Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Ах, какие мы все тогда были счастливые в вашем Счастливом! — с печальной улыбкой сказала тоненькая Тонечка, и Люся поверила в искренность этой очень успешной девушки, вкалывавшей как раб на галерах и, судя по невероятно узкой талии в стильном черном плаще с широким лаковым поясом, давно забывшей вкус пирогов и шашлыков.
Мало-помалу терзавшее душу ощущение фальши от тусовочных похорон, когда простую деревенскую женщину, разнорабочую на железной дороге, провожают в последний путь составом как для прощания с народной артисткой республики, заслуженной деятельницей искусств, постепенно исчезло. Даже до предела напряженная среди шикарного медийного бомонда Заболоцкая слегка расслабилась, перестала жаться, шепнула:
— Что-то я, Люськ, не рассчитала, думала, будет холодно.
Запихав в сумку темный платок, стянутый с головы, Нонка расстегнула молнию на стеганой куртке с капюшоном, махнула расческой по волосам, и из бедной родственницы покойной, приехавшей из далекой глубинки, превратилась в интеллигентную московскую тетку, сотрудницу бюджетного учреждения культуры.
Без десяти час собрались почти все приглашенные Лялей коллеги и знакомые — человек пятнадцать. Ждали только Танечку Кирееву, еще одну Лялину подружку по училищу, которая ехала прямо с «Мосфильма». Эта хорошенькая, общительная девочка всегда вызывала у Люси симпатию, теперь же, после ее интересных, запоминающихся ролей в настоящем кино, к симпатии добавилось еще и уважение: редкий случай, чтобы молодая актриса не разменивалась на всякую лабуду. Правда, Ляля говорила: «Легко Таньке не размениваться, когда у нее муж миллионер», — но, скорее всего, пренебрежительным фырканьем она маскировала элементарную зависть к чужому серьезному успеху. Уж кто-кто, а Лялька, профессионалка и совсем не дурочка, прекрасно могла отличить подлинное от заведомой халтуры.
Не успела Ляля рассерженно сказать: «Ждем Таньку еще две минуты, и уходим!» — как из-за поворота вынырнули одна за другой две машины. Из затормозившего такси показались длинные стройные ножки в высоких сапогах, а из «лексуса» спустя минуту вышел солидный темноволосый мужчина с огромным букетом.
Как истинная звезда, представ перед публикой в самый последний момент, весь с головы до ног в черном, лишь ослепительно-белый шарф поверх пальто, «маэстро» добился ожидаемого эффекта — все взгляды устремились к нему.
— Папочка, дорогой, ты все-таки приехал! — радостно воскликнула Ляля и, чмокнув на бегу подругу: — Привет, Тань! — бросилась ему навстречу.
Люся до того оторопела от неожиданного появления Марка, что никак не отреагировала на Нонкино бормотание: «Я отойду покурю».
Расцеловавшись с дочерью и брезгливо увернувшись от назойливого парня с фотокамерой, Марк огляделся и быстро взбежал вверх по ступеням.
— Здравствуй, Лю, извини, что опоздал. Самолет приземлился только час назад, — проговорил он задыхаясь и склонился к ее руке. — Мне так жалко Нюшу! Честное слово…
— Спасибо, что приехал. — А что еще она должна была сказать?
Когда Марк поднял седеющую с макушки голову, его лицо с резко обозначившимися на солнце морщинами выражало непритворное сострадание. Букет в его руках был из любимых Нюшиных темно-красных роз. В порыве нахлынувшей благодарности Люся уткнулась лбом в черное пальто, услышала ласковый шепот утешения и расплакалась: вот и жизнь прошла!
— Пап, мам, идемте же наконец! — нетерпеливо крикнула им Ляля, тем самым прервав их короткое, по-настоящему родственное единение.
— Не плачь, Лю, что же делать? Все мы смертны, — еле слышно пробормотал Марк срывающимся голосом, взял ее под руку, и только тут она сообразила, что Заболоцкой, которая недавно висела у нее на руке, рядом нет.
Нонку ждали, звали, искали. Мобильник этой рассеянной с улицы Бассейной, как часто случалось, был отключен, и перепуганная всерьез Люся помчалась в кладбищенский туалет: вдруг Нонке стало плохо? Живот прихватило или еще что-то?.. Никого.
В траурном зале, вместо того чтобы проникнуться трагическим моментом прощания с матерью, прощания навсегда, Люся все время нервно оглядывалась на двери. Возле могилы шарила по кладбищу безумным взглядом. Бросила горсть земли на гроб и в изнеможении прислонилась к Марку.
— Как ты думаешь, с Нонной не могло случиться что-нибудь ужасное?
— Успокойся, Лю, — шепнул он в ответ. — Скорее всего, она уже давно дома. Твоя подруга Заболоцкая всегда была довольно-таки взбалмошной, экзальтированной особой.
Его замечание поразило: неужели он еще помнит Нонкину фамилию? — и вместе с тем сразу же навело на мысль, что та сбежала из-за Марка.
Больше Люся уже не озиралась по сторонам, но, возвращаясь к машине под руку с Марком позади деловой, торопливой молодежи, все равно думала о Заболоцкой, теперь уже переполненная возмущением: как можно сбежать с похорон? Бросить подругу в такой тяжелый день? Какая же она все-таки эгоистка! Старая психопатка! Изображает из себя супернезависимую личность, с гордым видом заявляет, что ей абсолютно по барабану, как она выглядит и сколько весит, а стоило появиться Марку, и она, как самая примитивная баба, в панике пустилась в бега. Испугалась, что он узнает в толстой, неухоженной тетке с редкими желтыми зубами свою юную пассию с Центрального телевидения.
Поначалу не укладывающееся в голове поведение Заболоцкой могло иметь еще и иную, не только чисто бабскую мотивацию. Страшно принципиальная и нетерпимая, поскольку ей, одинокой, нетрудно себе это позволить, она могла взбеситься из-за того, что «Люська» с ходу не послала «подонка» Марка куда подальше, не затолкала его вместе с букетом обратно в «лексус» и не помчалась вдогонку за лучшей подругой… Еще чего! Не хватало только в угоду Заболоцкой устраивать скандал на похоронах матери. На глазах у Лялькиных коллег и под прицелом камеры. И вообще, как можно послать человека, который бросил все свои дела, а дел у него, надо думать, навалом, и прилетел, чтобы разделить их с Лялей горе, поддержать в трудную минуту?
Марк галантно распахнул дверцу машины, и Люся опустила глаза, чтобы не выдать свои неожиданные, несвоевременные женские мысли: если кому-то возраст и пошел на пользу, так это Марку. То ли раньше глаза ей застилала ненависть, то ли ему так шел его черный наряд, но сегодня он смотрелся потрясающе. Смазливый принц с годами превратился в красавца-короля, мужчину той редкой благородной внешности, что почти не встречается на российских просторах, где всю приличную публику давно загнали за Можай.
Усевшись на заднем сиденье королевского «лексуса», она со вздохом покачала головой: кто бы мог подумать, что ее безумный, изначально обреченный на крах роман с артистом М.С. Крыловым получит столь цивилизованное продолжение?
По крайней мере, со стороны — что очень немаловажно для брошенной женщины — их отношения с Марком выглядели исключительно цивилизованно. И на похоронах, и на поминках, устроенных Лялей в отдельном кабинете тихого элитного ресторана на Остоженке, Марк вел себя как бывший муж, который испытывает к экс-жене самые теплые, дружеские чувства. Но больше всего подкупило его подчеркнуто уважительное на публике отношение к Нюше, которую он, ни разу не сбившись, почтительно называл Анной Григорьевной.
Вообще, если бы не присутствие Марка, то поминки по Нюше легко могли превратиться в вечер, посвященный актрисе Ольге Кашириной: из всех Лялькиных чрезвычайно занятых знакомых на Остоженку сумели приехать лишь те, кто при жизни Нюшу не знал.
Первым взяв слово, «по старшинству», как с печальной иронией объявил он молодежи, Марк в этом своем слове вроде бы ничего особенно оригинального не сказал, назвав Анну Григорьевну человеком удивительной души, глубоко порядочной, отзывчивой, доброй женщиной, которая воспитала прекрасную дочь и замечательную внучку, но кто из присутствующих сказал бы лучше? Зато потом, когда все выпили не чокаясь, расслабились и за столом начался оживленный гур-гур, не имеющий никакого отношения к покойной, он, типично мужским жестом придерживая ладонью темный галстук, поднялся снова. Молодежь разом затихла.
— Представьте себе, друзья, такую картину. Голодный, вконец умотанный артист — утром репетиция, днем съемка, вечером спектакль — дождливой ночью плетется домой… — «Умотанный артист» тяжело вздохнул и, мгновенно расправив поникшие плечи, сделал счастливо-изумленное лицо. — А дома — скатерть-самобранка! Великолепный студень, умопомрачительные пирожки с капустой, рыба под маринадом, огурчики домашнего засола. Дары Анны Григорьевны. Моей замечательной, трогательно заботливой тещи. Но не хлебом единым ограничивалась ее удивительная обо мне забота. Чтобы зять не замерз в суровом московском климате, к Новому году моя дорогая теща регулярно преподносила мне собственноручно связанные шерстяные носочки. Признаться, я плохо представлял себе, куда бы мог отправиться в пестрых вязаных носках, — по-доброму пошутил он, — тем не менее, согласитесь, такая забота дорогого стоит! У Анны Григорьевны было поистине золотое сердце. Пусть земля ей будет пухом!
