Элиа Казан - Сделка
Что бы они там ни делали по ночам, спала она в одном из крыльев дома, всегда в окружении своры верных псов.
Мистер Финнеган всегда спал в своей башенке, которая никогда не отапливалась и окна которой, зимой и летом, держались открытыми настежь. По сути, ночи он проводил на улице. В башне он не жил, только спал. Я видел снимок этой башни в журнале по архитектуре. Заголовок гласил, что мистер Финнеган всегда спит в одинаковых условиях, — работает ли он в западном офисе или в штабе корпорации в Нью-Йорке (где стояла точно такая же, как в Калифорнии, башня). По-моему, любой из нас, имей он столько денег, сколько их у Финнегана, спал бы так же, как и он.
Каждый день в семь утра слуга мистера Финнегана входит к нему в башню и будит босса. Но мистер Финнеган, как всегда, уже бодрствует на протяжении получаса. Эти полчаса, как он заявил прессе, когда он лежит под баварским одеялом в комнате, где зимой у него идет изо рта пар, а летом достаточно прохладно, поэтому он может спать спокойно, если даже случится перебой с отоплением, он Думает.
К приходу слуги с покрывалом из шерсти ламы мистер Финнеган уже продумал свою работу на день. Его основной мотив состоял именно в этом! Он хвастался, что, мол, именно за эти полчаса он зарабатывает себе и деньги, и уважение окружающих. А оставшееся время, собственно, ерунда!
Мистер Финнеган родился, провел детство в Японии, и поэтому он страшно тосковал об обычаях Страны восходящего солнца. Каждое утро он по лифту спускался с верхотуры башни в подвал, где его ждала «ванна» в японском стиле с мягкой пузырящейся водой. Рядом с деревянной бочкой стоял бокал лимонного сока. Здесь мистер Финнеган выслушивал новости и прочитывал отпечатанные накануне Куртц основные темы его мира бизнеса. Он пробегал глазами эти листки, пока лежал в кипятке. После пяти минут кипячения его укутывали в оранжевый (цвет Будды!) махровый халат и доставляли в комнату, выходящую в японский сад. Там он завтракал: два яйца всмятку, ржаной поджаренный хлебец (без масла) и горячий чай, импортируемый из Японии.
После завтрака, небритый, мистер Финнеган надевал спортивный костюм и ехал в офис. Там он раздевался, его брили, ему делали массаж, его волосы подравнивали. После приятных процедур он облачался в деловой костюм темно-синего цвета, в свою униформу, под костюм — белую рубашку с полутвердым воротничком, на рукава — французские запонки с личными инициалами, на шею — галстук, по клубной традиции в черно-голубую полоску. Он купил таких костюмов, рубашек и запонок с галстуками больше дюжины, поэтому в офисе его всегда ждал чистый, выглаженный набор одинаковой одежды. На работе Финнеган отличался постоянством в облике. Никто не пытался судить о его настроении по одежде. Бесполезно.
Но я забегаю вперед. Ровно в семь его секретарша Куртц и телохранитель по прозвищу Осел подъезжали к дому на его машине. Эта машина с шофером, оборудованная телефоном и диктофоном, брала Куртц и О’Коннора в шесть утра у офиса и везла их к Финнегану. На обратном пути в офис он диктовал программу на день, план, задуманный в башне и проработанный в деталях в японской бане. Во время поездки он напряженно мыслил, и никто не смел нарушать его молчание. Дэнни-Осел сидел на переднем сиденье и тоже молчал. Никто не знал, зачем мистеру Финнегану нужен был по утрам О’Коннор, но он всегда сопровождал босса. Его кривая ирландская физиономия, обращенная вперед, словно олицетворяла горгулью. Они с Финнеганом учились на одном курсе в колледже. У Осла, в его пятьдесят лет, лицо до сих пор было покрыто юношескими прыщами. Его основная функция была по проблемам тайных взаимоотношений босса с девочками, или, проще выражаясь, он был сводником. Другой его обязанностью являлся заказ обеда для шефа. В точное время, в соответствии с указаниями мистера Финнегана. С этими двумя обязанностями Осел справлялся успешно. Большинство бизнесменов, которым требуется разъезжать по стране, обычно имеет по два секретаря: один — для восточного побережья, другой — для западного. Мистер Финнеган обладал секретарем с совершенными качествами, поэтому он брал Куртц во все поездки. Как, впрочем, и Осла.
Работа у мистера Финнегана начиналась с одного и того же — совещания с подчиненными и постановки им задач на день. Обычно это длилось до половины первого. Затем в его кабинет входил Осел, следом — официант с обедом.
Если утро обычно было связано с созидательным планированием, то время после полудня целиком отдавалось организационным вопросам. Лично мистер Финнеган очень редко встречался с клиентом. И с гордостью говорил, что не сбивает цену со своих подчиненных. Под этим он имел в виду, что никто не смотрелся в глазах клиента так хорошо, если перед этим у того была встреча с самим Финнеганом. Он был прав. Если в бизнесе какие-то трудности давали о себе знать более настойчиво, то клиент утешался мыслью: «Если будет хуже, то за дело возьмется лично мистер Финнеган!» Да и сам Финнеган говаривал в таких случаях: «Не беспокойтесь, если так будет продолжаться и дальше, возьму все в свои руки!»
У Финнегана была еще одна легендарная то ли привычка, то ли принцип — он редко отвечал по почте на письма на его имя. По утрам он быстро просматривал корреспонденцию и тут же поручал кому-нибудь ответить. Разумеется, письма личного характера он писал сам. Люди, присылающие ему послания, получали ответы от его подчиненных или от Куртц, в зависимости от статуса корреспондента. Ответы начинались примерно так: «Мистер Финнеган просил меня передать вам следующее…» Лишь несколько капитанов большого бизнеса могли похвастать личным письмом босса. Поэтому если он брался за перо сам, то ответ сам по себе кое-что значил. Он старательно отвечал на личные письма, даже если они были тривиальны, от однокурсников по колледжу или своих дочерей. Никогда ни при каких обстоятельствах ни он, ни кто-либо из фирмы не отвечали на письма его молоденьких знакомых женского пола.
В пять наступал первый период отдыха. Но этот отдых был обманчив. В действительности этот час, с пяти до шести, был посвящен выполнению особо важных мероприятий под видом перерыва. К примеру, он мог просто сидеть и выпивать с главой какой-нибудь компании, которую он опекал. Или он мог пойти по антикварным магазинчикам, взяв с собой главу отдела по рекламе: у Розенберга или в «Парк-Бернете» он покупал какую-нибудь безделушку или маленькую картину для гостя и попутно высказывал озабоченность о трудностях, переживаемых этой компанией, и в заключение несколько слов о том, что, по его мнению, необходимо предпринять. При таких обстоятельствах лишь немногие могли возразить.
В шесть наступал второй этап отдыха — или в компании с этим же гостем, или в одиночку. На этот час Осел припасал «клубничку». Финнеган располагал маленьким гаремом, и обычно Осел звал одну из его постоянных подружек. Разумеется, для ухаживаний времени у мистера Финнегана не было. Его нынешний гарем состоял из трех чудных экземпляров. Первая — малазийка, вторая — могла сойти за девственницу с библейским поясом из Теннесси, которым еще верят, а третья была старая разбитная потаскушка. Он содержал их троих, платил за их квартиры и давал им нечто вроде зарплаты. Требовалась от них лишь постоянная готовность. Для него. «И для его близких друзей», — добавлял с ухмылкой Осел.
Чувства в амурные дела Финнеган не впутывал. Девчонки служили пикантной разбавкой его программы здорового образа жизни. Никаких тебе сантиментов или привязанностей. Удовольствие — да.
Где-то около семи (пока он ел тщательно составленный ужин) Финнеган звонил жене и непринужденно осведомлялся, все ли дома в порядке. Дома всегда было все в порядке. Он сам за этим следил. Иногда в эти часы звонили дочери. Они были замужем, но часто звонили ему в это предназначенное время, сообщали свои планы или просто передавали привет. Все три дочери были пристроены, или, как он говорил, «были в хорошей форме». Муж первой работал в «Вильямсе и МакЭлрое», второй — был военным и служил адъютантом у генерала, близкого друга Финнегана, вместе с которым он каждый год отправлялся на Аляску за бурым гризли. А муж третьей не работал вообще. Он был «спортсменом», плавал на яхте из Бимини. Яхта стояла в доке, которым владел Финнеган. Поэтому Финнеган смог присматривать за всеми тремя тщательно отобранными мужьями. Если они гуляли на стороне, он мог резко подать вожжи на себя и осадить грешника. Финнеган не одобрял «обман» в супружеской жизни зятьев. Всем троим он в разное время дал это понять.
Ложкой дегтя в огромной идиллической бочке меда был его сын. Сын спивался и упрямо, как выяснилось позднее, делал все, чтобы запятнать общественный образ отца. Во всем прекрасно отлаженном механизме только он звучал диссонансом. По одному случаю Финнеган лишил его наследства и дал тому на руки последнюю сумму денег. Сын потратил все деньги на экспозицию, где его отец выступал в роли главного героя сомнительных фотографий. Набор снимков ни одно уважающее себя издательство не напечатало бы под угрозой подачи судебного иска, но сын раздаривал снимки налево и направо совершенно бесплатно всем, кто мог найти удовольствие в их содержимом.
