Сергей Морозов - Великий полдень
Свет в фойе был тусклым, рассеянным. Я с удовлетворением отметил, что, в полном соответствии с моим замыслом, помещение фойе не загромождено никакими посторонними аксессуарами и украшениями, вроде диковинных светильников, статуй или барельефов, — словом, всем тем, что столь мило сердцу наших художественных мэтров, которые осуществляли в Шатровом Дворце отделочные работы.
Если с внешней стороны грани и плоскости были слегка вогнуты, как и полагалось шатру, то изнутри стены казались чуть выпуклыми — словно провисала тяжелая ткань. Снаружи здание сверкало под солнцем, будто ало-золотое шитье, а изнутри отливало спокойным темно-серебристым блеском. Благодаря этому эффекту создавалось впечатление, что на стенах, имитирующих изнаночную сторону дорогой ткани, слегка колеблющейся от движения воздуха, оживают и начинают жить своей жизнью неясные, будоражащие воображение узоры и орнаменты. Таким образом человек, входящий в Шатровый Дворец, погружался в особое, «переходное» состояние, необходимое для того, чтобы перевести дыхание и в полной мере воспринять эстетику главного зала.
В первый момент мне показалось, что и в фойе совершенно пусто. Я не сразу заметил, одетых в темную униформу и почти сливавшихся с фоном, сотрудников службы безопасности.
— Быстрее, уважаемый, сейчас начнут! — обратился ко мне один из них. — Проходите, пожалуйста, сюда — в главный зал! — И деликатно направил лопатообразную ладонь в сторону двойной тяжелой портьеры, прикрывавшей вход в зал.
— Уж я то знаю дорогу, — усмехнулся я и шагнул к двери.
Другой сотрудник в темной униформе чуть-чуть отодвинул для меня край полога, и через секунду я оказался внутри.
«Господи, как хорошо-то! Как хорошо!» — едва не вырвалось у меня, когда главный зал Шатрового Дворца, наконец-то, предстал моему взору. Я забыл обо всем на свете.
Несколько сотен делегатов России, которых служители уже успели развести по местам, затаив дыхание, не в силах даже перешептываться, все еще потрясено оглядывались по сторонам. Что и говорить, это, конечно, не помещение таксопарка и даже не Колонный Зал! Вероятно, им казалось, что они собрались на какой-то грандиозный спектакль с фантастическими декорациями или присутствовали на каком-то великом религиозном празднике. Впрочем, так оно по сути, наверное, и было.
В президиуме на самом видном месте виднелась симпатичная, пышущая здоровьем физиономия нашего народного кандидата Феди Голенищева. Федя обвел глазами, блестевшими сквозь изящное пенсне, весь зал, а затем, почесав пальцами окладистую русую бородку, вдруг привстал и в исключительной тишине энергично и радостно выкрикнул:
— Москва! Россия! Победа!..
И мгновенно вслед за ним собравшиеся подхватили и принялись громогласно скандировать:
— Москва! Россия! Победа!.. Москва! Россия! Победа!..
Так продолжалось не меньше получаса.
Можно было понять общий надрыв и необычайный энтузиазм. Я уже сказал, что многие из присутствующих вообще ни разу не были в Москве, а тут — сразу Шатровый Дворец! Я и сам сделался точно пьяный. Честное слово, теперь я прямо-таки был готов расцеловать наших мэтров за то, что они так славно потрудились. Они отнеслись к моему проекту так трепетно, с таким пониманием и чувством меры, как если бы это было их собственное детище. Два наших заслуженных художника и один скульптор доказали что не лишены вкуса, стиля и фантазии. Что ж, и под мантиями академиков бьются талантливые сердца. Приходится признать. Впрочем, в моем проекте был заложен такой мощный творческий заряд, предоставлялся такой необъятный простор для фантазии, что даже законченная бездарность и серость должны были возликовать и воспарить на крыльях пламенного и высокого вдохновения. А наших академиков я никогда и не считал абсолютно бездарными. Что же касается их феноменальной плодовитости, работоспособности, педантичности, а также склонности к историческим сюжетам в духе гигантомании, то все эти качества оказались как нельзя кстати и принесли чудесные плоды. Коллеги продемонстрировали сверх высокий профессионализм, а попутно сторицей наверстали выгоду, которой лишились, когда появление моего суперпроекта на конкурсе привело к аннулированию всех текущих государственных заказов и под корень подрубило их многочисленные дорогостоящие проекты…
Когда все угомонились, расселись по местам, и Россия начала работу, я уселся в незаметный уголок в конце зала и погрузился в блаженное созерцание удивительного пространства. Я впитывал в себя невидимую энергию — живительную и организующую, которая была сконцентрирована в воображаемом центре, словно солнечный свет в фокусе параболического зеркала, и фонтанировала, била в окружающий мир наподобие чудодейственного источника.
В свое время я обсуждал кое-какие принципиальные аспекты своего проекта с доктором, а также профессором Белокуровым и его богемной половиной, кое-что сумела интуитивно угадать изумрудноглазая Альга, которая активно интересовалась моим творчеством. Но лишь мне одному было известно истинное и полное значение необычайного качества, которое заключал в себе Шатровый Дворец. Я собирался представить соответствующие выкладки в приложениях к проектной документации, но потом, не надеясь, что найду понимание (а, скорее, даже наврежу делу), решил: пусть это останется достоянием моей творческой лаборатории. Главное, результат, а не понимание. Да и как можно объяснить то, что я и сам — то был способен лишь ощущать. Должно быть, я обладал особым внутренним зрением, которое позволяло мне видеть эти пышные энергетические линии, похожие на лепестки огромного распускающегося цветка.
Итак, вот как выглядел чудо-зал Шатрового Дворца.
Планировка помещения, все элементы интерьера, сочетающие в себе многообразные исторические мотивы были подчинены одной задаче — раздвинуть визуальные границы пространства и синтезировать, создать ощущение новой бесконечной перспективы. Стены как бы отсутствовали. По всему периметру помещения в несколько рядов друг над другом были устроены искусные диорамы, каждая из которых изображала тот или иной момент истории с соответствующими персонажами. Хрестоматийные сцены на исторические сюжеты составляли единую панораму времени и пространства. Сотни, а может быть тысячи полотен, объемных слайдов, восковых и пластиковых фигур, скульптурных композиций воспроизводили мир прошлого, который сливался с миром настоящего. В этой плавной многомерности времени и пространства, одни эпохи сменялись другими. Отдаленные языческие времена, эпоха Крещения, кануны и итоги великих битв и потрясений, национальные катаклизмы и периоды благоденствия новейших времен подчинялись принципу взаимопроникновения и взаимопревращения. Здесь солнце всегда стояло в зените, и свет его изливался на вечную землю. Предметы не отбрасывали тени. Человек, оказавшийся в Шатровом Дворце, ощущал и видел перед собой мир, так сказать, универсальный, всеипостасный. Кресла в зале были расставлены таким образом, что откуда ни взгляни, нельзя было угадать, где кончается реальность и начинается ее художественная имитация. Портреты и скульптуры были выполнены с такими мастерскими фотографичностью и миниатюрной тщательностью, что на их фоне лица живых людей казались искусными слепками с действительности. Цари, князья, военачальники, творческая и научная элита, легендарные представители духовенства были изображены среди массы простого народа в едином ландшафте и пейзаже. Никакой привычной иерархии в размещении исторических персонажей намерено соблюдалось. Диорамы располагались несколькими ярусами, и горизонт был как бы разомкнут, — точнее, вообще отсутствовал. По мере удаления от наблюдателя все плоскости разворачивались подобно огромным свиткам, и в перспективе дальние планы вдруг чудесным образом оказывались приближенными к наблюдателю. Земная панорама безо всякого усилия оборачивалась панорамой небесной. Скопления фигур, которые представали взору приподнятыми в небесную высь, утрачивали сходство с людской толпой и напоминали сонмы ангелов или полки небесного воинства. Выше них было только небо. Но это было не то реальное небо с естественной синевой или облачностью, которые удавалось прекрасно имитировать во многих других помещениях Москвы посредством электронно-технических ухищрений, — как, скажем, в офисе у Папы. Здесь было небо свое особое — воображаемое, плод чистого художественного вымысла, и поэтому более реальное, чем любые имитации и даже сама реальность, настоящий шатер, внутри которого любой человек чувствовал себя рожденным для вечной жизни. Быть может, таким небо открывалось взору человека десятки веков назад. Таким было первозданное девственное небо Эдема с парящим в нем белым голубем.
