Юрий Азаров - Групповые люди

Я молчал.

— И я должна еще вам сказать, как мне удалось попасть к вам. Рассказала я о нашем горе Гертруде, и она посоветовала: надо найти человека, который смог бы помочь. Стали думать. Нашли какого-то старика депутата, но он потребовал, чтобы я пришла к нему с родителями. Потом я обратилась в местную нашу газету, но они только руками развели. А тут вдруг случилось такое, что вы и предположить не сможете. Представьте себе, иду в университет, а на пороге стоит ваш разлюбезный Максимов. Тот самый, который сватался тогда. Я сразу вспомнила, что он работает в милицейском журнале. Я вцепилась в него: "Помогите!" Я ему сказала, что вышла за вас замуж, но брак не успели оформить…

— Вот так сразу взяла и сказала? — спросил я.

Люба опустила глаза. На щеке заблестела крупная слеза.

— Он приехал сделать мне предложение. Опять говорил, что я похожа на его мать, и разную ерунду. Но когда я его стала умолять мне, то есть нам, помочь, он повел себя достойно. Отдал мне цветы и сказал, что нас с тобой поздравляет. Дал свой телефон, просил позвонить через неделю и ушел. А когда я позвонила через неделю, он сказал, что я могу ехать в вашу колонию и там обратиться к подполковнику Еремину, с которым он уже говорил на достаточно высоком уровне…

Я взял ее руки, прижал их к щеке.

— Иногда бывает так, что человек вдруг осознает, что жил будто во сне. Я сегодня прозрел. Явилось чудное мгновенье, и я увидел иным весь мир. Я теперь буду жить по-другому.

— Как?

— Буду учиться любить других.

— Это неправда, вы умели и раньше любить. Я это почувствовала там, в Ленинграде.

— Я любил злобно.

— Это неправда.

— Все равно я сейчас буду любить по-другому. Вот увидишь. Я буду любить так высоко, как любишь ты.

— Я, наверное, недостойна вас.

— Тебя, — поправил я. Она смутилась.

— Мне так удобнее. Давайте я вас покормлю. — Она стала вытаскивать из сумки разные продукты.

На кухне оказались кастрюлька, сковородка, чайник. Печка была приготовлена. Меня предупредили: "Уходя, ты должен убрать за собой, заправить плиту, приготовить дрова". Я чиркнул спичку, и в печи запылало. В десять минут был готов завтрак.

— А это мама вам передала. — Люба открыла банку с каким-то салатом.

— Мама?

— Я должна была сказать, что еду к вам. Но вас это ни к чему не обязывает. Я приехала вас навестить. Я сказала маме, что люблю вас, и только вас, и никого в жизни больше любить не буду.

— Мама в обморок?

— Не совсем. У меня мама крепкая. Но пришла ее сестра. Тетя Женя, мамина сестра. Это целая история. Она в молодости была очень красивой, но так и не вышла замуж: всю жизнь одна. Так вот тетя Женя стала говорить что-то в таком роде: "Ко мне столько женихов сваталось, всем отказала…" Говорила такие глупости, что даже мама ее остановила.

— И что же мама?

— Она сказала: "Значит, судьба". Обняла меня.

— Любонька, милая. Я счастлив. Счастлив бесконечно. Я выйду отсюда. Еще вчера я не берег себя, не дорожил возможностью выйти отсюда. Еще вчера я был зверем. Злобным, расчетливым. А сегодня все вдруг переиначилось во мне. Запело. Я люблю и чувствую вину и перед тем же Зарубой, и перед Багамюком, и перед Квакиным, о которых я тебе писал. Я чувствую вину перед тобой, перед твоей мамой, перед твоей сестрой, то есть тетей. Я не могу принять даже в дар твою любовь. Я не могу ее принять, потому что слишком сильно тебя люблю и не хочу, чтобы ты была несчастлива.

— Я несчастлива? Да я самая счастливая на свете, хотя бы потому, что ты меня не выгнал. Я ехала и не рассчитывала на такую встречу. Я хотела просто увидеть то место, где ты томишься. Я хотела увидеть этот забор, эти деревья, эти дорожки, по которым тебя уводят на работу. Я хотела увидеть твоего Зарубу или Багамюка, увидеть тех, с кем тебя свела судьба. Ты даже не представляешь, как я жила в последние дни. Сколько у меня сил появилось! Я работала в две смены, чтобы наэкономить дней для поездки. Сдала все зачеты и экзамены раньше всех, переконспектировала горы книжек, помогала маме и даже тете, чтобы их хоть чем-то удивить. И мама понимала меня. И тетка, наконец, поняла, она сказала напоследок: "Ну поезжай, пропащая душа!" А я ее расцеловала. Наверное, человеку немного надо. Но он должен получить в жизни то самое главное, что способно волшебно окрасить всю его жизнь. Только не просто волшебно. Есть еще что-то такое, что выше волшебства. Что-то божественное. И к каждому человеку приходит один раз, только один раз в жизни это божественное, и каждый должен ждать, вот я и дождалась своего часа. Я никогда даже ни с кем не целовалась. Я слушала своих подруг и думала о том, как же можно предавать то божественное, к которому готовишься всю жизнь и которое не должна предавать.

— Может быть, тебе все-таки надо дождаться встречи?…

— Я уже встретилась. Это мужчины ошибаются, а женщины никогда. Сейчас везде пишут, что женщины выбирают, а не мужчины. Это не так. Мужчины не только выбирают, они еще и долго перебирают. Потому что они выбирают глазом, а женщины — душой. Душа никогда не ошибается. Главное, не притеснять душу и не обманывать ее. Не испытывать соблазнами и не эксплуатировать.

— Как это?

— Моя подруга Надя Скорик, о которой я тебе писала, оказалась в собственном капкане… Мне ее жалко, но она сама виновата. Она сразу после десятого класса ориентировалась на такую жизнь: любить, брать от жизни все, что можно взять, пребывать, как она говорит, в "сплошном запойном кайфе". Она предала душу свою и теперь горько плачет. Вот что ей делать теперь? Выходить замуж за чистого, невинного мальчика, который влюбился в нее и которого она не выносит?

— Не знаю. Ей бы надо остановиться. Искупить свою вину перед душой своей. Искупить долгим воздержанием. Большим трудом. Ты меня восхитила своей готовностью работать в самом трудном месте.

— Это я сделала потому, что встретилась с тобой.

— Это не так. Ты бы и без меня что-то сделала такое, что возвысило бы тебя в собственных глазах и в глазах других. Ты — гордая. Точнее, ты самоуничижительная и гордая одновременно.

— Это же противоестественно.

— Это первый круг твоего ада.

— А какой второй?

— Второй — раскрепощение души, которая освободит все остальное.

— И тело, и чувства, и ум?

— И тогда ты взлетишь. Как говорит мой друг Лапшин, прорвешь ограничения, выйдешь в трансцендентный мир.

— Я прочла бердяевское "Самопознание". Это лучшее, что я читала из философских книжек. Но почему все это — ад?

— Потому что все восхождения мучительны.

— Ты сейчас тоже восходишь?

— Мне кажется, что я не восхожу, я вознесся к тебе и мы на одной высоте.

— Значит, обошелся без ада?

— Мое мучительное восхождение впереди, и я к нему готов.

— А меня ты возьмешь с собой? Если ты меня позовешь, я приду. А если нет, буду ждать. У моей мамы есть знакомая, которая влюбилась, когда ей было двадцать лет, а он женился, и она его ждала двадцать лет. Сейчас он пришел к ней, и они счастливы. И у нее никого не было. Что это — мучение, героизм?

— Это страшно, — сказал я. — Неоправданное мучение.

— Это счастье, — улыбнулась Люба.

22

Когда я вышел из ванной, Люба стояла с тарелкой в руке. Я не удержался и легонько обнял ее за плечи. Она прижалась затылком к моему лицу, а затем развернулась в моих объятьях и застыла, уютно сжавшись на моей груди. Тарелка упала на пол. Мы и не пошевельнулись.

— Это оттуда мне такой дар, — прошептал я, кивая на небо.

— Тарелку разбили, — сказала она и выскользнула, чтобы собрать осколки. — Что скажет штырь?

— Не штырь, а шнырь. А вообще, это на счастье. — Я тоже опустился, чтобы помочь ей. Ее лицо горело. — Ты прекрасна. Ты в тысячу раз лучше тех женщин, которых мы видели в музеях Ленинграда. Ты настолько прекрасна, что до тебя страшно дотронуться.

— А мелких тарелок только две, как теперь будем есть? А рассчитываться как?

— Я куплю этому лучшему в мире дому свиданий сто тысяч тарелок. Отчего у тебя такие лучистые глаза? Отчего у тебя так светится кожа?

— Зачем ты так говоришь? Я — обыкновенная.

— Неужели за тобой никто никогда не ухаживал? Ты красивая. Я знаю: только мне открылось твое совершенство. И отсюда ты уедешь, одевшись в бронированный панцирь. Как улитка.

— Ты уже хочешь, чтобы я уехала?

— Ты обидчива, и это прекрасно. И все-таки ты подумай, надо ли тебе со мной общаться. Я еще раз тебе хочу сказать, ты уже для меня сделала невероятно много. Повременим хотя бы год, мало ли что может случиться за один только год. Может быть, ты встретишь за это время хорошего человека…

Люба вспыхнула, встала, закрыла лицо руками. Она заперлась в ванной, а я ждал, не зная, как мне быть. Потом она вышла из ванной, сказала:

— Я всегда, всюду, всю жизнь буду любить тебя, но это не значит, что я стану обременять тебя. Я буду любить тебя, даже если ты откажешься от меня.