Дер Нистер - Семья Машбер
Однако надо знать, что даже Шмулик, почти исключенный из общества человек, на которого весь город глядел косо, с отвращением и страхом, — даже Шмулик, когда к нему проявляли уважение и он чувствовал, что «врата раскаяния» для него не захлопнуты, вдруг начинал думать о своем прошлом с болью и сожалением, начинал плакать в присутствии сектантов, для которых раньше был чужаком, посторонним, лишь бы те считали его своим… И объяснялось это, повторяем мы, особенностями самой группы верующих, с которыми Шмулик сблизился, и главным образом личными качествами руководителя, посвятившего себя служению ради очищения и исправления.
Так было со Шмуликом, так было и с Михлом, которого Лузи терпеливо выслушал, не перебивая его, как другие, и не отмахиваясь от него.
Нет, Лузи слушал внимательно. Более того (и это на первый взгляд особенно удивительно), Лузи, слушая, был как будто согласен с Михлом… Он даже с довольной улыбкой воспринял речь Михла, что казалось уже и вовсе не понятным.
Последнее, однако, связано с тем, что Лузи, глядя на опечаленного Михла, улыбался не его речам, но собственному воспоминанию о Сроли, который до прихода Михла назвал его имя, упрашивая Лузи взять договор и ссылаясь на то, что ему могут понадобиться деньги для такого, к примеру, как Михл… А Лузи хорошо знал, что если Сроли что-нибудь задумал и вознамерился сделать, то он стену прошибет, но своего добьется. И наверное, подумал Лузи, Сроли скрылся за дверью, едва Михл вошел, как раз для того, чтобы именно сейчас, пока Михла дома нет, оказать ему помощь, но не ставить его в неловкое положение.
Как мы знаем, так оно и оказалось… А Михл излил Лузи свою душу и добавил, что пришел не за утешением — ведь он знает, что человек есть прах и утехи его ничтожны, — но потому, что не может сидеть дома и видеть горе жены и детей. Когда Михл все это сказал, а Лузи ни в чем его не упрекнул, у Михла словно камень с души свалился; ему стало легче уже оттого, что он откровенно и свободно обо всем рассказал…
К тому же в доме Лузи было хорошо натоплено, и от уютного тепла у Михла стало отходить настуженное тело… А когда Сроли Гол, успевший в городе сделать все задуманное, пришел с кошелкой, карманами и руками, полными всяких яств и напитков, приготовленных для предстоящей трапезы, и предложил Михлу вымыть руки и закусить, Михл не отказался. Он подошел к накрытому столу, и видно было, что он доволен не только самим угощением, но и тем, как доброжелательно оно было ему предложено.
Ни Лузи, ни Сроли не глядели Михлу в рот и вообще, когда тот утолял голод, смотрели в сторону, точно были заняты чем-то другим… Михл поел и ушел от Лузи без ссор и споров, неся в себе чувство, что двери дома Лузи для него по-прежнему открыты, словно никаких перемен не произошло…
Тогда к Сроли снова вернулось снизошедшее на него давеча праздничное настроение. Видно было, что он доволен и рад тому, что проделал сегодня столько дел и что Лузи так хорошо принял Михла. И Сроли принялся особенно старательно, быстро и с огоньком готовиться к предстоящей трапезе, словно это была первая его работа за весь день.
Он перенес все столы в переднюю комнату, где должны были собраться гости, и поставил их один к одному. Потом притащил скамьи, постелил новую скатерть, которая нашлась в хозяйстве у Лузи, и начал сервировать стол, расставляя тарелки, раскладывая ножи, вилки и ложки, чтобы не случилось, как часто бывает у бедняков, что на весь стол оказывается один нож и не хватает ни ложек, ни вилок. Сроли все сделал особенно старательно, хотя на сервировку здесь смотрят сквозь пальцы.
Сроли позаботился и о съестном, и о напитках, и об остальном тоже. Все лампы он принес в переднюю и поставил на стол, чтобы сегодня было светлее, чем всегда. А когда все было готово, он оглядел свою работу глазом опытного сервировщика и, заметив, что не хватает вещей, которых у Лузи даже и нет, отправился к соседям и одолжил нужное.
Когда ему показалось, что вина мало, он еще раз сходил в город и пополнил запасы.
Вечером после молитвы, когда народ стал собираться, когда на столе зажгли не одну, а целых три лампы сразу и гости стали жмуриться от непривычно яркого света и от необыкновенно парадной сервировки, Сроли Гол, усталый, измотанный после целого дня забот и хлопот, уселся в углу, как если бы он ко всему проделанному и приготовленному в доме никакого отношения не имел, и стал ждать, когда нужно будет подавать то, чего на стол еще не принесли… Но и тогда можно было предвидеть, что он места среди приглашенных не займет, что он станет только подавать и прислуживать, как делают некоторые виновники торжества, которые ни к чему из наготовленного не притрагиваются и испытывают удовольствие от одного лишь обслуживания других…
Так оно и было. Когда гости наконец уселись, Сроли начал наблюдать, присматривать, подавать, если гостям чего-нибудь не хватало; он хотел, чтобы все чувствовали себя хорошо, чтобы не было обиженных даже среди тех, для кого места за столом не нашлось и кому пришлось стоять в стороне.
Это были обитатели «Проклятья», увидевшие необычное освещение в доме Лузи и почуявшие запах предстоящего торжества. Они, не стесняясь, вошли в дом без приглашения. Сроли старался, чтобы и эти остались довольны… Он впустил даже калек и помешанных, которых тоже привлек яркий свет. Они вошли тихо, словно на кончиках пальцев, столпились в кухне и начали заглядывать в большую комнату, надеясь, что и им перепадет лакомый кусок.
За столом сидели известные нам друзья Лузи — такие, как четырехаршинный портной с тощей шеей и сильно выступающим кадыком, красильщик Менахем с рассеченной губой, Янкеле-Затмение, «парочка» и многие другие, которых мы знаем и поэтому перечислять не станем. Пришли и новые знакомые, которые чувствовали себя не слишком свободно и даже немного отчужденно. Явился и Шмулик-драчун, который не позабыл о приглашении Сроли и не заставил себя упрашивать.
Гости уже успели отведать яств и напитков, которые Сроли принес днем с базара в кошелке и в карманах и которые он подкупил вечером в городе, подумав, что еды на всех не хватит.
После первых глотков у проголодавшихся гостей порозовели щеки, которые сначала были землистого цвета. Все почувствовали себя свободнее и бодрее, захотели петь, после чего, конечно, пустились бы танцевать до седьмого пота.
Но в тот момент, когда взоры гостей уже были обращены к главе стола, всегда начинавшему мелодию, которую за ним подхватывали другие, вдруг раздались странные звуки — звуки музыкального инструмента, доносящиеся из угла комнаты.
«Что такое? Что это?» читалось во взорах, обращенных в ту сторону, где стояли за неимением места незваные гости с «Проклятья».
И тут все увидали Сроли со свирелью у рта, которой он некогда увеселял новобрачных, как мы уже рассказывали… Взоры гостей обратились с немым вопросом к Лузи: хорошо ли, мол, что Сроли, вопреки обычаям, играет на нееврейском инструменте, на дудке? Прилично ли это, дозволено ли слушать?
— Это ничего, — добродушно ответил Лузи, да еще с улыбкой, означавшей, что и ему звуки показались странными, что ему тоже интересно, как и что сыграет Сроли на своем инструменте.
Гости были крайне удивлены — и те, кто сидел за столом, и те, кто стоял поодаль, все эти Среды и Коробки: услыхав звуки свирели, они подошли к порогу большой комнаты и, вытянув шею, стали прислушиваться к мелодии, которую наигрывал Сроли.
Сроли превзошел самого себя: чистота тона и музыкальность звуков заставили присутствующих забыть обо всем, что преследовало их на протяжении долгих лет… Гости словно перенеслись к дворцу, построенному где-то в воздухе, окруженному прекрасными садами и защищенному крепкими воротами, которые держали закрытыми для тех, кто недостоин сюда войти.
А Сроли со своей свирелью привел к дворцу людей и, играя, стал требовать, чтобы ворота отворились и чтобы хозяева оказали почести тем, кого он, Сроли, считает достойными и заслуживающими доверия.
«Они заслужили уважение, — как бы говорил он, играя, — хотя они бедны и обделены, ограблены и лишены своей доли, но кто знает, кому принадлежит завтрашний день и кто послезавтра получит власть над миром?»
И вот ворота отворяются, Сроли со своими друзьями входит, и видно, что они на первых порах чувствуют себя неловко и стесненно оттого, что попали сюда, кажется, незаслуженно, и, пожалуй, были бы рады, если бы их увели обратно…
Но Сроли не дает им чувствовать себя неловко, он ободряет и воодушевляет их, идет впереди и играет «встречу», как для самых желанных и долгожданных гостей.
Гости входят в роскошные залы, где щедро накрыты праздничные столы, за которыми уже сидят люди, ничем не отличающиеся от них самих, такие же убогие, так же бедно одетые, но чувствующие себя уже более свободно; и вот они радушно встречают новоприбывших, освобождают им места за столом и показывают, что все здесь могут ощущать себя легко и непринужденно.