Борис Васильев - Не стреляйте белых лебедей
— Стою.
— Ничего у тебя работенка. Не пыльная.
И пошел себе вразвалочку. Усмехнулся младший лейтенант:
— Не пыльная…
Он на такие встречи только поначалу обижался, а потом понял, что обижаться-то и не следует. Ведь как раз у таких вот, заспанных, он и проторчал двадцать пять лет, как бельмо на глазу: честный гражданин милицию не замечает. А раз так, не обижаться надо: гордиться.
И, как ни странно, встреча эта уравновесила перекос в душе его. Тот перекос, что возник после неуклюжего разговора с Марией Тихоновной. Решил Ковалев еще раз зайти к ней, завтра, как от Агнессы Павловны и Артема Ивановича выйдет. Зайти, повиниться за бестактность сегодняшнюю, прощения попросить и попрощаться. А решив так, повеселел Семен Митрофанович и к любимым своим пятиэтажкам зашагал в лучшем виде.
10
Был вечер, люди давно уже вернулись с работы, пообедали и теперь вылезли из всех подъездов во дворы подышать свежим воздухом. И в этом тоже была особенность пятиэтажек; лезли люди из них во двор при малейшей возможности. Стремились друг к другу, к общению, к разговорам, легко заводили знакомства, и поэтому во всех этих пятиэтажках не было ни тайн, ни секретов. Никто по норам своим не прятался, то ли потому, что жители привыкли к коммунальным квартирам, то ли потому, что, толкаясь по утрам в транспорте, работая на заводах, они уже органически не могли жить изолированно, жить только своими интересами. И Семен Митрофанович тоже не мог жить изолированно, тоже не мог жить только для себя и ради себя. И поэтому чувствовал он себя здесь как дома и его принимали как своего, без всяких скидок на род занятий.
— Здорово, Семен Митрофаныч! Ну, как служба идет?
— Да ведь, считай, прошла уже, Кирилл Николаевич, закругляюсь я. Дела сдаю старшему лейтенанту Степешко… Я вроде знакомил тебя с ним?
— Знакомил, Семен Митрофаныч, знакомил. Закуришь моих?
Семен Митрофанович присел на скамейку рядом с суровым мужчиной со шрамом на лице, в белой рубахе, домашних брюках и в тапочках. Они закурили, и к ним со всех сторон потянулись отцы семейств. Рассаживались вокруг, кто где уместился, закуривали, шутили, вспоминали свое, смеялись. И младший лейтенант Ковалев, вдруг размякнув, расстегнул тужурку и снял давивший располневшую шею форменный галстук.
— …А она в ответ: «Знаю, — говорит, — я вас, командировочных: улетишь-уедешь, а мне это ни к чему…»
— Хо-хо!.. Ну, Петрович дает!
— Не Петрович — девки дают прикурить!
— Так ты ни с чем и отчалил?
— Это тебе, брат, не в городе. Это Заволжье, там девки до сей поры кержаками пуганные.
— Вот где жену-то искать, Серега! Мотай на ус.
— А зачем мне пуганая? Мне непуганые больше нравятся.
— Глупый ты, Серега, парень…
— Ладно, отцы: вы свое, мы свое. Так, Семен Митрофанович?
— Смотря, в чем свое, Сережа.
— Да он все больше насчет девок, Митрофаныч!
— Я всерьез, отцы: мне жениться пора.
— Гуляешь с кем?
— Я-то?.. Да была тут одна, с фабрики. — Парень смахнул улыбку, прикурил. — Хорошая девчонка, ладная. А потом с Толиком крутанула.
— С каким таким Толиком?
— Да с семиэтажек, Митрофаныч.
— А ты и спасибо сказал? — спросил суровый мужчина. — Увели девку, а он… Дал бы ему пару раз без третьих глаз!
— А мне это, Кирилл Николаевич, ни к чему. Силой любить не заставишь…
Вокруг гомонили о чем-то, а Семен Митрофанович вдруг выключился из общего хора, вдруг опять вспомнил воробьиху в служебном «газике», синяки на ее лице. И еще Анатолия вспомнил, Толика этого: его трусоватую растерянность, его наглинку и — туфельки в коридоре, которые потом ушли как бы сами собой.
Нет, не мог Серега про эту самую воробьиху здесь толковать: слишком уж просто все тогда выходило. Хотя по-прежнему неясность оставалась, за что девчонку эту били и кто же такой все-таки этот самый Валера.
— Ты, Сережа, Валеру случаем не знаешь?
— Какого Валеру, Семен Митрофанович?
— Ну, того, что с Анатолием дружит?
— Н-нет, Семен Митрофанович, вроде у Толика никакого Валеры в корешах не водится… Не знаю, может, сейчас появился. А что?
— Да так, на всякий случай.
— Напарник у меня Валера. Валерка Гольцов…
— Да нет, Сергей, нет…
Зря он, конечно, про Валеру этого спросил, ни фамилии, ни примет, ни адреса его не зная. Стареть, видно, ты начал, Семен Митрофанович, что вопросы такие ставишь. Стареть…
Но Серегину девчонку, которую отбил Анатолий из семиэтажки, Ковалев все-таки постарался запомнить. Запомнить и сообщить об этом завтра старшему лейтенанту Данилычу.
— Уходишь, стало быть, Семен Митрофанович? Покидаешь нас, грешных?
— Ухожу, мужики, — вздохнул Ковалев, не выдержал. — Всякой службе свой срок положен.
— Неужто же мы вот так, всухую Митрофаныча отпустим, ребята? Не чужой же он нам.
— Верно говоришь, Гриша. Тут у меня где-то два рубля жена проглядела.
— Да у меня рублевка.
— Держи трояк, Серега: тебе все одно бежать, как младшему.
— Сбегаю.
— Вот еще держи. Пятерка с нас троих.
— И с меня взнос. Закусочки прихвати, Серега.
— А у меня дома еще грибки сохранились…
— Гляди, супруга засечет, больше не выпустит.
— Это Митрофаныча-то провожать не выпустит? Да ты что? Или она не человек у меня?
— Стойте, что это вы? Не надо ничего, не надо…
— Ты, Митрофаныч, помалкивай. Ты гость сегодня.
— Товарищи, я же на службе. Я же официально прошу вас, граждане…
— А мы тебе сегодня не подчинимся…
— Вот, Сергей, еще взнос: с нашего подъезда.
— Не допру я столько, отцы…
— Пацанов для подхвата захвати — учить тебя…
— Давай, Серега, не задерживай, а то мужской отдел закроют!
— Граждане жители, я же официально предупреждаю, что не могу. Не имею права. — Семен Митрофанович решительно напялил галстук и застегнул на все пуговицы тужурку. — Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей…
— Погоди, Митрофаныч, — перебил строгий Кирилл Николаевич. — В семиэтажках был?
— Ну был.
— Бабу-ягу навещал?
— Ну навещал.
— Так. Кого у нас по плану охватить должен?
— Ну, это известно! — улыбнулся Гриша, шустрый, улыбчивый мужчина без возраста. — Кукушкина повоспитывать надо, верно, Семен Митрофанович?
— К Кукушкиным зайти требуется, — подтвердил Ковалев.
— Ну, так зайди, — сказал Кирилл Николаевич. — Исполни служебный долг, пока мы тут гоношиться будем. Иди, иди, чего время зря теряешь? Все равно ведь всухую не выпустим.
Все сейчас смотрели на него, улыбались, и по этим улыбкам Семен Митрофанович понял, что всухую отсюда он действительно не уйдет. Придется выпить, хоть самую малость, а придется. Чокнуться с этими развеселыми, шумными мужиками, пожелать им счастья в трудовой и личной жизни и распрощаться. Да, отступать тут было некуда, и младший лейтенант Ковалев сказал:
— Ладно, уговорили. Пойду пока к Кукушкину…
— А Кукушкина дома нет! — крикнул какой-то малец с велосипедом.
— А ты найди! — строго сказал Кирилл Николаевич. — Найди и скажи, что его немедленно требует на квартиру Семен Митрофанович. Живо давай!
И мальчишка сразу же куда-то исчез.
Хороша была Вера Кукушкина: статная, чернобровая. Она стояла в дверном проеме, как в раме, и Семен Митрофанович, улыбаясь, любовался ею. Любовался и жалел: глаза у нее потерянные были. Красивые серые глазищи и — потерянные. И еще синяк на шее. Возле уха.
— Здравствуй, Вера Кукушкина. В дом-то пустишь?
— Семен Митрофанович, зачем вы?
— Надо, надо, нечего! Ну, чего на пороге-то стоим?
— Так нет его. Опять с дружками пьет, видно.
— А он мне и не нужен. Мне ты нужна, Вера.
— Я?.. — улыбнулась все-таки чернобровая. — Зачем же я-то?
— Узнаешь. — Семен Митрофанович отстранил ее, вытер ноги, повесил у входа фуражку. — Ну, хозяин в комнатах встречает, хозяйка кухней хвастает. Так куда же пойдем, Вера?
— Нечем мне хвастать, Семен Митрофанович.
И все же в кухню провела. Сели там на табуретки — друг против друга. Уставился Ковалев в ее налитое, без намека на морщиночку лицо, опять заулыбался. А она отвернулась.
— Смеетесь все?
— Зеркало тебе показать?
— Зачем мне зеркало?
— Нет, все-таки где оно у тебя? — Младший лейтенант встал, и хозяйка хотела было следом подняться, но он удержал. — Сам принесу. В комнате?
— В комнате. А зачем, Семен Митрофанович?
Семен Митрофанович, не отвечая более, прошел в комнату: бедная комнатка была, пропитая. Кровать детская, диван продавленный, стол, стулья да шкафчик с полкой. На полке стояло зеркало, но Семен Митрофанович вдруг потерял к нему интерес, потому что в углу играл худенький мальчонка лет пяти: складывал что-то из чурок и кубиков. Увидев младшего лейтенанта, он неуверенно заулыбался, захлопал большими, как у матери, ресницами.
