Роман - Сорокин Владимир Георгиевич
Он кончил так же широко, сильно и неожиданно, как и начал, и гул крестьянского одобрения смешался с аплодисментами на террасе.
Поклонившись толпе и террасе и переведя дух, Антон Петрович встал в профиль к тем и к другим и заговорил:
– Друзья мои! Я рад приветствовать всех вас, оказавших своим присутствием честь нашему дому! Сегодня праздник всех праздников – день соединения двух любящих сердец! Только что обручены и обвенчаны на наших глазах две чудесные молодые души, достойные вечного счастья! Они прекрасны в своём неземном чувстве, и я бы сказал даже, что они божественны…
Он посмотрел на новобрачных и продолжил:
– Да! Они божественны, ибо их божественная любовь сделала их таковыми! Взгляните на них! Давно ли вы видели подобную чистоту и искренность? Радость и простоту? Сердечную воспламенённость и духовное величие? Признаюсь вам откровенно, за свою долгую бурную жизнь я не встречал пары, более достойной титула божественной! Они божественны в своей любви! Так воздадим же нашу радость этим юным божествам, люди русские, воздадим по обычаю наших предков! Ура!
И снова прибой многоголосья накатил с луга и утопил террасу с гостями, закричавшими своё “ура”.
– Ура! Ура! Ура! – кричал Антон Петрович, подняв кверху руки. – Праздновать всем миром! Всем миром. К столам! К бокалам, друзья!
С шумом все стали садиться, пропустив в центр стола новобрачных. Крестьяне оживлённо рассаживались по лавкам за своими столами, некоторые садились прямо на траву или на деревянные комелья.
Но не успели наполниться бокалы и стаканы, как послышался шум коляски и подъехали Фёдор Христофорович с дьяконом и звонарём Вавилой.
– Ура священнослужителям! – закричал Антон Петрович. – Ура честным пастырям!
– Ура! – закричали все.
Среди всеобщего шума и оживления Роман посмотрел на сидящую рядом жену. Лицо её светилось радостью и любовью ко всем.
– Тебе хорошо? – спросил он, сжав её руку.
– Очень, очень! – произнесла она. – Какие они все чудесные, родные! Я всех их люблю!
Роман смотрел на неё, поражаясь и радуясь совпадению их чувств. А батюшку и дьякона уже вели под руки к столу, мужики расступались перед ними, кланяясь, некоторые бабы успевали приложиться губами к белой пухлой руке. Батюшка шёл сквозь них в новой фиолетовой рясе с серебряным крестом на груди, белые волосы его и борода были тщательно расчёсаны.
Смуглолицый дьякон, успевший переодеться в светское, следовал за ним, неся в руках огромный букет роз. А возле просторной коляски отца Агафона суетились Прошка, Филька и Вавила, вынимая из неё бочонки с водкой и корзинки со снедью.
– Спаси Христос! Спаси Христос! – повторял батюшка, добираясь наконец до террасы.
– Фёдор Христофорович! Сюда! Сюда, скорее! – басил Антон Петрович.
– Феденька, а я уже волноваться начала! – громко говорила попадья, поднявшись со своего места и вся сияя от возбуждения и радости.
– Фёдор Христофорович, как вы служили, как чудно было в церкви! Я плакала, как девочка! – говорила тётушка.
– Чудно, прелестно!
– Фёдор Христофорович, сюда пожалуйте!
– Ко мне, сюда, прошу!
Десятки рук поддерживали и направляли батюшку.
Но батюшка двигался к молодым.
– Танюша, голубушка, – он поцеловал Татьяну, – счастия, счастия тебе и детушек малых Богу на радость, нам на умиление. Спаси Христос вас… Ромушка!
Он стал целовать Романа:
– Счастия, счастия тебе, сокол ты наш ясный! Высмотрел ты голубицу себе пригожую, так теперь лелей-береги её пуще ока, молись за её здоровье, а мы, старики, за вас помолимся! Кузьма Егорыч! – повернулся он к дьякону. – Что ж ты не поздравляешь голубков наших?!
Но дьякон уже целовал руку Татьяне, предварительно свалив ей на грудь букет. Утопая в розах и не зная, что делать с букетом, она беспомощно улыбалась.
– Чувствительно рад поздравить, – произнёс низким голосом дьякон, чопорно пожимая руку Роману.
– Господи Боже наш, послал нам радость на склоне дней наших, – бормотал отец Агафон, вытирая выступившие слёзы.
– Только без минора, Фёдор Христофорович, – посоветовал Красновский, осторожно забирая букет у Татьяны. – Позвольте, Татьяна Александровна…
Наконец батюшка был усажен между попадьёй и Надеждой Георгиевной, дьякон опустился на стул рядом с Амалией Феоктистовной и Ильёй Спиридоновичем, все сели, а трое молодых парней в красных рубахах подошли и стали наполнять бокалы шампанским. Среди крестьян пошли по рукам бутыли с водкой.
– Шампания! Шампания, друзья мои! – Любуясь пенящимся вином, Антон Петрович поднял бокал и стал сам подниматься, но Красновский решительно махнул рукой:
– Антон Петрович! Я начинаю, не ломай ритуала!
– Антоша, помилосердствуй! – воскликнула тётушка. – Нельзя быть столь эгоцентричным!
– Подчиняюсь, подчиняюсь! – Антон Петрович опустился на стул.
Красновский встал с бокалом в руке, молча обвёл всех взглядом маленьких, блестящих от возбуждения глаз и заговорил громче обычного:
– Друзья! Я предлагаю поднять бокалы за здоровье новобрачных!
И все сразу стали вставать и потянулись бокалами к Татьяне и Роману. Держа свои бокалы, новобрачные протянули их вперёд, и сразу же хрустальный перезвон разнёсся по террасе, а вместе с ним зазвучали поздравления:
– Счастья вам, Ромушка, счастья, Танечка!
– Поздравляю!
– Имею честь поздравить!
– Счастливой семейной жизни, дети мои!
– От всего сердца поздравляю!
– Пью за ваше здравие, дорогие Татьяна Александровна и Роман Алексеевич!
– Искренне рад поздравить вас!
– Поздравляю, Танечка, поздравляю, Роман!
– Крепкой семьи вам и всех благ!
– Рад поздравить! Рад поздравить!
– От всей души поздравляю и пью за ваше здоровье!
А на лугу крестьяне тоже повставали со своих мест со стаканами в руках, и до террасы долетели их голоса:
– Ох, слава Тебе, Господи, за ваше здоровьице!
– Сладкой свадебки да славных детушек!
– Поздравляю, Роман Лексеич!
– Жить поживать да и добра наживать!
– Помилуй вас Бог!
– Таперича и живитя вместе Богу на радость!
– За здравице женишка да невестки!
– Ох, то-то радости-то!
– Храни вас Божья Матерь!
Среди этого разнобоя голосов вдруг прорезался глухой сильный голос Дуролома:
– На славие! На славие Божье! На радость Отечеству! На почтение родительское. На родопродолжительство богоугодное во имя Отца и Сына и Духа Святаго, и ныне и присно, и во веки веков!
Все стали пить.
Роман поднёс бокал к губам и с наслаждением выпил своё любимое вино.
Ему было так хорошо, что в душе его вдруг возникла и укрепилась некая самостоятельная часть его Я, от радости сомневающаяся в реальности случившегося и продолжающегося чуда, и он, уверовавший всем сердцем в подлинность этого чуда, ежесекундно доказывал этой сомневающейся части подлинность всего происходящего, заставляя её смотреть на всё своими верящими глазами, давая тем самым душе новый приток радости.
“Нет, нет, это всё не сон! – повторял он про себя, видя, как осторожно пьёт из бокала Татьяна, как нежно содрогается от глотков её шея, как подрагивают ресницы. – Смотри, какая она, как чудесно пьёт она, как чудесно отводит бокал от губ, как чудесно улыбается, глядя на всех, и как чудесно сейчас посмотрит на меня… ”
Она посмотрела на него.
– Я люблю тебя! – сказал он ей.
– Я жива тобой! – ответила она.
