Игорь Данилевский - Сессия: Дневник преподавателя-взяточника
Я переступаю порог нашей Д-218 и, как и ожидалось, обнаруживаю только лаборанток. Они одновременно поднимают головы и смотрят на меня с каким-то странным любопытством; затем Яна, как обычно, принимает абсолютно неподвижный вид с остекленелым, как у наширявшейся наркоманки, взглядом.
– Привет, Кейсана! Подпиши, пожалуйста, как в тот раз. Я подожду в коридоре.
– Здравствуйте. Минуту.
Я, как и обещал, выхожу за дверь и смотрю в окно. По небу с черепашьей скоростью плывут тучи, но сегодня они уже не выглядят такими убийственно мрачными, как вчера. Значит, есть шанс, что завтра, как и обещает «Яндекс», будет хорошая погода.
Через две минуты я возвращаюсь и вижу на моем бегунке подпись Бочкова.
– Ага, спасибо, – говорю, засовывая квиток в сумку. – Ну, ладно. Всем всего хорошего!
– До свидания! – говорит Кейсана. При этом она улыбается, и причина ее улыбки мне неясна: то ли она радуется, как радовались вчера сплетницы из отдела кадров, то ли немного сочувствует и напоследок хочет это мне показать. Яна, что меня не удивляет, молчит, набычившись. «Ну, и хрен с тобой, дура!» – шлю я ей мысленное послание.
Остальные положенные инстанции затруднений тоже не вызывают, как и особого интереса к причинам моего увольнения. Только на кафедре физкультуры один из тренеров универской сборной, заметив, как его коллега вырисовывает мне автограф, не удерживается от восклицания:
– О! Ну, если такие кадры уходят, то с чем же наш институт остается!
Даже если это было произнесено не вполне искренне, все равно приятно, и я крепко пожимаю ему руку на прощание. Осталось взять трудовую и занести обходной в бухгалтерию.
Продекламировав напоследок нашим кадровичкам «Всего хорошего!», постаравшись дать понять интонацией и взглядом, что на самом деле желаю им ровно противоположного, я иду в бухгалтерию. Там состав неровный. Две девчонки – Альбина и Лиля – очень приятные. Расчетчица зарплаты, то есть та, которой я, собственно, и несу бегунок, меня недолюбливает, а сидящая справа от входа дама и вовсе терпеть не может. И той, и другой, как мне кажется, поперек горла мои былые заработки. К сожалению, в тот момент, когда я захожу к ним в комнату, они присутствуют в полном составе, и мне приходится из вежливости прощаться более или менее ровно со всеми, хотя Лиле с Альбиной я все-таки успеваю послать персональные улыбки.
Ну, вот, кажется, и всё. Я выхожу из университета, собираясь отчалить от него навсегда, но в этот момент вижу, как рядом с лестницей припарковывается черная «Хонда». Таких машин у нас всего две, и одна из них зарезервирована как раз для того человека, с которым мне бы сейчас хотелось поговорить больше всего. Пару секунд спустя ректор открывает дверь и начинает подниматься мне навстречу. Мне остается только подождать, когда Прохоров поднимется хотя бы до половины лестницы, чтобы не орать ему сверху:
– Юрий Анатольевич, здравствуйте! – я делаю несколько шагов вниз и в нарушение всех правил первым протягиваю ему руку. Из-за чего, впрочем, не особенно комплексую: нарушать правила мне не привыкать…
– Здравствуйте! – он отвечает сдержанно, но руку пожимает.
– Я хотел сказать вам «спасибо» за то, что вы все эти годы так доброжелательно относились ко мне.
– Да ну, что вы… – Прохоров улыбается, и я чувствую, что он смущен таким откровенным признанием.
– Хотел только спросить, Юрий Анатольевич: вы не могли бы вернуть меня обратно?
…Взгляд Прохорова становится сфинксоподобным:
– А вы что – уволились?
«Вот те на!»
– Да. А вы разве не видели приказ о моем увольнении?
– Нет…
– Тогда вы, может быть, его и не подписывали?
– Нет, я мог его подписать, знаете… – замялся он.
«Да, конечно, знаю: не глядя, вместе с кипой других бумаг».
– Понимаю. Но сейчас, если он действительно подписан, можно все вернуть назад?
– Нет. Уже нет.
– Ясно. Вы только скажите мне, пожалуйста, Юрий Анатольевич: что, Фахрисламов действительно так сильно требовал моего увольнения? Это всё Пушистикова. Ее дочь на него выходила, а он потом звонил вам…
На лице ректора отражается удивление, равное которому, вероятно, было у негоциантов при первом их визите в Индию или Китай:
– Мы с Ильгизом Фаритовичем таких вопросов не обсуждаем…
«Вот чёрт! Значит, Бочков и здесь наврал. Пушистикова, конечно, на меня капала, это как пить дать, но только своей приятельнице Зинаиде Максимовне, а та уже звонила Бочкову и требовала со мной разобраться. Значит, как ни крути, ключевая фигура в интригах против меня, если не считать Мандиевой, именно Сучанских. Кому, как не ей, Саматова в первую очередь могла сказать, что я, возможно, делюсь с Бочковым? Со старостами в плотном контакте именно она – по должности, так сказать. Да и с Трофимовым я ее тысячу раз видел, как сейчас очевидно, совсем неслучайно. Значит, жаба её всё-таки придушила из-за моих доходов, обогнавших доходы её сына; придушила однозначно.
Прохоров вопросительно смотрит на меня, ожидая, что я скажу ему еще. И я вываливаю ему практически всё, что знаю. Главный акцент делаю, естественно, на предстоящих выборах, объясняя ему, какую змею он пригрел у себя на груди. Я вижу, как быстро багровеет его лицо, и думаю, как бы не переборщить. Наконец, он говорит мне:
– Ладно, хорошо. Зайдите ко мне завтра.
…Ожидая автобус, я еще раз прокручиваю в голове все детали, в том числе те, которые выяснялись благодаря моей неожиданной встрече с ректором.
Итак, первопричина моих неприятностей – Зинаида Максимовна. С ней всё ясно, её диагноз – «жаба». Но ведь дело могло быть не только в этом. Раньше я выполнял левые НИР для Дулкановой, поэтому она меня и не трогала. Когда Дулканова потеряла власть, она тоже могла решить, что мне слишком много счастья привалило, и объединиться с Сучанских – они ведь всегда работали рука об руку. А, может быть, подлинная заводила – именно Дулканова? Или всё-таки ведущий импульс был от Сучанских? Ладно, это сейчас неважно – Зинаида Максимовна, подруга Пушистиковой, была координатором интриг против меня в любом случае. В конце концов, она, Дулканова и Мандиева – одна компания. Но вот кто убедил начальницу отдела кадров и, главное, Иванова ничего не говорить ректору о ситуации со мной, а по-тихому меня уволить? Это должен был быть кто-то примерно равный самому Иванову. Зинаида Максимовна вряд ли годится для этого. Она, конечно, может сколько угодно суетиться, как повариха, мило воркуя с Трофимовым по поводу любых просьб Бочкова. Как в случае с новыми программами, которые я вынужден был сварганить за два дня, она, стерва такая, на самом деле подстраховывала не меня, а моего дорогого шефа, и теперь уже ясно, зачем. Когда она подошла ко мне в мае и предупредила, что срыв лицензирования обернется поисками крайнего, она это делала для того, чтобы перед выборами не было претензий к Бочкову. В противном случае ему на общем собрании пришлось бы отвечать на неприятные вопросы типа «Как это вы допустили?». Но идти к Иванову – не ее уровень. Дулканова как бывшая заведующая и вообще баба со связями тоже отпадает по причине личной неприязни к ней Иванова. Могла Пушистикова – она всё-таки руководитель важного управления, и мог Махмутов как декан. Махмутова могла попросить и сама Зинаида Максимовна, и Дулканова. А почему, кстати, Бочков в последние месяцы перестал наезжать на Дулканову, хотя раньше он это делал постоянно? Даже как-то подчеркнуто уважительно на людях стал к ней обращаться… Моя бывшая начальница в хороших отношениях с Махмутовым, а Махмутов входит в избирательную комиссию по выборам ректора. Свой человек… Конечно. Бочкову был нужен свой человек в избирательной комиссии. Мандиева узнала от Трофимова, что Бочков к нам не просто так пришел. Она сказала об этом Сучанских и Дулкановой. Интересно, Дулканова уже начала обрабатывать Махмутова на этот счет или его используют втёмную? Если, конечно, это он подходил к Иванову и Спицыной. Но если даже не он и не Пушистикова, кто бы это ни был, по сути это враг ректора. Бедный наш доверчивый Юрий Анатольевич! Он-то по привычке думает, что социально-экономический факультет его полностью поддерживает, а там его уже готовятся сдать. Решили, что при Бочкове они станут жить еще лучше, чем при нем. И, главное, как всё чисто! Ректор до самого последнего момента ничего не будет знать, потом к нему подойдут влиятельные персоны, которых подключит Бочков, и намекнут, что не стоит участвовать в выборах. И когда ректор под их давлением согласится, наша славная компания – можно сказать, цвет социально-экономического факультета – станет «с чистой совестью» агитировать за Бочкова. Дескать, извините, Юрий Анатольевич, но вы же сами отказались от участия… Вот гниды! Завтра об этом надо будет сказать Прохорову.
* * *Домой я приезжаю не то чтобы обнадёженным – понятно, что вероятность возвращения меня на прежнее место ноль целых хрен десятых – но, во всяком случае, в приподнятом настроении. Ставлю на реверс «Quick Exit» Билла Конти – и мелодия великолепная, и название подходящее: не то быстрый выход, не то скорая смерть. Запасы «Хереса» по ходу дела исчезают окончательно. То есть почти как в использованном рекламщиками МТС стихотворении Блока, – «и повторится всё, как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь», у меня повторяется всё, как вчера: день, сумерки, херовая погода, бутылка, музыка, и спать.
