Стивен Кинг - После заката
— Грюнвальд, я никому не звонил.
Будка задрожала. Ну, теперь уж точно…
Нет, туалет устоял и на сей раз. У Кертиса голова пошла кругом. И его затошнило. Не от вони — от жары. Или от вони и жары вместе. Рубашка мерзко липла к телу.
— Я выкладываю тебе факты, — сказал Грюнвальд. — Поэтому заткнись и слушай. Тишина в зале суда, мать твою!
Почему здесь так жарко?! Кертис поднял голову: на крыше не было вентиляционных отверстий. Точнее, они были, но кто-то закрыл их листом железа, проделав в нем три-четыре дырки. Они пропускали немного света, однако воздух почти не шел. Размером дырки были больше четвертака, но меньше серебряного доллара. Кертис посмотрел через плечо и увидел еще несколько дырок в двери — сама решетка была забита.
— Налоговая заморозила мои активы, — с упреком продолжал Грюнвальд. — Они сказали, что только проверят мою бухгалтерию, простая формальность, но я-то знал, к чему все идет.
Еще бы не знал — на воре шапка горит.
— Но кашель начал мучить меня еще до проверок. Ты постарался на славу. Я сходил к врачу. Рак легких, сосед, и он уже дал метастазы в печени, желудке и хрен знает где еще. Во всех мягких тканях. Для пидора-ведьмака — самые лакомые места. Странно, что ты обошел стороной мои яйца и зад. Хотя… еще не вечер, тебе только волю дай. Но я не дам. Я вроде замел все следы, а даже если нет — плевать. Скоро я пущу себе пулю в висок. Из этой самой пушки. Лежа в горячей ванне.
Паскуда сентиментально вздохнул.
— Только там я теперь счастлив. В горячей ванне.
Кертису пришла в голову одна мысль. Может, дело было в словах Грюнвальда: «Я вроде замел все следы», но скорее он уже давно это понял. Паскуда задумал перевернуть туалет. Он свалит его в любом случае: не важно, будет Кертис сидеть смирно или кричать и умолять. Пока он решил посидеть смирно — отчасти ему хотелось как можно дольше оставаться в вертикальном положении, но по большому счету он замер от ужаса. Грюнвальд не метафорами изъяснялся; он действительно считал, что его сосед — ведьмак. Его мозг, по-видимому, гнил вместе с остальными частями тела.
— РАК ЛЕГКИХ! — провещал Грюнвальд на всю опустевшую деревню и вновь закашлялся. В ответ раздраженно каркнули вороны. — Я бросил курить тридцать лет назад, а рак легких у меня сейчас?!
— Ты спятил, — сказал Кертис.
— Конечно, любой так скажет. Ты все продумал, верно? ПРОДУ-У-УМАЛ. И потом, в довершение всего ты подал на меня в суд из-за мерзкой псины! Твоя псина зашла на мою землю! А с какой целью? Ты забрал у меня участок, жену, дело, здоровье — чего еще тебе надо? Унизить меня, конечно! Чтоб жизнь медом не казалась! Колдовство! А знаешь, что написано про это в Библии? «Ворожеи не оставляй в живых!» Все мои беды — твоих рук дело, и ворожеи не оставляй… В ЖИВЫХ!!!
Грюнвальд толкнул будку. Видимо, он ударил ее плечом, потому что на этот раз она даже не пошатнулась — Кертис мгновенно стал невесомым и полетел назад. Засов мог сломаться под тяжестью его тела, но не сломался. Наверное, Грюнвальд его укрепил.
Потом вес вернулся, и Кертис упал на спину, а туалет — дверцей вниз. Зубы Кертиса сомкнулись на кончике языка. Затылок ударился о дверь, из глаз полетели искры. Крышка сиденья распахнулась, наружу хлынула густая черно-коричневая жижа, и размякшая какашка упала Кертису на пах. Он заорал, скинул ее с себя и вытерся о рубаху, оставив на ней коричневое пятно. Вонючая жидкость лилась из дырки, сбегала по скамье и лужей собиралась вокруг кроссовок. В ней уже плавала обертка от шоколада. Из толчковой пасти свисали гирлянды туалетной бумаги — канун Нового года в аду. Нет, это немыслимо. Это какой-то ночной кошмар, отголосок детских страхов.
— Нравится запашок, а, сосед? — весело спросил Паскуда, хохоча и кашляя. — Прямо как дома? Считай, это позорный стул для пидоров двадцать первого века! Осталось пригласить того сенатора-педика, Ларри Крэйга, накупить белья «Виктория сикрет» и можно закатывать вечеринку! Гости приходят в нижнем белье!
Спина у Кертиса тоже намокла. До него дошло, что туалет свалился в канаву, и вода теперь проникает внутрь через отверстия в двери.
— Эти будки обычно делают из тонкого пластика, как в придорожных кафе на платных автострадах, и при желании его можно пробить хоть кулаком. Но на стройках их облицовывают железом, чтобы хулиганам или пидорам, как ты, неповадно было. Пидоры через такие дырки трахаются. Да-да, я все про вас знаю, сосед. Или какие-нибудь сосунки швыряют через крышу камни, просто чтобы послушать звук — эдакий хлопок, как если лопнуть большой бумажный пакет. В общем, крыши мы тоже лицуем. Внутри, конечно, пекло, но так даже сподручнее: никто не станет пятнадцать минут листать журнал в толчке, где жарко, как в турецкой тюряге.
Кертис перевернулся. Он лежал в мерзкой вонючей луже. Вокруг запястья обмоталась туалетная бумага. Сняв ее, он увидел коричневый след — дерьмо какого-нибудь работяги с давно замороженной стройки. Кертис заплакал. Он лежал среди говна и туалетной бумаги, через дверь в будку сочилась вода, и это был не сон. Где-то недалеко его «мак» считал цифры с Уолл-стрит, а Кертис лежал в моче, рядом в углу валялась черная какашка, у ног зияло раскрытое сиденье, и это был не сон. Он продал бы душу дьяволу, чтобы проснуться сейчас в своей прохладной и чистой кровати.
— Выпусти меня!!! ГРЮНВАЛЬД, ПРОШУ!
— Не могу. Все идет по плану, — деловым тоном ответил Паскуда. — Ты приехал позлорадствовать, услышал зов природы и заметил неподалеку туалеты. Вошел в один, а тот взял и перевернулся. Конец истории. Когда тебя найдут — а однажды тебя все-таки найдут, — полицейские увидят, что все толчки накренились, потому что землю размыло ливнями. Телефон ты забыл дома, глупыш. Я его занесу, не волнуйся. Факты будут налицо — рано или поздно все упирается в факты.
Грюнвальд расхохотался, на сей раз без кашля — теплым, самодовольным смехом человека, который удачно обстряпал дельце. Кертис лежал в луже глубиной уже около двух дюймов, в мокрой рубашке и брюках, мечтая, чтобы Паскуда умер на месте от сердечного приступа. Хрен с ним, с раком, пусть свалится прямо тут, на разбитой грунтовой дороге своей неудавшейся стройки. Желательно на спину, чтобы птицы выклевали ему глаза.
Тогда я точно умру.
И правда, но Паскуда с самого начала замыслил убийство, так что какая разница?
— На ограбление не похоже: все деньги при тебе, да и ключ от мотороллера тоже. Кстати, ездить на нем опасно, имей в виду. Хуже только квадроциклы. Да еще без шлема! Как тебе не стыдно, сосед? Я заметил, ты включил сигнализацию. Правильно сделал, очень милый штришок. У тебя нет даже ручки, чтобы оставить на стене записку. Впрочем, я бы ее забрал. Идеальное убийство, трагический несчастный случай.
Грюнвальд умолк. Кертис с чудовищной ясностью представил, как он стоит, сунув руки в карманы мешковатых штанов, немытые волосы убраны за уши. Думает. Разговаривает с Кертисом и с самим собой, ищет возможные подвохи, хотя лелеял свой план много бессонных ночей.
— Конечно, все учесть невозможно. Никогда не знаешь, как карта ляжет. Но каковы шансы, что сюда кто-нибудь приедет, пока ты еще жив? Они невелики. Очень невелики. Да и в любом случае терять мне нечего. — Паскуда восхищенно рассмеялся. — Ты лежишь в дерьме, Джонсон? Очень надеюсь.
Кертис посмотрел на кучку дерьма, которую спихнул со своих штанов, но промолчал. В воздухе стояло тихое жужжание. Мухи. Всего несколько штук, но и этих хватало. Они вылетели из открытого сиденья. Видимо, их заперли в отстойном баке, который по всем правилам должен был находиться под Кертисом, а не у его ног.
— В общем, я пошел, сосед, а ты лежи и думай: тебя постигла ведьминская участь. Перефразирую героя одного фильма: в толчке никто не услышит твоего крика.
Грюнвальд пошел прочь. Кертис слышал его удаляющиеся шаги и хохот, чередующийся с кашлем.
— Грюнвальд! Грюнвальд, вернись!
Паскуда отозвался:
— Кто теперь взаперти? Ты! Ой как взаперти!
— Вернись, Паскуда!!!
Увы, с той стороны донесся лишь звук отъезжающей машины. Сперва Грюнвальд проехал по грунтовой дороге (Кертис услышал плеск луж под колесами), а затем поднялся на холм, где совсем другой Кертис Джонсон припарковал свой мотороллер. Напоследок Грюнвальд посигналил — веселый и зловещий звук, — и шум его двигателя слился с остальными шумами окружающего мира: гудением насекомых в траве, жужжанием мух, удравших из бака, и тихим гулом далекого самолета, где пассажиры первого класса сейчас угощались крекерами с сыром бри.
На руку Кертису села муха. Он ее согнал. Она приземлилась на колечко дерьма в углу и принялась за обед. Внезапно вонь из потревоженного бака показалась Кертису живым существом, черно-коричневой рукой, схватившей его за горло.
Но хуже всего воняло не разлагающееся дерьмо, а дезинфицирующая жидкость. Синяя пакость. Да, она самая.
