Арман Лану - Пчелиный пастырь
Самое интересное — эта когда Капатас впадает в транс.
«Сумеречница — ночное насекомое. Так же, как и ночь, оно приходит с Востока. Оно несет смерть на своих крыльях». И т. п.
Он никогда не употребляет народное название — «мертвая голова».
Ничто не может сравниться с красотою песни рододендронов в горах.
Я поворачиваюсь к морю спиной. Я иду в горы. Я счастлив. Человек счастлив лишь тогда, когда он поднимается.
— Пчелиный пастырь и в самом деле человек, который идет за весной.
И тремя днями позже:
Бомбардировка кварталов в Мюнхене.
Фрида, Фрида, Фрида, мой покой.
Капатас ходит пешком, но он влез на спину быка.
Словесный портрет одного из пор-вандрских террористов в точности совпадает с портретом помощника Капатаса — того, который занимается хозяйством.
Что и говорить, абвер работал хорошо!
У них был очень удивленный вид, когда я сказал, что Bienensprache — это для пчел то же самое, что сардана для людей.
Это могло бы стать темой докторской диссертации для маленького Ганса Бухвальда. У него богатая интуиция.
20 июля. Булу подтверждает идентичность личности лейтенанта Лонги с личностью участника пор-вандрского дела. Капатас способен вести не только контрабанду товарами, но и быть проводником беглецов через границу.
Вот уж порадуется фельдфебель Келлер.
Пчел использовали и в военных целях. Они охраняли Вергилиевы владения. Пчел можно и возбуждать и успокаивать — тут все зависит от опытности пчеловода. Существуют примеры защиты ульев пчелами во время осады крепостей с помощью катапульт.
Иные фразы Пчелиного пастыря меня зачаровывают. Нам вместе с фон Фришем надо было бы произвести научное исследование его донаучных познаний. Я более чем убежден, что наше эмпирическое познание охватывает все, кроме самого существенного.
Пастырь говорит:
«Мы думаем, что пчелы нужны для того, чтобы добывать нам мед! Ну, а цветы? А цветы думают, что пчелы дают им возможность заниматься любовью!» Это очень много для примитивного существа. И еще: «Пчела знает, в чем цели природы, больше, чем я». Мы-то знаем, что это неверно. Но мы знаем и то, что есть нечто такое, чего мы не улавливаем и что есть истина.
Возвращаюсь к ненависти Капатаса, к сумеречнице, к этому суеверию, которое, безусловно, существовало еще до Вергилия. Бесспорно, атропос — враг пчел, огромных размеров грабитель, от которого, однако, они отлично умеют освобождаться, замуровываясь в своих ячейках, когда он проникает в улей, и предоставляя ему умирать там с голоду. Мне кажется, что Капатас с его мифологическим воображением уподобляет бабочку «мертвая голова» оккупационной армии.
Так говорит Капатас («Also sprach Zarathustra»[135]): «Мы всего-навсего пчелы в своем улье. Мы уходим. Улей остается».
И еще:
«Когда пройдет столько же времени, сколько уже прошло, люди вымрут. А пчелы выживут. И они это знают. Вот почему они трудятся».
23 июля. Необходимо, чтобы фон Фриш, встретился с Капатасом. Надо, чтобы они оба жили.
Гауптман не только написал это, но и подчеркнул.
Мы проходим один мимо другого и не понимаем друг друга, даже если мы друзья, даже если мы спим вместе, если мы братья, даже если мы отец и сын. С тем большим основанием это можно сказать, когда налицо языковые барьеры и еще такие преграды, как мундир и война.
Написано по-французски:
«Господи, что мне делать?»
Капатас говорит о своих питомицах: «Они нашли решение». А мы нашли хотя бы одно?
Терраса моего кабинета заставлена ящиками, в которых цветут мирты с почти черными листьями, герань, с которой солнце обращается сурово (каталонская герань не такая густолиственная, как мюнхенская), и лавр. Все эти цветы цветут по-разному — от бело-розовых цветочков до темно-красных. Розовый цвет здесь ни с чем не сравним.
Улитки разбили здесь свой лагерь. Это целый улиточник. Они выползают только вечером.
Цветы лавра — можно сказать, что это миниатюрные зонтики, — так же аккуратно закрыты, как зонтик сэра Нэвилла Чемберлена.
Тридцатого числа двое таможенников изнасиловали в Сервере мать двоих детей. Ее отправили в сумасшедший дом. Как отмечает рапорт полевой жандармерии, оба таможенника — немцы. Они будут обезглавлены. Топором.
По-моему, он уверен, что с пчелами можно рассылать письма. С точки зрения технической это возможно. 20 миллиграммов — это 20 квадратных миллиметров микрофильма. Но каким образом это совмещается с примитивностью характера Капатаса? Или его помощников?
Карл фон Фриш родился 20 ноября 1886 года в Вене. Учился в Вене и в Мюнхене. Защитил докторскую диссертацию в Вене в 1910 году, потом с 1910 по 1921 год был ассистентом профессора Гертвига на Зоологическом факультете Мюнхенского университета. Этот профессор…
Три страницы небрежно вырваны. Так, словно это было сделано впопыхах. На следующей странице Эме с трудом разобрал написанное в спешке:
Корталеты. В Булу считают, что связь между партизанскими группами осуществляется с помощью сарданы. Там полагают, что сардана — это шифр. В первый вечер, в Палальде, Капатас внимательно смотрел на сардану, которую репетировали в Амели-ле-Бен.
Как это делают?
Не надо верить дурным приметам.
Это было записано 30 июля. Последняя запись. Почему он вырвал три листка? Хотел покрыть кого-нибудь? Или самого себя? А зачем человек, который писал это, спрятал свой дневник и пошел навстречу Политкому.
На следующий день Эме обедал в офицерской столовой с Жоливальдом и Гибером. Пластинки Сидни Бичета сменили свинг и Джанго Ренарта.
— Вы знали этого гауптмана? — спросил Жоливальд.
— В каком-то смысле знал. Этот человек меня разыскивал!
— У меня создалось впечатление, что это не был заурядный полицейский.
Эме долго молчал. В его глазах, темных, как озера Канигу, была видна скорбь. Он сделал над собой усилие, чтобы мягко ответить:
— Он попал в полицейские только из-за мобилизационной неразберихи. Гауптман Герхарт Линдауэр был человеком доброй воли.
Юный Гибер подошел к проигрывателю и опять поставил Бичета.
IV
После этого дневника-исповеди Эме Лонги просматривал последние сводки оккупантов уже с меньшим интересом, но вдруг побледнел. Двадцать строк жирным шрифтом подтверждали, что были операции по прочесыванию. Второго и третьего августа пятьсот немцев разгромили боевой центр партизан в Вельмании. Вот и все. А через три недели пришло Освобождение.
Таким образом, из-за немецкой неповоротливости, осторожности при проведении операции, из-за серьезных ударов, нанесенных немцам партизанами, из-за трудностей, которые испытывала служба безопасности, из-за соперничества между ее учреждениями немцы смогли отрубить голову гидры только в первых числах августа!
Лонги тут же навел справки в Комитете Освобождения. Он был удивлен расплывчатыми ответами. А ведь это была репетиция Орадура. Деревня была сожжена, пятеро жителей подвергнуты пыткам и расстреляны. Больше об этом почти ничего не знали. Уже наступала эра забвения.
Пребывание Лонги в этих краях подходило к концу. Вместе с Гориллой они решили до отъезда Эме добраться туда, где старый каталонец «умер, как бог».
На следующий же день Лонги и Сагольс отправились на «джипе» в долину Теты. На вершинах лежал снег. Мало-помалу Эме стал узнавать здешние места, выскобленные сухим морозом. Расстояния увеличивались, пространства расширялись. Неузнаваемы стали платаны, превратившиеся в исполинские подсвечники, а виноградники со своими сложными переплетениями ветвей походили на неразборчивые письмена, исписанные виноградными лозами.
Вскоре показались стены Бультернеры. Через несколько сот метров находилось то место, где гауптмана подстерегла смерть. Они покатили с минимальной скоростью. В лучах солнца все было отчетливо видно. Слева нависала гора — такой великолепной, такой рельефной Лонги еще никогда ее не видел. Венса, Маркиксан. Эме увидел знакомый ему гараж под Канигу. Грозная супруга Камо, закутанная в пурпурного цвета шаль, заправляла машину бензином. Он вновь увидел обнесенный стеной городок Вильфранш-де-Конфлан. Вскоре они добрались до Верне. Пауло в своем вязаном шлеме, надетом под пилотку, вел машину весело, как мальчишка, попавший на аттракционы в Луна-парк, и во все горло распевал свои любимые песенки, — песенки, совершенно здесь неуместные, так как в них говорилось о Берте, Розе и той самой Нини Собачья Шкура, которую так любили на площади Бастилии.
