Екатерина Завершнева - Высотка
Осторожный стук. Аська, открой. Я дурак, открой. Не знаю, что на меня нашло… Я не могу так уйти, слышишь? Открой, ты ведь там.
Продолжаю плакать, раз уж начала. Почему все должно повторяться? Бежим по кругу, как в цирке, свернуть некуда. Сейчас Митька вынесет дверь, потом… Тот лифт не вернешь, он застрял где-то между десятым и одиннадцатым этажом, чуть-чуть не дотянув до пункта назначения… Господи, опять лифт, опять рифма… В этом сценарии все спутано, смешано… Где один, там другой, а как их вообще можно ставить рядом!.. Как это в твоей голове укладывается, Ася!.. Рифмуешь, не глядя! И потом получается то, что получается. Каждый отрезок жизни по два раза, сначала счастье, потом — на том же месте — опустошение. От разговора на лавочке вот тут как будто сигаретой дырку прожгли. Больно, грязно.
Митя, не дождавшись, пока я найду в темноте ключ (зачем, ведь можно просто повернуть?.. это снаружи ключ нужен, а изнутри защелка… о Дон Гуан, как сердцем я слаба…) высаживает стекло кулаком, просовывает руку внутрь, нащупывает защелку; в темноте он кажется еще больше; одноглазый циклоп, пересчитывающий своих овец; медведь, который вернулся и спрашивает — кто пил из моей чашки? кто сидел на моем стуле? кто залез в мою кровать? но мне не страшно; страшно, если бы он этого не сделал.
На руку даже не взглянул
там могут быть осколки, Митя, надо промыть
к черту, иди сюда, говорит он, задыхаясь
отрывисто, заглатывая слова как рыболовные крючки
на этот раз мы прорвем сеть и уйдем
на другой берег, где нас никто не найдет
(не делай так больше, повторял он как заведенный, пока я стаскивала с него куртку, не делай так никогда, не говори
со мной, как будто я тебе докучаю, как будто я у тебя в долг прошу, я же живой, вот, погляди, кровь)
и снова это движение вверх через голову
футболка пятнами
лицо, исполосованное уличным светом
грудная клетка гладиатора
стянутая кожаными ремнями
на груди ни царапины
зеленый новичок
и как таких выпускают на арену
к черту футболку, к черту ремни
freedom is just another word for nothin’ left to lose
nothin’ don’t mean nothin’ hon’ if it ain’t free
сними это, не бойся
просто сними и обними меня
ничего больше
(сам вижу, что это пошло до безобразия — и выбитое стекло, и кровь, и этот паршивый треугольник, говорит он и его сердце успокаивается, все медленней, все тише, тум-тум-тум, тум-тум, тум-тум, секс странная штука, иногда после него даже хуже, у тебя такое было?)
почему, когда мы ехали по ночной Москве
и я обнимала тебя, прячась от ветра —
моя водолазка, ветровка, твой свитер, майка
столько слоев, чтобы сдержать обещание и не влипнуть
почему мы были ближе, чем теперь
когда нам никто не может помешать?
ужасный день, ужасная ночь
в этой комнате все чужое
она давным-давно не наша, не твоя, не моя
ветер надсаживается, рвет рамы с мясом
дождь перемогается в снег
мы поднимаем с пола вещь за вещью
слой за слоем одеваемся молча
думая о том, что они не поверят
ты сама-то — веришь?
(кровь, осколки, темнота
все компоненты приведены в соприкосновение
фитилек запален, могло ли не рвануть?)
заколдованный круг
что бы ты ни делал, нет исхода
конечно, до завтра, до утра
будем ремонтировать дверь, что-нибудь придумаем
выйдем на лестницу, обнимемся, поговорим
или просто сядем за руль, газанем и уедем
в прошлогоднюю Москву, на другой берег
где нас никто не найдет.
Митя ушел, я заснула; ночью просыпалась, пила воду; было плохо, прямо скажем, хреново; мутило, мотало, трясло; кетоновые тела резвились в крови и не собирались из нее вымываться; на внутренней стороне век вздувалась какая-то асфальтовая волна, лопаясь сотнями глаз… Это была не просто птичья болезнь, это было похоже на конец света; море серы и полчища саранчи, и ангел, выливающий расплавленное железо в рот грешнику, который много знал пил, и трубы страшного суда в виде сирены «скорой помощи», едущей по улице к кому-то другому…
Утром встала рано, через не могу, хотя смысла в этом подъеме не было. Баев так и не появился, на полу битое стекло, в двери пробоина, надо подмести, убрать, помыть, навести порядочек. Если с умом взяться за дело, то можно занять себя до завтрашнего дня. Или до конца недели. Если собраться с духом и вывезти отсюда всю грязь. Выучить все уроки. Отдать долги. Исправить непоправимое.
На столе открытка, Самсон принес, Баев еще не видел.
Данечка и Ася!
Давно от вас не было весточки. Как живете, как учеба, здоровы ли? Асенька, милая, напиши нам хотя бы ты, от этого турка не дождешься. Пусть сходит к Павлику и позвонит нам, или на почту — разве это так трудно? Или ты сходи, когда будет время.
Наши дела то так, то сяк, в письме не напишешь. Александр Кимович всю зиму и весну проболел, лежал в стационаре, сейчас он дома, чувствует себя неплохо. Я держусь, у Любы все по-старому, малыш беспокойный, по ночам плачет, кормится по два-три раза, днем тоже много хлопот. Она очень устает, мы по мере сил помогаем, берем Юлечку на выходные, ходим в магазин, на рынок, в общем, как-то справляемся.
Напишите ваш новый адрес. Мы собрали посылку, но куда отправлять не знаем. Ждем вас летом, приезжайте сразу, как сдадите экзамены. Передавайте привет Александру Яковлевичу и Алене Викторовне.
Ася, когда у мамы день рождения, я запамятовала? Где-то в этих числах должно быть. Позвони мне, чтобы я успела ее поздравить.
А. К. и А. М.
Хорошие новости
Приехали баевские одноклассники, курсанты Рязанского училища ВДВ.
К нам заселился Мыкола, крепкий парень с бритым затылком (чувствуется баевский стиль, «мальчики из провинции»). Спит на полу, в жизни непритязателен, изъясняется афоризмами, мимо меня без шутки не пройдет, каждый раз что-нибудь отчебучит, посему я нахожусь в состоянии полной боевой готовности, чтобы дать отпор. Нет-нет, все культурно. Подозреваю, что таким способом Мыкола выражает симпатию к девушке своего друга. Даже приятно, если отвлечься от громоподобного храпа, который будит не только меня, но и Кубика, и ничего, что тот через стенку.
Самсонова постояльца зовут Уткин, он же Крякин, он же Квакин, а также Пушкин, Ушкин, Сушкин, Дудкин и Парашюткин — не человек, а Тимур и его команда.
Гусев, а на самом деле ты кто? — спрашивает Баев, это такой жест на публику. Да я уже забыл! — отвечает Плюшкин добродушно, ему не впервой. Маленького росточка, с тонкими чертами лица, легкий как пушинка, наверное. Хорошо это для десантника или нет?
* * *21.06
Живу я теперь среди военных, красивые оба, здоровенный только Мыкола. Меня они за человека не считают, но военным так положено. Не обижают, и на том спасибо. Я добиваю сессию, в который раз иду по канату, нужно сохранять спокойствие, пребывать в равновесном состоянии. Жую билеты, пережевываю, на побочные факторы не отвлекаюсь. Сдам дяде Сереже девиантное поведение и тогда распылюсь на атомы, а пока нам распыляться нельзя. Самсон дважды спасать не станет.
Перед В. П. стыдно, впрочем, чувство это перманентное. Он подмахнул очередную курсовую, закрыв глаза на недоделки. Я вас измором возьму, говорит. Вроде того чудака, который караулил меня в перерывах между лекциями, чтобы заманить в университетский хор (и откуда только узнал!). На осень запланирован эксперимент, я буду занята на тестировании, если доживу, конечно. В методике — ваша малая толика, говорит В. П., зачем же отдавать ее кому бы то ни было, даже мне?
Митька взял и объявился. Где пропадал, с какой целью — нет ответа. Мои девятнадцать версий — по числу дней, которые он отсутствовал — я похоронила заживо, перетерла от и до и успокоилась. Не все ли равно? Он же тебе отказал, ну, тогда… Или это ты ему отказала? Короче, куда ни кинь…
Залег на дно, полежал, выплыл — без подробностей. Из пальца вынули три осколка, один сустав поврежден, заживать будет долго. О волейболе и речи нет. Остальное в силе. Гуляем вокруг ГЗ, дремлем на лавочках. Я, естественно, вопросов не задаю. Пришел-ушел, да на здоровье!.. Если без объяснения причин, значит, и не было никаких причин…
Ох, что-то я сегодня действительно не в духе.
Стекло мы так и не вставили, кое-как законопатили дыру картонкой, можно просунуть руку и открыть. Об этом все знают и пользуются. Придешь, бывало, с заказа, усталая как собака, а у тебя гулянка (или чего похуже, встреча тет-а-тет). Садись, говорят, Зверева, с нами. Ну хорошо хоть не ложись.
