Михаил Васильев - Остров
Он выскочил на тропу. Длинное и железное хлестнуло совсем рядом. Мамонт сразу присел. Он увидел эти пули. Прямо перед ним их задержали редкие заросли папоротника. Пули, оказавшиеся разрывными, взорвались, едва коснувшись листьев. Рядом внезапно раздался дикий, не человеком будто издаваемый, крик. На его глазах куски разлетевшихся сучьев какого — то кустарника ударили в лицо Марико. Она повернулась, вцепившись руками в это лицо, залитое кровью. Глаза на нем не было. Заморожено, будто не в этом, не в настоящем, мире, Мамонт видел черную, сочащуюся кровью, дыру.
— …Эти, грузчики японские, оказывается, бочонок саке тащили, — рассказывал Чукигек. — Пришлось бросить. Я сегодня возвращался туда, искал-искал, так и не нашел- значит, черные унесли.
— Унесли!.. Свои ноги еле унесли, — заметил Мамонт. — И еще Марико кое-как. Еле-еле… Ох и намучились, пока ее тащили. — Приходилось говорить громко, его заглушал гул неблизкого отсюда пожара.
А говорить не хотелось вообще. Со стороны горящего корейского поселка доносился ритмичный грохот барабанов и иногда длинный тягучий звон колокола. Горящий поселок выглядел больше, чем был на самом деле. Отсюда казалось, что горит половина острова.
— Ну вот, черные Шанхай подожгли, — задумчиво, будто завершая какую-то свою мысль, сказал Пенелоп.
— Да нет, — возразил Мамонт. — Эти ни при чем. Это корейцы сами подожгли. На прощание. — помолчав, добавил. — Есть такой буддистский обычай- сжигать вещи, связанные со злом. Еще Тамайа об этом говорил… Совсем свободно корейцы уходят. На глазах у черных. Значит и эти с черными договорились.
Там вдалеке, у причала, горели большие контейнеры, штабеля каких-то ящиков. За последнее время вокруг нищего полуразрушенного уже поселка с нелепой основательностью разрослись бетонные укрепления. В этот серый мглистый день кто-то будто решил осветить их изнутри. Даже отсюда сквозь проемы дверей были видны розовые от огня пустые цементные отсеки и коридоры. Сам, несуществующий уже, поселок превратился в один высокий костер, черный дым спиралью уходил куда-то в недоступную пониманию высоту.
"А ведь уже появилось было маленькое самомнение. Маленькое, величиной с желудь. Уверенность в себе."
— …А второго беглого своего черные увели, — все рассказывал что-то Чукигек. — Пусть сами теперь с ним разбираются. Да, Маринку мы еле унесли. Думал сердце лопнет — бежали, тащили. А все сундуки японские черным достались. Бочонок вот жаль.
Вытоптанное когда-то место перед окопами, где Чукигек дожидался обстрела себя, теперь заросло мелкими, по пояс, травянистыми пальмами, больше похожими на папоротник. Мамонт будто узнал их, он заморожено, без интереса, подумал, что когда-то в детстве видел такую в кадке в чей-то избе.
"Расчистить что ли сектор обстрела? — Он глядел на круглые, будто зонты, плотно сомкнутые, кроны пальм. — Для будущих боев? Или оставить, наоборот? Все-таки какая-никакая маскировка. Теперь только прятаться." В голову пришло, что хорошо было бы нагнуться и скрыться под этими зонтами. Надолго-надолго, на недели, пока здесь вокруг будут ходить-искать его черные или еще какие-нибудь гады.
Демьяныч, сидящий невдалеке, с важной неторопливостью выскреб из бумажной упаковки какую-то таблетку, проглотил. Сейчас Мамонт почему-то заметил, что снаружи люди — это тоже животные, странные, совсем некрасивые, обезьяны. По-особому противен был дымный вкус дальнего пожара. Непонятно почему глупо выглядел Демьяныч со своими таблетками, безнадежным стал запах йода и крови от собственной, перевязанной после последней встречи с черными, руки.
Демьяныч, щурясь, глядел в море, где качалось на волнах, уходящее от горящего острова, судно. Мамонт посмотрел в ту сторону. Длинный, выгнутый бананом, дощатый баркас под парусиновой крышей. В бинокль стала видна тесно забитая людьми палуба. Кажется, мелькнула красная нейлоновая рубаха Тамайи, и даже как будто показалось лицо Марико с черной повязкой поперек.
"Смена декораций. Слишком все стало серьезно. Чересчур серьезно для нас."
"Вот и уходят. Не просто корабль и не люди даже. Здоровенный кусок жизни уходит!"
— По крайней мере теперь не стану старым. А я никогда и не верил, что своей смертью помру, — отозвался Пенелоп. Значит последние слова Мамонт произнес вслух.
— По радио ураган обещали, — Чукигек в серой от грязи трофейной тельняшке сидел рядом на полуведерной банке тушенки, прижимая к груди свой большой транзистор.
— Что там врут? — спросил Мамонт. — Послушай.
Чукигек чем-то щелкнул, принялся крутить колесико из серой от старости пластмассы.
— Вот, вроде нашел… Остатки банд Мамонта разгромлены и рассеяны в джунглях, — прокомментировал он.
"Теперь наконец-то похоже на правду. Хорошо, что никто не может подслушать мои мысли."
— В общем жизнь продолжается, — сказал Мамонт.
— Продолжается кое-как, — отозвался Пенелоп.
— Теперь никому не служим, не дружим ни с кем, — опять заговорил Чукигек. — Сто процентов свободы, выражаясь по-американски. Так они выражаются, судя по их радиопередачкам.
Вдалеке прозвучал какой-то непонятный глухой взрыв, будто вздохнул какой-то гигантский зверь. Было заметно как на другой стороне острова, в глубине леса, валят деревья. Сегодня, не обращая внимания на пожар, черные начали это рано, часов в пять утра.
Оттуда донесся одиночный винтовочный выстрел. Потом лопающийся грохот карабина СКС. И уже далеко — сухой треск автоматных выстрелов. Черные целыми днями бродили в лесах, в кого-то стреляли, будто вели бои с еще одной, появившейся где-то там, армией.
Взявшись за изогнутые скобы и приседая от тяжести, Мамонт носил сразу по две неподъемные мины. По одной таскать было нельзя — приходилось торопиться.
Трап прогибался под груженными мизантропами, бредущими по нему. У берега в густом тумане неясно темнел баркас. Этой ночью ему удалось пробраться сюда, к острову.
— Двигайтесь, двигайтесь! Ночь кончается, — торопил в темноте Пенелоп.
Не обращая на него внимания, Мамонт остановился, нащупал в мешке с грузом, брошенном на берегу, пачку сигарет.
"Странно, вроде до всего этого никогда не был таким заядлым курильщиком… Насколько проще это представлялось в самом начале, там, в овраге с оружием. Победа или смерть. И все. Была и победа, и смерть… И этим не закончилось, куда-то все тянется, тянется…"
На палубе кто-то, какие-то незнакомые тени, топтались, с шарканьем и скрипом волокли ящики. Даже тут, невдалеке, звуки искажались туманом.
— Самогон, интересно, есть? Привезли? — Возник голос Козюльского. — Самогон пальмовый обещали.
— Интересно ему, — прикрикнул Демьяныч. — Есть! Этого говна они не жалеют, каждый раз везут. Лучше бы боеприпаса побольше грузили, мин. Без миноискателей вот пропадаем.
В последнее время для того, чтобы продолжать жить, нужно было каждую ночь ставить мины, доставать мины, отмечать проходы, ползать в темноте в минных лабиринтах. В день, когда ушли корейцы, Демьяныч решил, что большие воронки, оставшиеся после давнего обстрела Чукигека, можно перекрыть бревнами — тогда получаться блиндажи, настоящие и ложные. Следующим утром, поленившись рубить сами, мизантропы взялись отбивать бревна у черных. Те, словно решив перейти в лесорубы, зачем-то рубили и валили деревья динамитом каждый день.
После этого было много всего: несколько раз на них кидались штурмом, были неимоверно тяжелые бревна, когда они — впятером на одно бревно — тащили их через чащу, были мины и бесконечная, неиссякаемая грязь, когда он закапывал-выкапывал их в темноте, заграждения из колючей проволоки, раскачивающиеся и звенящие ночью на ветру.
В конце концов то, что осталось от блиндажей, пришлось оставить. А Мамонту и Чукигеку, убегая от черных, — даже бросаться с обрыва в воду. Сейчас все надолго притихло: и черным, и мизантропам как будто надоела эта долгая и бесполезная стрельба, беготня по маленькому острову.
— В этом тумане — будто не в море. Будто на реке очутились, где-то на Енисее разгружаем летний завоз, — звучал где-то голос Пенелопа.
Негромко, осторожно, тарахтел двигатель стоящего судна, иногда в нем что-то звонко стукало, вздрагивал борт. После последней контузии в голове иногда закладывало, пропадал звук. Мамонт сидел на узком фанерном ящике, кажется, с новым миноискателем. Разгрузка шла медленнее, вроде бы заканчивалась.
— Ну что, все? — крикнул в темноту Мамонт.
Будто в ответ ему и все равно неожиданно с тягучим дребезгом ударил миномет; показалось, что где-то там, далеко, лопнула большая пружина. Засвистевшая мина замерла, затихла где-то высоко, потом, опять завывая, понеслась вниз, тяжело шлепнулась в воду. Сразу же, словно ее ждали, с баркаса ударил, внезапно взявшийся там, зенитный пулемет. Рваное двойное пламя с грохотом забилось в тумане. Упали сходни — оказывается, баркас отходил. Перед Мамонтом поворачивался борт, наверху согнулся матрос, он, напрягаясь, держал якорную цепь.
