Юрий Григ - Пусть умрёт
Свет, как из вены, добывался из кабеля, проложенного по низкому потолку с помощью несанкционированного «слива» электричества посредством вживленных проводов. С их концов свисала тусклая лампочка.
Стены были оформлены буйными шедеврами в стиле спрей-арта.
Максимову вдруг вспомнился двоюродный дядя, художник. Прежде чем окончательно свихнуться по причине непрекращающихся всю жизнь занятий живописью, увлечения алкоголем, а также из-за естественного старения организма, он тоже начал расписывать стены своей хрущевки на Бульваре Карбышева подобной мешаниной из макарон по-флотски с метафизическим коктейлем, густо замешанным на кошмарах Босха, хичкоковских ужасах и обнаженной до анатомического неприличия натуре. С течением времени его творческая плодовитость возрастала в геометрической прогрессии и в конце концов приняла такие размеры, что когда стены в квартире были полностью израсходованы под «холст» и писать стало не на чем, он вышел из дверей в мир, то бишь на лестничную площадку, и продолжал творить там, отвоевывая все новые и новые пространства, а следом – на стенах дома, тротуаре, и если бы не карета скорой помощи, прибывшая по вызову какого-то сердобольного соседа и умчавшая его в «кащенку», он вне всякого сомнения завоевал бы под свои творения сначала все подходящие поверхности в городе, а там, кто знает, может быть и на всей планете.
Похоже, в подвале, куда они попали, творил один из собратьев несчастного дядюшки по кисти и палитре…
Было уютно. А уют, как известно, создают люди – прежде всего своим присутствием.
Люди здесь имелись – в количестве полудюжины, не менее. Вид у них был весьма живописный. Одежда их (по выражению то ли господина Лагерфельда то ли Мао Цзедуна – наша «вторая кожа») являла полное пренебрежение к соответствию стилей, сочетанию цветов, гендерной принадлежности.
Впрочем, чего там долго описывать, одно слово – алкаши. Но тот, кто внимательно следил за развитием событий, непременно отметил бы бесспорное сходство их с самыми первыми персонажами нашего повествования.
Центральное место в этой компании занимал человек, отрицать знакомство с которым было бы и вовсе нелепо, – его безошибочно выдавала одна уникальная черта. Ты угадал, читатель – нос! Названная часть лица была настолько выдающейся, что для составления фоторобота этого человека было бы достаточно описать только нос; все остальное вряд ли добавило к его портрету что-либо существенное.
После небольшой паузы, вызванной неожиданным появлением двух незнакомых, прилично одетых молодых мужчин, обладатель диковинного носа, не удостоив вновь прибывших даже мимолетным взглядом, промолвил:
— А к нам пожаловали гости, друзья... Гости, о которых я предупреждал и которых мы ждали. Никакое пересечение с внешним миром не проходит безнаказанно. Запомните, пожалуйста, этот постулат.
Услышав слово «постулат», Игнаточкин переглянулся с Максимовым так красноречиво, что последнему почудилось, что он даже покрутил пальцем у виска.
— Что ж, входите, коль пришли, присаживайтесь к столу, – пригласил их человек.
Друзья осмотрелись.
Столом назывался выпотрошенный корпус от старого, гигантского калибра, телевизора старинной марки. Убранство стола было скромным: полупустые консервные банки с ностальгическими шпротами, сайрой; толстенная шайба вареной колбасы со следами зверского укуса; краюха варварски изломанного подового каравая и три посиневших, по-видимому, от тяжелых условий подземелья, яйца «вкрутую» без скорлупы. Вот, пожалуй, и вся незатейливая снедь, которая предстала перед едва привыкшими к полумраку подвала глазами наших следопытов.
Человек с баклажанным носом проследил за направлением взглядов гостей и извинился:
— Прошу простить за скромное угощение, но можете не сомневаться – все свежее. – Помолчав, он добавил: – Увы, сигар после трапезы не имею сегодня возможности предложить.
Максимов вздрогнул при слове «сигара» – уже второй раз за последние дни этот предмет становился темой разговора, но меньше всего он ожидал услышать про него в грязном подвале из уст старика с фиолетовым носом, одетого в подобие одежды, которую уважающая себя хозяйка побрезгует использовать даже в качестве половой тряпки.
А «Нос» (так, про себя, не сговариваясь, уже окрестили старика Максимов с Игнаточкиным) хитро улыбнулся в их сторону и даже, вроде бы, подмигнул.
— Присаживайтесь, присаживайтесь… вот стулья, – повторил он приглашение.
По странному совпадению за столом оказалось как раз два свободных места – можно было подумать, их действительно ждали. Гости заняли заботливо придвинутые «стулья», подозрительно напоминающие перевернутые пластиковые ведра из-под краски.
Максимов намеревался было сообщить о цели визита, но Нос остановил его:
— Нет нужды объяснять, по какому делу вы пожаловали, молодые люди. Присутствие, если не ошибаюсь, Павла... – он пощелкал пальцами в воздухе, морщась и глянув в сторону старшего лейтенанта.
— Валерьевича, – подсказал тот.
— Валерьевича... Присутствие Павла Валерьевича не требует комментариев. Мы ведь уже встречались, так ведь?
— Было дело, Роман Теодорович, – подтвердил следователь.
— Называйте меня Федорыч, просто Федорыч, – он обвел широким жестом сидящих за столом товарищей, приглашая поддержать его.
— Федорыч, – подтвердили они с безразличным, впрочем, видом.
— Вот видите, – обрадовался Федорыч, – это «де-юре» я Роман Теодорович, а «де-факто» я Федорыч! Я уже лет сто назад потерял имя, данное мне при рождении.
Он посмотрел на гостей, наслаждаясь произведенным на них впечатлением, и, с удовлетворением отметив выражение удивления на их лицах, продолжил:
— Моим друзьям нравится называть меня просто – Федорыч. Нам вообще сподручнее называть друг друга из соображений удобства и функции. Взгляните, к примеру, на этого человека – его зовут Вольтметр… А иногда мы называем его просто – Монтер.
Все, включая самих обитателей необычного приюта, как по команде повернули головы в сторону Вольтметра. Вольтметр отреагировал на повышенное внимание к своей особе ровно, то есть – никак. Не обращая ни на кого внимания, он продолжал сосредоточенно ковыряться в консервной банке.
— Дело в том, что когда-то он был электриком и умеет чинить проводку. Именно поэтому логичнее называть его так. Видите, какое прекрасное освещение он нам соорудил, – указал Федорыч в сторону лампочки. Потом ткнул пальцем в парня, сидящего по соседству с Вольтметром: – А вот этот... – его зовут Синяк. У него под глазом вечный синяк. Ну, в смысле – он никогда не проходит. Синяк даже не помнит своего прошлого имени. Правда, Синяк?
— Не помню, – подтвердил парень с заплывшим огромным фингалом правым глазом, исподлобья глядя на них вторым, относительно исправным.
— Видите! Что я вам говорил? Он не помнит! – в голосе Федорыча послышались нотки торжества. – А это – Рафаэль. Он был художником. Его картины вы видите здесь, вокруг. – Он обвел широким жестом стены с «наскальной» живописью. – Но Рафаэль больше не работает. Дело в том, что он написал всё, что хотел написать, и не видит смысла в дальнейшей работе. Не все имеют мужество остановиться, как это сделал он. А это так важно! К чему растрачивать силы впустую? Так ведь, Рафаэль?
Но Рафаэль был не в настроении и ничего не ответил. Он продолжал сидеть, хмуро уставившись в какой-то одному ему видимый предмет.
— А рядом с ним Десад, – продолжал тем временем представлять своих товарищей этот странный Федорыч. – С ним лучше не связываться. Он очень неприятный, когда рассердится... Просто злой! А вот тот, что спит, – он указал своим неожиданно оказавшимся изящным пальцем на человека в тюбетейке, который сидел на перевернутом ведре с закрытыми глазами, – он не спит. Это наш Таджик-ака. Он-то вам и нужен.
— Откуда вы знаете... – начал было Максимов, но Федорыч не дал договорить.
— Я ведь уже говорил – не стоит тратить время впустую и объяснять нам цель своего визита. Никаким чудом ясновидения тут и не пахнет. Все предельно просто. Не буду наводить тень на плетень – я ожидал прихода Павла Валерьевича... Так вот, причина, по которой мы не так давно встречались, неопровержимо объясняет логически мыслящему человеку, что именно привело к нам двух столь занятых молодых людей в такой поздний час.
Гости одновременно посмотрели на наручные часы и пере-глянулись в изумлении: истекал уже десятый час вечера.
— Не стоит удивляться, – услышали они голос Федорыча, поражавшего их все сильнее. – Время – удивительная категория… вспомните Эйнштейна: оно течет в разных системах отсчета по-разному. В сущности, время существует только для разумных существ. Мозг отображает события и присваивает им эту физическую характеристику, эту четвертую координату в дополнение к трем другим, которые можно пощупать, применить, так сказать, чувственный метод познания. Не будь человека – не было бы и времени. В частности, животным чуждо чувство времени, не говоря уж о неживой материи. Для кого-то и два часа бесконечно долго, а для иных и тысячелетия пролетят, а ничего особенно не произошло – как ели-пили-веселились, так и продолжаем. Надеюсь, вы со мной согласны? – поинтересовался он. – Уж вам-то, Александр Филиппович, это должно быть известно лучше всех? – он бросил в сторону Максимова понимающий взгляд сообщника.
