожирают. Керинейская лань представляет вам вашу бегущую трусость, а Эриманфский вепрь — вашу неумеренную прожорливость. Коровы Гериона тащились неспешным шагом лени, а в полете Стимфалийских птиц вы могли различить образ ваших суетных амбиций и безумство гордыни.

Разлив по скудной земле навоз из Авгиевых конюшен, Геракл научил вас не только бороться с грязью и нерадением, но также жить плодами своих полей, а не грабежом соседских. Скормив Диомеда его коням, он научил вас избавляться от дурных царей, а похитив у амазонки Ипполиты подаренный Аресом пояс, отучил вас драться за обладание женщинами. Своей победой над Критским быком он вам показал, как уничтожать плохие или выродившиеся культы. А осилив в Преисподней пса Кербера, он на самом деле укротил страх смерти.

Геракл ведь и впрямь постоянно боролся с главными человеческими слабостями и пороками, вложенными в него. И важность его заслуги даже не в том, что он их победил, а в самом желании сразиться с ними. Он был настоящим Человеком — способным превозмочь судьбу.

Гераклу оставалось лишь достойно умереть, что было отнюдь не самым легким делом. Этот колосс, который противостоял великанам и чудовищам, стихиям и армиям, бедствиям и порокам, казался неистребимым — ножницы Атропос зазубривались о его нить.

Женщина производит мужчину на свет, она же приводит его к погибели, если он слишком сопротивляется смерти. Чтобы покончить с Гераклом, потребовалось вмешательство любви, или, скорее, ее дурной разновидности — любви эгоистичной, негативной, пустой, требовательной, собственнической, стесняющей. Такой любви, в которой как раз любви-то и нет, которая к настоящей любви имеет такое же отношение, как матрица к медали.

Мойрам помогла Деянира. Она была сестрой Мелеагра, с которым Геракл подружился среди мертвых, когда спускался в Преисподнюю.

— Когда вновь поднимешься на землю, передай от меня привет моей сестре. Сам увидишь, как она красива!

В самом деле, Деянира была так красива, что Геракл женился на ней. Но вот однажды, когда они переправлялись через реку Эвен, кентавр Несс, которого Геракл приставил к этой реке перевозчиком, захотел силой овладеть Деянирой. Геракл пронзил его стрелой. Несс, умирая, шепнул Деянире:

— Намочи ткань в моей крови. Если когда-нибудь Геракл захочет бросить тебя, дай ему надеть ее. И ты вновь обретешь всю его любовь.

По крайней мере, позже Деянира утверждала, что расслышала именно это.

Она собрала и бережно сохранила эту кровь, которая в ее глазах была доказательством любви. Ради нее, Деяниры, убили и умерли. И какой убитый, и какой убийца! Один — исполин, полуконь, получеловек; другой — герой, получеловек, полубог!

Когда Геракл вернулся к своим трудам и Деянира стала видеть его долгими часами в задумчивости, молчаливым, отрешенным от всего, казалось, даже от удовольствий, она почувствовала себя обиженной, заброшенной, недооцененной. А ведь она так надеялась на это время возвращения, надеялась, что муж наконец будет полностью принадлежать ей одной! Она не знала, что герои не у дел редко бывают веселы. Геракл был при ней, но казался отсутствующим. Быть может, он горевал, что больше ему не с кем сражаться? Быть может, сожалел о прекрасной статуе, которую Дедал когда-то вылепил с него? Геракл испугался своего собственного изображения, опасаясь, что оно принесет ему несчастье, и разбил статую. Быть может, думал о Мегаре, об Омфале, о своих первых женах, о своих бессчетных любовницах... Порой он бросал на Иолу, прекрасную пленницу, привезенную из походов, такой взгляд, который Деянира не могла стерпеть. Но могла ли она стерпеть хоть один взгляд, обращенный не на нее?