Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
— Поговорил с Хэппи по телефону, посмотрел семичасовые новости, не вымыл посуду, ты не хочешь малость прибрать это безобразие?
— Если ничего не делаешь, а только слушаешь новую музыку, все прочее отходит на задний план, бледнеет, расплывается. Не так ли чувствовал себя Одиссей, когда они с Диомедом задумали украсть у троянцев статую Афины, чтобы те пали духом и проиграли войну? Вряд ли, однако кто знает, какое влияние оказывала новая музыка того далекого времени на своих слушателей?
— Или как она соотносится с новой музыкой нашего времени?
— Можно только строить предположения.
— Ладно. Я тут разговаривал с девушкой, вообще-то разговаривал с ее матерью, но ее дочка очень даже присутствовала, на улице. А дочка, она ну прямо такая, что ты точно захотел бы затащить ее в постель и тискать и целовать, если бы, конечно, ты не был слишком стар. Если бы она не была слишком юной. Сказочно красивая молодая женщина, и она смотрела на меня вроде как обольстительно, весьма обольстительно, я бы сказал, обжигающе, и я заметно вырос в своих глазах, даже сильно вырос в своих глазах, подумал, что я еще вполне… Пока не сообразил, что она просто тренируется.
— Да, я все еще думаю о себе как о молодом человеке.
— Да.
— Чуть староватый молодой человек.
— В этом нет ничего необычного.
— Чуть староватый молодой человек, все еще разыскивающий среди рек и деревьев подходящую напарницу.
— Да.
— Держу себя в чистоте.
— Ты очень чистый.
— Чище очень многих.
— Это не ускользнуло от моего внимания. Твоя чистость.
— Некоторые из этих людей совсем не чистые. Люди, которых встречаешь.
— Что с этим поделаешь?
— Ставь им пример. Будь чистым.
— Секу, секу.
— У меня есть три различные душевые головки. С разной жесткостью струй.
— Обалдеть.
— У меня есть такая, знаешь, финская мочалка, которую надевают на руку.
— Numero unо.
— Педикюр. Это тоже очень важно.
— Ты считаешь, что ты как огурчик, так что ли?
— Нет. Я ощущаю себя старой калошей.
— Чувствуешь себя как разбитая машина на обочине шоссе, лишенная всякой ценности.
— Чувствую себя как мне все это не нравится!
— Ты просто слегка раскис, старик, раскис, вот как это называется, раскис.
— Так как же это вышло, что нам не подносят никаких таких венков из роз с алой шелковой лентой с золоченой надписью на этой хренотени? Как это вышло?
— А черт его знает. Может, мы проиграли?
— Ну, как могли мы проиграть? Как могли мы? Мы!
— Мы держали хвост пистолетом. Могли хоть кому настучать по тыкве, начистить хлебало. И все же, может быть…
— Помню старые денечки, когда мы почти автоматически…
— Да. Почти без усилий…
— Верно. Заходите, коммандер. Ставьте прямо сюда, да все равно куда, дайте я место расчищу. Ставь эту посудину прямо здесь. Одиннадцатифутовый серебряный кубок!
— С великолепной гравировкой, с датами.
— С великолепной гравировкой, с датами. Но это было тогда.
— Так. Помощь ожидается?
— Я позвонил по номеру насчет помощи, и они сказали, что помощи больше нет.
— Я отведу тебя в Затон.
— Чего я там не видел?
— Я отведу тебя в Затон, город новой жизни.
— Может, завтра или еще когда.
— Затон, возвращающий бодрость.
— Слушай, мне как-то не с руки.
— Где можно соприкоснуться с первоосновами, поздороветь даже против своей воли.
— У меня уйма дел.
— Эта пустынная дорога. Она ведет в Затон.
— Нужно прополоть и проредить хлопок, забежать в аптеку.
— Ты бывал когда-нибудь в Затоне?
— Да, я там бывал.
— Затон, город новой надежды.
— Настроить окарину, пришить пуговицу к рубашке.
— Ты много путешествовал? Ты достаточно много путешествовал?
— Я путешествовал, и немало.
— Чтобы вернуться, нужно сперва уйти, это фундаментальная истина.
— Радость возвращения есть высшая из моих радостей. Достигается прогулкой вокруг квартала.
— Затон. Ты видел новую казарму? Для государственной полиции. Они использовали для строительства этот красный камень, который у них там повсюду, очень симпатичное здание, тусклое и красное.
— А полицейским нравится?
— Кто же их спрашивал. Но они вряд ли могли бы… Я насчет что она же новая.
— Проветрить спальник, почистить фляжку.
— Ты видел новый амфитеатр? Построен из красного камня. Они ставят там все трагедии.
— Да, видел, он совсем рядом с железнодорожным вокзалом, верно?
— Нет, он поближе к Великому Лицею. Великий Лицей, сверкающий янтарь в оправе надменного города.
— Я бы сейчас совсем не отказался от жареной картошки. Жареная картошка с кетчупом.
— Затон. Задуман как один из этих новых городов. Где все и каждый будут счастливее. Очень строгие местные законы. Там не позволяют иметь автомобиль.
— Да. Я был там в начале. Я помню лихорадку перед сдачей проекта. Меня попросили сделать доклад. Но мне ничто не шло на ум. Я просто стоял там, в синем рабочем халате с эмблемой Затона, точь-в-точь похожем на беременное платье, стоял и молчал. Я не мог придумать, а что же сказать. В конце концов я сказал, что присоединяюсь к общему мнению.
— Единственная тамошняя древность это монастырь, датируется 1720 годом или около того. Там есть Черная Богородица, и Богородица черная, и Ребенок тоже. Датируется 1720 годом или вроде того.
— Я видел. Крутая вещь. Такая крутая, что слезу вышибает.
— А осенью приезжает цирк. Выступает в саду красных камней, где резные красные астры и резные красные флоксы оттеняются поребриками из желтого берилла.
— Я видел. Поразительно круто.
— Так что решено, мы едем в Затон, где будут рауты и пирушки, а может, еще и простая, без формальностей танцулька, может — пообжимаешься на веранде с одной - другой тамошней ослепительной красавицей.
— Теперь я не очень чтобы очень насчет обжиматься. По большей части я стою перед ними на коленях, занимаюсь для них вязанием или делаю грамматический разбор…
— И затонское стадо бизонов. Шесть тысяч зверюг. И все они еще живы.
— Каждый дом имеет обширный парк и газоны, латунные подсвечники, троекратную в день доставку почты. Элегантные вдовы, одиноко живущие в просторных особняках, поливающие газоны с помощью вращающихся желтых разбрызгивалок, внимательно обследующие траву в поисках побуревших участков, которые должно полить. Иногда в доме есть взрослый ребенок, или почти взрослый, работающий в школе или больнице, преподавателем или консультантом. Стены многих домов украшены семейными фотографиями, если спросить, кто там изображен, тебе ответят охотно и с удовольствием. На закате всех, кто прожил этот день, награждают орденами, крестом св. Жайме, крестом св. Эма.
— Задуман как один из этих новых городов, где каждый будет счастливее, много счастливее, вот в чем идея.
— Мир. Безмятежность. Мертвых экспонируют в художественных галереях, в рамах. А иногда ставят на постаменты. Почти то же, что и везде, только в Затоне экспонируют самую доподлинную…
— Личность.
— Да.
— И они крутят пленку, как говорил этот мужик или там женщина, прямо рядом с его или ее…
— Рамой или постаментом.
— Записанную загодя.
— Естественно.
— Ошеломленные белые лица разговаривают.
— Убил несколько цветов и поставил их в горшочки под этими лицами, все так делают.
— Что-то непрестанно тянет тебя назад, как магнит.
— Смотреть, как бизоны щиплют траву. Не может быть, чтобы я ждал именно этого, я ждал слишком уж долго. Это вялое, бесцельное слоняние с места на место казалось мне невыносимым. Но под конец я и сам был уже не прочь пощипать малость травки, это бы смотрелось забавно.
— Есть ли на небесах мятлик, голубая трава? Наведи справки. Я видел улицы Затона, несколько костров, а над ними — дворняжки, жарящиеся на рябиновых вертелах.
— А на другом углу какой-то человек переделывал мозг в горе.
— Затон проецирует положительные образы себя через великое коммуникационное средство кинофильма.
— Кинематографы запружены плодами их прежнего труда.
— Настоящие фильмы. Рассылаются повсюду.
— Фильм есть великое коммуникационное средство нашего века — здоровый, хихикающий фильм.
— Так что, если ты даже не едешь в Затон, ты имеешь возможность проникнуться его смыслом.
— Мне бы хотелось бы просто отдохнуть и побездельничать.
— Звуковые дорожки на бирманском, итальянском, тви и других языках.
— Один фильм стоит тысячи слов. Не меньше чем тысячи.
— Есть фильм про новую казарму и фильм про новый амфитеатр.
— Хорошо. Великолепно.
— В том, что про новую казарму, мы видим ребят из роты «А» на утренней поверке, бодрых и расторопных. «Маттингли!» — выкликает сержант. «Я!» — говорит Маттингли. «Морган!» — выкликает сержант. «Я!» — говорит Морган.
