Эльмира Нетесова - Тонкий лед

Егор, войдя в квартиру, удивленно огляделся. Все здесь изменилось. Вокруг новая мебель. Ничего пре­жнего, хотя бы на память, не уцелело. Даже детский набор, купленный когда-то для Оли, столик с двумя стульчиками, исчез бесследно.

Громоздкие диваны и кресла с толстыми кожаными боками заняли все углы и выдавили из квартиры хлип­кое, ненадежное прошлое.

—   На свалку Ванюшка велел свезти весь хлам. Да и чего оставлять тот мусор? Зато вишь, как красиво нынче! — гордо оглядела огромные ковры на стенах и полах, могучую мебель, из-за которой дышать стало нечем.

—   Как мрачно у вас! Будто в склеп попал! — выр­валось у человека.

—  Да что ты несешь, Егор? — обиделась теща.

—   Дышать нечем. Как в мебельный склад попал по ошибке. Явно перегрузили квартиру. Устроили выстав­ку, а жить где будете? В ваши годы пространство и воз­дух нужны. А вы себя заживо в могилу загнали. Кругом теснотища, запахи лака, клея. Как терпишь такие опы­ты над собой? — пожал плечами зять.

—   У нас отродясь такой мебели не было. Как жили, сам помнишь! Срамотища единая! Ей Богу! Хоть нын­че не стыдно двери открыть, гостей принять. Никто на смех не поднимет! Не то что раней! Койки заместо ножек на пеньках стояли. Сколько ночью с них падали на пол? Да еще коленки сшибали? Разве не так? — усмехалась женщина.

Мария Тарасовна позвала человека за стол, загре­мела посудой.

—   Я есть не буду,— вспомнил Егор, что его ждут дома.

—   С чего так? — удивилась теща.

—   Мам, у меня есть женщина. Я живу с нею. Она ждет,— признался, заикаясь.

—   Как это? Нашел другую? — выпустила из рук та­релку. Та со звоном упала, разбилась вдребезги.

—    Мам, сколько лет прошло? Я все ждал, когда Томка образумится. На моем месте любой потерял бы терпение и создал бы другую семью. Даже ты мне советовала. Чему теперь удивляться?

—   Да не в том дело, Егорушка! Семья, понятно, нужна. Как без нее? Я вон на что старая, а и то нашла себе голубя. Тебе ж и подавно нужно было женщину сыскать. Только как быть теперь, ума не приложу...

—   А что случилось?

—   Томка вертается! — всплеснула руками Мария Тарасовна и, убрав с пола осколки тарелки, налила чай на двоих, села рядом, достала письмо из карма­на.— Читай,— попросила тихо.

«Милые мои, родные Егорик и мамочка! Конечно, обижаетесь, что редко и мало пишу вам. Не серчайте! В том, честное слово, нет моей вины. Совсем заши­лась на работе. Очень большая нагрузка. Вы не пове­рите, никто не хочет работать в больнице из-за копе­ечной зарплаты. На нее и впрямь не прожить. Дома мне тоже было велено бросать работу, которая прино­сит одни убытки. Я даже расход на бензин не покры­ваю, а ведь нужно поесть, во что-то одеться и обуться. Короче, я работаю в ущерб семье, так мне было заяв­лено уже не раз. Все понимаю разумом, тем более что многие мои коллеги давно ушли из медицины и устро­ились там, где больше платят. Но что мне делать с собой? Я не могу оставить свою работу! Я люблю ее! Она — мое первое я! В ней чувствую себя человеком! Не мыслю себя вне ее. Знаю, уйду из медицины — потеряю все! Я и так сотворила глупость, развалила семью. Осталась никчемной фифой, противной самой себе. Спасает лишь работа. Там нужна, в больнице чувствую себя необходимой. А мне предлагается мес­то содержанки, которую в любой момент могут попе­реть под зад коленом. Я не хочу такой участи. Я уже списалась с облздравом Сахалина. Недавно получила ответ, что работу по специализации мне предоставят в любом городе, и как только дам телеграмму о согла­сии на переезд, мне вышлют деньги на дорогу. Думаю, медлить не стоит. И я к Новому году буду с вами.

Егор, со временем ты поймешь и простишь. Ведь мы с тобой всегда без лишних слов понимали друг друга. Твои временные постельные увлечения с дру­гой женщиной меня не пугают. Сама в том же винова­та, а потому и тебя прощаю. Давай начнем все заново, с чистого листа. Так, как будто мы только встретились. Ведь через все годы я поняла, что люблю одного тебя и никому не отдам! Я выстрадала свое. И не мечтай о другой семье. Пошали, пока я не приехала.

Да, вот что забыла. Скоро у Оли родится ребенок, и мы станем дедом и бабкой новому нашему человеч­ку! Дочка живет хорошо. Кажется, она даже счастлива! Нет, о Сахалине она вспоминать не хочет! Уходя в дек­рет, решила совсем уйти с работы. Возможности мужа позволяют ей сидеть дома. Но как бы и ей одних воз­можностей не оказалось недостаточно. Хотя, время по­кажет.

Егорушка, я постоянно вспоминаю тебя! Не злись, я не вру. Мне очень не хватает моего Скворушки! Так что, если ты всерьез обзавелся левой женщиной, советую вовремя расстаться. Я еду с твердыми намерениями восстановить семью и все, что было в ней хорошего...»

—   Эдак, она потребует, чтоб ты Ивана Степанови­ча бортанула! — глянул на тещу Егор.

—    Как бы ни так! Она на сколько годов меня кинула? Ни копейкой не подмогла. А Ваня не о себе, как Томка, про меня беспокоится. Нешто я совесть в рейтузах оставила? Не выйдет у ней мою семью сгубить! А то сама как сука бросила всех и смота­лась с кобелем. Нынче в обрат! Да не спросившись сбирается. Кто ее тут ждет? Я от Вани никуда. Ве­домы дочкины заботы. Ни в жисть с ей не оста­нусь! Вертихвостка окаянная! — бранилась Мария Та­расовна.

—   А где ж Иван Степанович?

—   Судно ремонтирует с мужиками. К другой пути­не готовят. Обещался в десять быть,— глянула на часы и спросила,— сынок, как у тебя? Возьми деньжат. Ваня просил передать,— вышла в зал.

—   Мам, не надо! Хватает!

Мария Тарасовна вернулась с деньгами:

—   Иль брезгуешь? Разве деньги бывают лиш­ними?

—   Я теперь нормально получаю.

—   Знаю твою получку! Один раз сходить на базар не с чем! Бери, говорю, не зли! - сунула деньги в кар­ман и продолжила,— Тамарке отлуп дать надобно! На что нам сдалось принимать и жить под ее каблуком как раньше? Нынче мы счастливы. А воротится, при­тянет нового козла и снова хвост дудкой поднимет. Я ей не верю! Тебе тоже не советую! Крученая суч­ка — не жена.

—   Все верно.

—   Взавтра давай ей телеграмму пошлем? Пристопорим. Устроим облом, как говорит мой Ваня,— пред­ложила Мария Тарасовна.

—   Хорошо. Хотите, сам отправлю?

—   Не-е, мой лоцман за это берется. Иначе не мо­жет. Пусть уж все в свои руки возьмет.

—        Мам, его она не послушает. Ну, кто он для нее? Чужой человек. Самим надо, потому я и отправлю,— загадочно улыбнулся Егор.

Платонов слишком хорошо знал Тамару. Он по­нимал, что от задуманного она так просто не отка­жется.

«Написать, что ждем ребенка? — усмехнулся чело­век и сам себе ответил,— эту и десятком не остано­вишь. Она сейчас как дикая кошка за упущенное будет цепляться. Уж кому другому на уши навешаешь, но ни мне. Я лучше всех знаю истинную причину твоей пред­стоящей разлуки. Твой второй муж перестал устраи­вать тебя как мужчина, вот и бесишься, забыв, что он на пятнадцать лет старше. А это существенно,— при­остановился человек, вспомнив,— Наташка тоже мо­ложе меня на много. Возможно, и она когда-то укажет на дверь. Вот и узнаю, как рисково сидеть меж двух стульев»,— пришел домой задумчивый.

Наталья никак не могла растормошить Егора и усну­ла под боком, тихо посапывая.

Утром она разбудила его. Ни тени обиды не про­мелькнуло на лице женщины. Попросила об одном:

—        Звони, как там у тебя. Хорошо? — ни словом не намекнув, не спросив, что случилось.

Платонов, приехав на работу, узнал от Касьянова, что в зоне Соколова зэки подняли бунт. Отказались выйти на работу и объявили голодовку.

—         Чего требуют? — спросил Егор.

—        Этого полные карманы! Условия содержания не нравятся. Подайте им койки вместо шконок и телеви­зоры, в каждый барак по два. Убрать параши, заменив их унитазами. Установить кондиционеры требуют. Спец­одеждой обеспечить нормальной. Конечно, улучшить питание и дважды в неделю давать возможность по­мыться в бане, а не так как нынче — один раз. Кроме того требуют почтовой связи с родней, хотя бы раз в месяц.

—   Но по режиму запрещена всякая связь с вне­шним миром! У них особый режим. А у многих вообще пожизненное заключение! — вспомнил Егор.

—    Плевать им на режим. Вон новая партия к ним прибыла. Эти зэки и набазарили, что в тюрьме на Кубе совсем иные условия. Есть холодильники и телевизо­ры, кондиционеры и кровати, унитазы. Да и в камере не больше двадцати пяти человек, хотя тюрьма на Гуантаномо считается самой плохой, с жуткими услови­ями содержания.