Евгений Сатановский - Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика
Дело было в разгар моды на сыроедение. Тогда на каждом приеме в Америке или ее представительствах за рубежом центральным блюдом стола выступала очередная охапка какого-то сена. Или миска с нарезанными соломкой сырыми овощами. Как бы исходя из пожелания здорового образа жизни. Поскольку их следовало окунать для придания этой мечте парнокопытных хоть какого-нибудь вкуса в синтетические салатные заправки – дрессингз. Название приводится во множественном числе. Имела эта помесь соляной кислоты и синтетических пищевых добавок прямое отношение не к здоровому образу жизни, а к хроническому гастриту. Вкус совпадал с названием – в русском смысле этого слова.
И, отметим, они сопровождали и до сего дня сопровождают все без исключения памятные даты в Спасо-Хаузе – резиденции посла США в Москве. Наряду с маленькими абсолютно несъедобными пиццами и прочим отстоем в стиле позднего Гарлема. До самых последних времен, когда нелюбимый российскими политиками и политологами, но на деле абсолютно безобидный посол Макфолл внезапно для московского бомонда начал кормить приглашенных нормально. Еще не так, как это принято в Москве, но без необходимости заедать его угощение горстью таблеток от изжоги. Хотя это не относилось к вашингтонскому приему, о котором идет речь.
Прием этот шел своим чередом. Государственный секретарь произносил скучную речь, которую никто не слушал. Причем, в отличие от американцев, иностранные гости, а они составляли абсолютное большинство в зале, даже не старались делать вид, что их что-то в этой речи заинтересовало. Не только «русские». Европейцы и латиноамериканцы точно так же подбегали к подиуму, чтобы сфотографироваться на фоне Бейкера, меланхолически бубнившего свое. Надо отдать ему должное: он стоически терпел, не моргнув глазом.
С другой стороны, что может в такой ситуации сделать человек, исполняющий в США роль министра иностранных дел? Позвать охрану, чтобы разогнать невоспитанных туземцев? Так ведь он сам их и собрал – на то и туземцы, чтобы быть невоспитанными. Скорее всего, последними в истории Соединенных Штатов иностранными гостями, кто в присутствии первых лиц страны вел себя пристойно, были представители индейских племен. Собранные перед Большим Белым Отцом из Вашингтона, чтобы поговорить о наболевшем. Это у протокола проскакивало. С евреями справиться было нереально. Вот с ними и не справлялись. Даже не пробовали.
Отметим: точно так же вели себя американские хасиды в начале 2000-х в Астане, на открытии столичной синагоги, куда в гости к президенту Евроазиатского конгресса Александру Машкевичу ждали президента Назарбаева. Миллиардеры и сенаторы дисциплинированно ждали в углу, поближе к месту, откуда глава страны должен был произнести речь. С перспективой быть ему представленными.
Прочая публика сидела по обе стороны прохода. Который периодически заполнялся толпой в пейсах, бородах и черных шляпах, выплескивавшейся изо всех щелей. После чего все больше нервничающий начальник охраны Нурсултана Абишевича влетал в этот проход и расчищал его грудью. Имея при этом непередаваемое выражение лица. И голос, который вполне подошел бы темнику Чингисхана.
Было понятно, что если б он только мог применить нагайку… Но это явно было не велено. Что приводило его в совершенную растерянность. Поскольку, как вести себя с этим народом, он явно не понимал. Хотя, отметим, справился блестяще. За минуту до появления президента хасидов оттеснили из прохода. Президент прошел на приличествующей дистанции от массовки. Произнес короткую, но энергичную речь. Благополучно ушел. После чего толпа в лапсердаках снова затопила каждый квадратный сантиметр. Но это никого уже не волновало.
Так вот, американская служба безопасности явно имела опыт общения с евреями на порядок больший, чем казахская. Что исторически объяснимо. Несмотря на то, что осаждавшая трибуну толпа пейсов и лапсердаков не имела. А напротив, имела в качестве формы одежды классические костюмы с галстуками. Но вела себя точно так же, как далекие предки и близкие ортодоксальные родственники. Вольно. Чтобы не сказать, распущенно.
Последнее, впрочем, объяснялось элементарным голодом. Завтрак в отеле был ранний. Закуски перед приемом, в противоречие с тем, как это обычно у американцев бывает, не выдавали. Выдавали напитки. В том числе алкогольные. В количестве, недостаточном для того, чтобы ощутить опьянение. Но достаточном, чтобы разыгрался аппетит. В итоге есть хотелось смертельно. Бейкер говорил. И еще говорил. И снова говорил. Пропади он пропадом.
Из еды на тарелках лежали только отпечатанные на красивой цветной бумаге меню. Естественно, на английском. Меню обещали длинный перечень блюд, называвшихся преимущественно непонятно. Был различим кофе. В конце. А также какие-то птифуры. Ну, птифуры так птифуры.
Автор вспомнил свое первое, в 70-м году, еще четвероклассником, посещение Ленинграда. Кафе «Север» на Невском. И потрясающего вкуса крошечные, на один укус, пирожные, которые были птифурами. Эклеры. Корзиночки. Наполеоны. Ма-а-сенькие. Но очень вкусные. Рот наполнился слюной. Сглотнул. Подошла вторая волна. Сглотнул еще раз. Бейкер не подвел: сказал еще фраз десять. И замолчал. Вызвав гром аплодисментов: появился шанс перекусить.
Последующие два часа на столы несли одну перемену за другой. На здоровенных тарелках лежало что-то странное. Маленького объема. Очень эстетического вида. Совершенно невнятного вкуса. Но изящно распределенное по поверхности фарфора. С каждым блюдом автору становилось все более неловко за свое гастрономическое невежество. Поскольку назвать это, которое периодически появлялось, едой, по его мнению, было никак нельзя.
Причем из десятка человек, сидевших за столом, лицом не менялся, после очередного издевательства хозяев над вкусовыми рецепторами гостей, только один – банкир Анатолий Ландсман. То ли исходя из его природного хладнокровия. То ли наученный опытом создания своего СДМ-банка. На остальных, включая пару итальянцев, грустно было смотреть. Насчет последних автор понял, почему они были так печальны, только после того, как сам поездил по Италии. И оценил местную кухню.
Как бы то ни было, ушли неизменные сырые овощи. Что-то желтое, размазанное по дну глубокой тарелки: очевидно, тыквенный суп. Клубок проросшей травы с крупными семечками и ярко-оранжевыми мелкими цветками. Не исключено, что это было дифлопе с семечками кациуса. Открытое для московской театральной и кинопублики Квартетом. И много лет спустя.
Наконец, в качестве основного блюда возник сопровождаемый ядовито-зеленым шпинатом резиновый, непрожевываемый ни за какие деньги крошечный кусочек плохо побритой утки с толстой, в пупырышках шкурой. Шкура, кости и два мясных волоконца. Что называется, надеемся, вам все понравилось. Очень приятно было с вами познакомиться. Пролетая Вашингтон, округ Колумбия, заезжайте к нам на чай. Будем рады. Всегда. И – двери закрыть. Плотно. На случай, если гость не понял.
Светская беседа не клеилась. Надежда оставалась только на то, что Макдоналдс за углом отеля не закроется до того, как делегацию до этого отеля довезут. Но, правда, к чаю и кофе должны были подать птифуры. Ну, что такое американский чай и кофе, в том числе на приемах в госдепартаменте, это песня особая. Краснодарский чай из крупных веточек и случайно попавших к ним в компанию старых листьев на фоне плохо заваренных, с какой-то пеной березовых веников, которые принес официант, выглядел бы очень даже ничего.
Итальянцы попросили кофе. Получили. Понюхали. Осторожно пригубили. Этого хватило, чтобы их перекосило окончательно. Кофе был явно бочковой. Этот кофе можно было считать продуктом среднего рода. Как много позже разрешило российское Министерство образования и, с позволения сказать, науки. Отвечая на пожелания руководства. Которое таким нехитрым способом явно рассчиталось со школой за собственную юношескую неспособность запомнить, как надо писать на самом деле.
Но не в том суть. Птифуры принесли. И это таки были птифуры. В смысле: врагам нашим такие птифуры. На смертном одре. Чтобы не мучились. По тарелке диаметром с купол Капитолия были размазаны золотисто-зеленые зигзаги. Похоже было, что по ней пустили погулять сильно подвыпившую птичку. С длинным клювом. Кулика. Или вальдшнепа. Которую сильно тошнило. Морская болезнь там или алкогольное опьянение. Бывает. И тошнило ее именно этим, двуцветным. Среди чего лежали три коричневые то ли кучки, то ли таблетки. Намекая на то, что несчастную птичку не только тошнило. Иначе откуда бы они там втроем взялись?
В завершение этого натюрморта на тарелке присутствовали три ягодки. Небольшие. Плохо вымытая черника – одна штука. Густо волосатая малина – одна штука. Беловато-зеленая, с намеком на розовое, даже не притворяющаяся спелой, земляничина – одна штука. И, напоследок, фиалка. Роскошная. Синяя с желтой сердцевинкой. На самом краю тарелки. Эстеты работали. Не иначе.
