Чарльз Сноу - Дело

Глава XXXV. Внутренняя твердость

Во вторник, как только началось утреннее заседание, место напротив ректора занял Г.-С. Кларк — свежий, голубоглазый, хрупкий, похожий на диккенсовского кроткого мальчика-калеку, очутившегося в компании здоровых мужчин. Он перестал казаться мне и кротким и калекой, стоило мне послушать его. Он был лучшим свидетелем по говардовскому делу. Он совершенно точно знал, что хочет сказать, и спокойно, ни о чем не умалчивая, без колебаний, высказал это. Он не верит в честность Говарда, открыто заявил он Доуссон-Хиллу; не верит в его честность ни как человека, ни как ученого. Ни вообще, ни в частности. Кларк сказал, что не может доверять ученому, который утверждал, что в Лысенко, возможно, «что-то есть», и продолжал путанно заступаться за его теорию, даже когда ему указывали на ее явные погрешности против истины. По мнению Кларка, это полностью гармонировало со всем тем, что он знал о Говарде, и, в частности, с одним фактом.

Вот с этим-то фактом он и хотел познакомить суд. Кларк не претендовал на то, что факт этот существен, однако, по его мнению, он указывает на то, как относится Говард к своей научной работе. Случай этот произошел три года тому назад, когда исследования, которые проводил Говард вместе с Пелэретом, были в самом разгаре. Кларк мог совершенно точно указать число, потому что случилось это в день открытия йоркширских матчей.

— Я шел через поле Паркерса, — сказал Кларк. Слушая его, я вспомнил, что он никогда не пропускает никаких состязаний. Спортивная жизнь вчуже волновала и увлекала его. — И тут меня догнал Говард. При той скорости, с какой мне приходится ходить, это не так трудно. — Он улыбнулся своей милой улыбкой, в ней до такой степени отсутствовала жалость к себе, что вы невольно испытывали смущение. — Я знал, что он работает в Шотландии, и потому удивился, увидев его. Но он сказал мне, что приехал в колледж на субботу и воскресенье. Я спросил, как подвигаются его исследования? Он ответил, что они надоели ему до черта. Я пытался подбодрить его немного, сказал, что новые открытия даже ученые делают не каждый день. Не хочу приписывать ему то, чего он не говорил, но, мне кажется, я помню его ответ. Сказал он приблизительно следующее: «Очень мне нужны эти открытия. Все, что мне нужно, это состряпать как-то диссертацию. Тогда я всякими правдами и неправдами смогу опубликовать несколько статей. Все так делают. Чем я хуже?»

Впечатление было, что он передает это дословно. Рассказывая, Кларк сохранял выражение лица удивленное, доверчивое, внимательное — такое выражение мне приходилось встречать у офицеров службы государственной безопасности. Он был не из тех, кто любит присочинить, и, уж конечно, если бы кто-нибудь захотел давать ложные показания, то сочинил бы что-нибудь более порочащее. Ничего особенно порочащего в его рассказе не было. После всех приготовлений я даже почувствовал себя немного глупо. И все же я сознавал, что все присутствующие верят ему и испытывают к нему симпатию.

Скоро наступил мой черед. Я сразу же сказал:

— Я нисколько не сомневаюсь, что разговор, который вы нам только что передали, действительно состоялся. Но разве он так уж знаменателен?

— Вспоминая его в свете происшедшего, — ответил Кларк, — считаю, — что да, возможно…

— По-моему, — сказал я, — такие замечания совершенно естественны для молодого человека, разочарованного и раскисшего из-за неудач, в работе. По-моему, в таком возрасте многие из нас; способны были бы сказать то же самое.

— Прошу прощения, но, даже признавая, что мое собственное поведение оставляло желать много лучшего, я все же не считаю себя на это способным.

— Неужели вы забыли, — сказал я, — до чего можно дойти, когда работа не клеится? Неужели в таком состоянии вы никогда не делали циничных замечаний?

— Только не такого рода замечаний, — сказал Кларк. Он улыбнулся мне милой улыбкой.

Я должен был сдерживаться, чтобы не заговорить резко. Мало кто мог разозлить меня так, как этот человек. Он же продолжал кротко и дружески мне улыбаться.

— Больше того, — продолжал он, — мне никогда не приходилось слышать, чтобы вообще кто-нибудь из ученых так отзывался о своей научной работе.

— Но не можете же вы серьезно думать, что Говард сообщил вам о своем намерении заняться подделкой данных: ведь, если я не ошибаюсь, он никогда не был особенно дружен с вами.

— Слова, сказанные им в то утро, всего-навсего дают мне право думать, что назвать его человеком положительным нельзя.

— Что вы подразумеваете под словами «человек положительный»?

— Я как раз боялся, — ответил Г.-С. Кларк, — что на этот счет взгляды наши могут не сойтись.

— Вот именно. — Я сказал это жестко и позаботился о том, чтобы мой тон был замечен судьями. Я решил, что единственно правильным тактическим ходом будет переменить тон. Все так же резко я спросил:

— Почему у вас вообще явилось желание выступить здесь сегодня утром?

— Прошу прощения, — сказал он, как и прежде, сдержанно, — но я думал, что сделать это имели право все члены совета. Быть может, ректор поправит…

— Безусловно, это ваше право, — сказал я. — Но большинство членов совета этим правом не воспользовались. Почему же делаете это вы?

— Не могу же я отвечать за действия остальных.

— Я говорю о ваших действиях. Что побудило вас прийти сюда?

— Допускаю, что мог ошибаться, — сказал Кларк, — но я считал, что могу сообщить суду кое-что.

— Но почему вы решили, что ваше сообщение заслуживает внимания?

Мой тон стал еще жестче. Ректор зашевелился в кресле и откашлялся, готовясь остановить меня. Но вывести Кларка из равновесия оказалось не так-то просто.

— Это как раз, — сказал он, — я и стараюсь объяснить.

— Ваше появление в суде не было вызвано личной неприязнью?

— Извините меня, Эллиот, — начал было Кроуфорд, но Кларк сказал:

— Я готов ответить на этот вопрос, ректор. Могу честно сказать, что никакой личной неприязни к этому человеку я не питаю.

Его уверенность в себе оставалась непоколебимой. Браун хмурился. Все судьи были настроены против меня. Но Кларк шел туда, куда я вел его.

— Допустим, что так. Если бы вы ее испытывали, это было бы менее опасно, — сказал я. — Но вы питаете к нему политическую неприязнь?

— Я не разделяю его политических взглядов.

По-прежнему они думали — и это сразу чувствовалось, — что даже если с его словами не всегда можно согласиться, то стоит он все-таки за правое дело.

— Я подразумевал нечто большее, — сказал я. — Считаете ли вы, что человек с его взглядами — скверный человек?

Г.-С. Кларк твердо вел свою линию — не дрогнул он и тут.

— Как правило, я не берусь судить о достоинствах человека, отрицающего христианскую религию.

— Придется вам на этот раз сделать исключение. Считаете ли вы, что человеку со взглядами Говарда ни при каких обстоятельствах нельзя доверять?

— Я считаю, что во многих случаях его взгляды помешали бы мне доверять ему — доверять в моем понимании этого слова.

— Считаете ли вы, что он и вы — люди в корне разные?

Кларк улыбнулся милой и упрямой улыбкой.

— Полагаю, что известная разница между нами есть.

— Считаете ли вы, что от таких людей нужно стараться избавиться?

— Право, ректор, — запротестовал Доуссон-Хилл, — такие вопросы недопустимы.

Кларк продолжал улыбаться. Я не стал настаивать на ответе.

В своем заключительном слове, совсем коротком, но все же прерванном завтраком, я постарался использовать до конца предубеждения Кларка. Допустимо ли, чтобы суд, хотя бы в малой степени, поощрял точку зрения, что личные качества человека и его убеждения неотделимы? Разве это не вздор, и к тому же вздор опасный? Разве все мы не знаем ученых — я назвал одного из них, — чьи убеждения полностью совпадают с убеждениями Говарда и чья честность в то же время безусловна. Не висит ли над нами в наш век постоянная угроза того, что мир расколется надвое, причем не только в области практической, но и духовной? Не заслоняла ли истину с первого дня возникновения этого дела дымовая завеса предубеждения — завеса настолько густая, что люди, находящиеся по обе стороны ее, перестали видеть друг в друге себе подобных? Не нанесло ли это большой вред и колледжу, и самому Говарду, не свело ли на нет надежды на справедливое решение?

Я говорил все это, нисколько не стараясь смягчить смысл своих слов. Использовав для начала выступление Кларка, я направил все свое красноречие непосредственно на Кроуфорда, потому что мне казалось, что я еще могу сыграть на некоторых его принципах. Но говорил я так не только из тактических соображений. Пусть Кларк твердо верил в то, что говорил сегодня утром, — не менее твердо верил и я в то, что говорил сейчас.