Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Норвежская новелла XIX–XX веков

Алф Прёйсен

Размышления

Правда, странно, что я — это я? — говорит младший братишка, сидя у окна и рисуя на большом листе бумаги. Он простудился — кашляет, чихает, и гулять его не пускают. Правда! — отвечает мама. Мам, а ты думала об этом когда-нибудь? Думала иногда, когда маленькая была, и мне это тоже казалось странным. Знаешь, а еще странно, что застежка называется застежкой. Если бы ее называли «грульмуль», я бы тогда говорил: «Загрульмуль мне куртку», и это значило бы: «Застегни мне куртку». Правда ведь, странно? Правда, правда, — говорит мама. А еще страннее, что меня зовут Ян Улав. Как только кто-нибудь крикнет: «Ян Улав!», я сразу оборачиваюсь, потому что знаю — это зовут меня. А когда кричат: «Мари Кристина!», тогда оборачиваешься ты. Ну разве это не странно? Конечно, странно. А еще намного-намного страннее, это что ты — моя мама, а папа — мой папа. А всего-всего страннее, что приходится плакать при всех, а не хочется, чтобы вен видели, как ты плачешь. Хорошо, если бы на спине у нас была кнопка — как заплачешь, сразу нажмешь кнопку: «Тинг, бинг, банг!», и тебя никто не видит. Вот бы здорово, а? Ах ты мой славный мальчуган! — говорит мама и крепко обнимает мальчика. — Дай-ка я погляжу, что ты нарисовал. Это что за странная картинка?

Чего же тут странного? Обыкновенный спутник.

Когда мать сердится

— Когда вы наконец кончите шастать из двери в дверь и клянчить то булки, то молока! Ужина не можете дождаться? Ступайте отсюда! С голоду не помрете.

— Ты же сама обещала дать булки с маслом, даже намазала уже.

— И мне булки, я тоже хочу.

— Нате, и больше чтобы не просить!

— И молока дай!

— Сказала — не дам, хватит взад-вперед шастать. А этот хаугомский мальчишка пусть идет к себе домой. Нечего целый день под окнами маячить. Чего ему здесь делать, пусть себе в Хаугоме сидит. А вы дома будете или на улицу пойдете? Коли будете дома сидеть, так поставьте сапоги возле дровяного ларя да рукавицы за печку повесьте. Ты, Карин, давай уроки делай, а ты, Гудмун, прибери-ка за собой, а то разбросал свои автомобили да спичечные коробки по всему полу. Говорила я, что сожгу когда-нибудь эти машины и все твое барахло, чтоб не раскидывал повсюду. Дождешься, что так и будет в один прекрасный день. Вы уже большие — и Карин и ты, нора свои вещи в порядке содержать. Вы только поглядите!.. Карин! Поди-ка сюда! Разве я не говорила тебе, что надо делать, когда из школы приходишь? Не говорила, что надо вынуть из портфеля коробку для завтрака, и если ты не съела завтрак в школе, надо положить его на стол в кухне и съесть за ужином? А в бутылку из-под молока налить холодной воды из-под крана. Смотри-ка, целый кусок булки и банан оставила! Для того ли мы, что ли, банан покупаем тебе в школу на завтрак, чтобы ты его таскала в коробке. А вот и твой задачник, новый задачник! Сколько стоило хлопот купить для него красивую обертку. Не ты ли мне покоя не давала, чтобы я купила такую же бумагу, как у Дорди. А когда наконец я купила, так нате вам, она валяется без дела. А ну, возьми сейчас же бумагу и обверни книжку, слышишь? А ты, Гудмун, еще не начал убирать свои игрушки? Тебе что, девать их некуда? Нет, возьму-ка я и побросаю их в печку, больше ничего не остается. Есть у меня время книги обворачивать да игрушки прибирать! У меня и без вас дел хватает — и дом мало-мальски в порядке содержать, и дрова носить, а спина у меня так ноет, что давно бы лечиться надо!

— Что тут у вас стряслось? — говорит отец, когда мать с дровяной корзиной в руках бросается в сарай, чуть не опрокинув его в дверях.

Карин молчит, а Гудмун, спотыкаясь, бежит к нему, держа в крошечных ручонках четыре игрушечных автомобиля и пустой коробок.

— Мама обещала булку намазать, да масленку уронила, и она разбилась.

Трагедия

— Подумать только, вода залила плотину Рёнингсве. Я сегодня проходила мимо, когда несла домой еловые ветки, и видела, — радостно говорит мужу Мина. — Ступай-ка туда да сделай прорубь, тогда мне не надо будет ходить дальней дорогой с санями да с бочкой. Теперь и белье стирать будет легко. Вся плотина покрыта толстым льдом! Сделаешь прорубь, так легче легкого будет воду в дом привозить!

Но Теодор, ее муж, и в ус не дует.

— Брехня это бабья, — говорит он, — там один лед. Воды, что была подо льдом, давно нет. Только зря время тратить — прорубь прорубать.

Мина смотрит на него молча, потом выходит и тут же возвращается, в одной руке у нее топор, в другой — топорище. Она садится у печки и принимается стучать, чтобы надеть топор на топорище. Теодор, отложив в сторону газету, смотрит на нее с минуту.

— Ты что же, милая моя, никак в толк не возьмешь, что там только лед, а под ним один воздух?

Но Мина не желает ничего уразумевать. Вот уже три года, как он сулит поставить насос, чтобы подавать воду в кухню, да все откладывает и откладывает. А она и словом его не попрекнула, возила воду в бочке на рыбацких санях. Она всего-навсего попросила его сделать прорубь, уж можно было бы сделать такую малость. Ну, да она и сама прорубит лед, дай только топор на топорище насадить! И как это он со своим инструментом обращается, ни на что не похоже! Топор с рождества без топорища валяется. Раньше она думала, что раз в доме есть мужчина, ему и положено об этом заботиться. Ну, да ее не убудет, если она насадит топор.

Теодор продолжает смотреть на нее, потом спокойно в уверенно поднимается, снимает с веревки за печкой рукавицы, берет грибок для штопки. Пока муж продевает взад и вперед иголку с ниткой, Мине приходится выслушивать, что топор им был не нужен с тех пор, как он купил пилу для распиловки досок. Она сама была радехонька, что ей больше не надо топить печь горбылем да сырой елкой. Ему, дескать, не трудно сходить на плотину, прорубь сделать, вот только рукавицы заштопает. Он ходит по этой дороге два раза на дню — до лесопилки и обратно, зарабатывает на хлеб жене и ребятишкам, так что ему не привыкать по ней ходить, а иные нарочно тащатся по глубокому снегу, чтобы показать, как тяжко им приходится. Он сто раз ходил с бочкой и санями за водой, когда она сидела на всяких там женских собраниях, и вовсе это не так далеко…

Может, для него это и недалеко, а для нее очень даже не близко. Ему бы только доказывать, что она ничего по дому не делает. Ну, а ей доказывать нечего.

Бум!

Топор сел на топорище.

И она вышла на улицу.

Теодор оборвал нитку, надел рукавицы и побежал ее догонять. Мина заметила, что он идет за ней, и вспомнила его слова про дорогу, по которой он ходит два раза на дню. Нет, она пойдет по своей дороге, по нехоженому снегу.

Теодор тоже решил идти своим путем, и они подошли к плотине с разных сторон.

У Мины был топор, а Теодор захватил лом из сарая, и вот они принялись колоть лед. Прорубь вышла большая. Ни один из них не подумал, что это опасно, что они могут встретиться на середине и что лед может проломиться.

Но так оно и вышло — они встретились на середине, и лед треснул. Подо льдом была вода, и они провалились в воду.

Многие слышали крик на плотине Рёнингсве, но никто не понял, что случилось…

Через три дня люди снова увидели Мину и Теодора. Мина покупала в ласке новое топорище, а Теодор щеголял на работе новыми рукавицами, белыми с черным узором.

Ненароком

Вечер выдался хороший. Эвен Муа и его жена Марта поливают на поле капусту. Рядом в кустах течет ручей — бери воды сколько хочешь. У Марты ведро, и у Эвена ведро, а на меже стоит, поблескивая, шестилитровая бадья — дожидается Магнихильд, их дочки. Она придет попозже, вымоет посуду и придет.

Сегодня Марта такая нарядная, на ней цветастое платье и передник, голубой с разводами. Она поливает капустную рассаду не спеша — в таком деле спешить не следует. Время от времени она останавливается и разговаривает с прохожими.

— Ишь как ты расфрантилась сегодня, — говорят люди.

— Да полно вам, — улыбается Марта. — Днем такая была жарища! Пришла из лавки и платье даже не переодела, измаялась. Взяла да передник подвязала.

— Можно подумать, что ты гостей ждешь.

— Каких там гостей! Правда, Магнихильд сейчас дома, вчера приехала и сразу уедет после праздника. И потом, кому же охота ходить замарашкой.

Однако не одна Марта сегодня нарядная — на Эвене свежевыстиранная, отутюженная рабочая блуза. Настроение у них праздничное.

Они ходят по полю и поливают капусту — постоят, отдохнут и снова начинают поливать. Вот на дороге показался человек. Он идет медленно и степенно. В руке у него ветка черемухи. Когда он проходит мимо капустных грядок, Марта как раз стоит с ведром на бровке.