Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру
О! Он, оказывается, осведомлен лучше меня! Я запустила стрелу в небо, не подозревая, что она попадет прямо в яблочко!
Барт Уинслоу окинул взглядом кафе. Стали появляться семьи — из тех, кто обедает рано. Наверное он боялся, что его могут узнать и доложить его жене, моей матери.
— Ну что ж, Кэти, пойдемте отсюда, — предложил он, поднимаясь из-за столика и предлагая мне руку. — Вы можете пригласить меня выпить к себе домой, и тогда мы сможем посидеть и обсудить все более подробно.
Спустились сумерки, словно тень, быстро брошенная на горы, и вот уже это был не день, а вечер, и мы уже целую вечность сидели в этом кафе. На улице он протянул мне мою вязаную кофту, чтобы я одела ее, хотя воздух был настолько свеж, что я бы, пожалуй, предпочла пальто или куртку.
— Ваш дом, где это?
Я объяснила, и он слегка смутился.
— Может нам не стоит туда идти? Меня там могут многие увидеть… — (Конечно, тогда он еще не знал, что я выбрала этот коттедж главным образом из-за того, что задней стороной он выходил на лес, и любой человек мог тайком прийти и уйти, не опасаясь, что его увидят.) — Мое лицо часто мелькает в газетах, — продолжал он, — ваши соседи наверняка заметят меня. Может быть лучше вам позвонить своей няньке и попросить ее посидеть с малышом еще какое-то время?
Я так и сделала, поговорив сначала с Эммой Линдст-ром, а затем и с самим Джори, попросив его быть послушным мальчиком и вести себя хорошо, пока мама не придет.
У Барта была холеная черная машина — «Мерседес». Она скользила вперед наподобие одной из шикарных машин Джулиана, причем была такой тяжелой, что не рычала и не громыхала, а уверенно и бесшумно шла по извилистой горной дороге.
— Куда вы меня везете, мистер Уинслоу?
— В то место, где мы сможем поговорить без чужих ушей и глаз. — Он взглянул на меня и ухмыльнулся. — Вы, кажется, изучали мой профиль. Ну и как?
Кровь жарко хлынула мне в лицо. От сознания этого я покраснела еще сильней, и меня обдало жаром. В моей жизни было полно красивых мужчин, но этот мужчина сильно отличался от всех, с кем мне доводилось общаться прежде. Эдакий распущенный бандит, чье присутствие наполняло меня сигналами тревоги: «Потише с этим типом!» Пока я изучала его лицо, моя интуиция предостерегала меня. Все в нем, начиная с его дорогого, красиво сшитого костюма, кричало о том, что если он чего захочет, то добьется своего со всей решимостью.
— Ну-у, — протянула я, пытаясь обратить все в шутку, — ваша внешность велит мне дать деру и побыстрее запереть за собой дверь!
Он снова нехорошо ухмыльнулся, явно довольный собой.
— Значит вы находите меня волнующим и несколько опасным. Прекрасно. Быть красивым, но скучным куда хуже, чем очаровательным уродом, не так ли?
— Вот уж не знаю. Если мужчина приятен и достаточно умен, я подчас забываю, как он в действительности выглядит, и для меня он красив независимо ни от чего.
— Следовательно, вам нетрудно угодить. Я отвела глаза и села прямо.
— На самом деле, мистер Уинслоу…
— Барт.
— На самом деле, Барт, мне очень трудно угодить. Я склонна заранее водружать мужчин на пьедестал и воображать их идеальными. Как только я обнаруживаю, что ноги у них слеплены из глины, я перестаю их любить и становлюсь совершенно безразличной.
— Немногие женщины могут похвастать, что знают так хорошо сами себя,
— задумчиво сказал он. — Большинство так никогда и не узнают, что же скрывается за их собственным фасадом. Ну что ж, по крайней мере я знаю теперь, на что могу рассчитывать — на роль сексуального символа, далекого от пьедестала.
Ну уж! Его-то я уж никогда не поместила бы на пьедестал. Я знала, что это за тип: бабник, дон-жуан, ветер и огонь, способный запросто свести с ума ревнивую жену! Нет сомнения, что моей матери не пришлось покупать учебника по сексу, чтобы научить его когда, и как, и где! Уж он-то знал все сам.
Он резко остановил машину и обернулся ко мне. Даже в темноте блики его темных глаз сверкали. Глаза, слишком полные жизни и желания для мужчины, в котором должны были бы уже прослеживаться признаки старения. Он на восемь лет моложе моей матери. Значит, ему сорок — самый привлекательный возраст для мужчины, самый уязвимый возраст, время задуматься над тем, что молодость проходит. Ему сейчас надлежит одерживать новые победы, прежде чем сладкая и мимолетная птица юности улетит, унося с собой всех молоденьких и хорошеньких девушек, которые могли бы принадлежать ему. И он должен уже чувствовать усталость от жены, которую он так хорошо знает, хотя он и признался, что любит ее. Почему тогда его глаза горят, бросая мне вызов? О, мама, где бы ты ни была, тебе надо встать на колени и молиться, ибо я не намерена щадить тебя, как и ты не пощадила нас!
Сидя в машине и пытаясь разобраться, что он за человек, я пришла к выводу, что это не тот тихий, готовый к самопожертвованию тип мужчины, образцом которого был Пол. Этого мужчину не придется соблазнять. Он сделает это сам, причем в стремительном темпе. Он будет преследовать свою жертву, как черная пантера, пока не добьется своего, а потом удалится, оставив меня одну, и все будет кончено. Он не собирается упускать свой шанс стать наследником миллионного состояния и наслаждаться всеми удовольствиями, которые можно купить за эти миллионы, случайно попавшие в его поле зрения вместе с женой. В голове у меня вспыхивали и гасли красные огни… осторожней… веди себя как следует, ибо в противном случае тебе грозит опасность.
Пока я оценивала его, он точно так же оценивал меня. Не слишком ли сильно я напоминала ему его жену? Тогда для него не будет никакой разницы. Или мое сходство с ней — это преимущество? В конце концов ведь мужчины склонны без конца влюбляться в женщин одного и того же типа.
— Прекрасный вечер, — сказал он. — Это мое любимое время года. Осень так чувственна, даже больше весны. Пройдемся, Кэти? Это место навевает на меня странную меланхолию, как если бы мне следовало торопиться поймать что-то самое прекрасное в моей жизни, которое до сих пор лишь ускользало от меня.
— Вы говорите так поэтично, — сказала я, когда мы вышли из машины, и он взял меня за руку.
Мы пошли вперед, он проворно вел меня за собой, вы не поверите, вдоль железнодорожной колеи где-то за городом! Все казалось таким знакомым. Но ведь этого не может быть, правда? Это была уже не та железная дорога, по которой мы приехали в Фоксворт детьми: мне тогда было двенадцать.
— Барт, не знаю, как у вас, но у меня такое странное чувство, будто я уже когда-то гуляла здесь с вами, и тоже вечером.
— Да, — сказал он, — у меня такое же ощущение. Как будто когда-то давно мы с вами были страстно влюблены и гуляли здесь в лесу. Мы сидели вон на той зеленой скамейке возле вон тех путей. Я был просто обречен привезти вас сегодня сюда, даже если бы я не ведал, куда мы едем.
При этих словах я посмотрела пристально ему в лицо, силясь понять, не шутит ли он. По его смущенному и слегка неловкому выражению я поняла, что он сам себе удивлен.
— Я люблю как следует взвесить любое предложение, которое звучит невероятно или неправдоподобно, — сказала я. — Мне всегда хочется, чтобы все самое невероятное стало возможным, а самое неправдоподобное оказалось вполне реальным. А когда все становится ясным и понятным, мне хочется новых тайн и загадок, с тем чтобы мне опять было о чем поразмыслить.
— Вы романтик.
— А вы — нет?
— Не знаю. Был им, когда был мальчишкой.
— Что же вас заставило перемениться? Вряд ли вы можете оставаться романтически настроенным мальчишкой, когда вы изучаете право и изо дня в день сталкиваетесь с суровой реальностью — убийства, изнасилования, ограбления, коррупция. Ваши профессора вдалбливают вам в голову свои теории, не оставляя там места для романтических мечтаний. Вы начинаете изучать право свежим юнцом, а выходите с дипломом уже жестким, закоренелым мужем, и вы знаете, что каждый шаг на вашем пути, который вам предстоит, вы будете преодолевать с большими усилиями, если хотите чего-нибудь добиться. Очень скоро вы узнаете, что вы далеко не лучший, и конкуренция, в которую вы втянуты, вас просто ошеломляет.
Он повернулся и улыбнулся довольно-таки обаятельной улыбкой.
— Все же я думаю у нас с вами много общего, Кэтрин Дал. Во мне тоже была эта жажда таинственного, жажда быть поставленными в тупик, и жажда иметь предмет для обожания. И вот я влюбился в миллионершу, но эти миллионы, которые она должна была унаследовать, стали на моем пути. Они выбили меня из колеи, испугали. Я знал, что все будут думать, будто я женюсь на ней только из-за денег. Думаю, она и сама так считала, пока я не переубедил ее. Я полюбил ее еще до того, как узнал, кто она. На самом деле я думал, она что-то вроде вас.
— Как вы могли так думать? — спросила я, внутренне сжимаясь от его откровений.
— Да она и была как вы, Кэти, какое-то время. Но вот она получила эти миллионы в наследство и пустилась во все тяжкие, покупая все, что только могла пожелать. И очень скоро не осталось ничего такого, что можно было бы еще хотеть, за исключением ребенка. А ребенка-то как раз она и не могла иметь. Вы представить себе не можете, сколько времени мы с ней проводили у витрин детских магазинов, где продаются маленькие детские вещички, игрушки, мебель. Когда я женился на ней, я знал, что детей мы не сможем иметь, но мне казалось, меня это не волнует. Скоро меня это стало волновать, да еще как. Эти детские магазины притягивали меня, как магнит.