Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке
От того, что он сказал, у меня рот открылся от удивления, Кэти: то была ты, не правда ли? Как ты могла осмелиться? Я же помешан на тебе и готов был взорваться, если бы услышал еще что-нибудь. Ты думаешь, только тебе плохо? Ты думаешь, что только у тебя есть сомнения, подозрения и страхи? Может, тебе легче станет от того, что у меня они тоже есть, ты сама видела. И я сходил с ума по тебе сильнее, чем когда бы то ни было.
А затем мама резко сказала своему мужу:
— Господи, мне надоело слушать о девушке и ее поцелуе, послушать тебя, так можно подумать, что тебя раньше не целовали!
Потом я услышал что-то похожее на спор. Но голос мамы вновь изменился, ок стал сладким и любящим, таким, как она говорила с отцом. Но это только показало, что она была твердо намерена скорее покинуть дом, чем ложиться в постель с любовником, где попало, и мама сказала:
— Пойдем, Барт, мы переночуем в отеле, и тебе не придется видеть утром мою мать.
И это разрешило мои сомнения насчет того, как сбежать до того, как они лягут в постель, черт побери, если я собирался их слушать или смотреть на них.
И это все происходило, пока я была на чердаке. Сидя на подоконнике и ожидая Криса, я думала о серебряной музыкальной шкатулке, которую отец подарил мне, и я хотела бы вновь иметь ее. Я не знала, что эпизод в маминой комнате будет иметь последствия.
Что-то треснуло позади меня! Мягкий шаг по гниющему дереву! Я вскочила, испуганная, и обернулась, ожидая увидеть Бог знает что! Когда я огляделась, увидела только Криса, стоящего в сумерках и пристально смотрящего на меня в тишине. Почему? Выглядела ли я красивее, чем обычно? Или лунный свет просвечивал сквозь мою легкую одежду?
Все сомнения рассеялись, когда он сказал низким голосом:
— Ты замечательно выглядишь, сидя здесь вот так. — Он прочистил горло. — Лунный свет придает тебе серебристо-голубое сияние, и я вижу сквозь одежду очертания твоего тела.
И вдруг он дико схватил меня за плечи, впившись в них пальцами! Было больно.
— Черт побери, Кэти! Ты поцеловала этого человека! Он мог проснуться, увидеть тебя и спросить, что ты там делала! И не подумать, что ты — всего лишь часть сна!
То, как он себя вел без причины, пугало меня.
— Откуда ты знаешь, что я делала? Тебя там не было, ты был болен той ночью.
Он встряхнул меня и поглядел в глаза, и снова я почувствовала, что он как будто чужой.
— Он видел тебя, Кэти. Он не спал мертвым сном.
— Он видел меня? — воскликнула я, не веря. — Это невозможно… невозможно!
— Да! — пронзительно закричал Крис, который всегда так контролировал свои эмоции. — Он подумал, что ты была частью сна! Но разве ты не знаешь, что мама может так же легко догадаться, кто это был, как сложить два и два; так же как я догадался! Теперь они настороже и не будут оставлять деньги, как раньше. Он считает, она считает, а у нас все еще денег недостаточно!
Он стащил меня с подоконника. Он был достаточно возбужден, чтобы дать мне пощечину, никогда в жизни он не бил меня, даже когда я была младше и давала ему полно поводов для этого. Но он тряс меня до тех пор, пока глаза у меня не вылезли из орбит, и я не закричала:
— Остановись! Мама знает, что нам не пройти через закрытую дверь!
Это был не Крис. Это был кто-то, кого я никогда не видела… дикий и примитивный.
Он прокричал что-то вроде:
— Ты моя, Кэти! Моя! Ты всегда будешь моей! Неважно, кто у тебя будет в будущем, ты всегда будешь принадлежать мне! Я сделаю тебя своей… сегодня… сейчас!
Я не верила, только не Крис!
Я не до конца понимала, что у него было на уме, думала ли я, что он действительно имел в виду то, что сказал, но страсть требовала выхода.
Мы оба упали на пол. Я старалась сбросить его. Мы боролись, перекатываясь с бока на бок, это была молчаливая, неистовая борьба.
Но это не было похоже на бой.
У меня были сильные ноги танцовщицы, а у него были его бицепсы и преимущество в росте и весе, у него была также решимость использовать что-то набухшее, горячее и требовательное, то, что отняло у него разум.
И я любила его. Я хотела того же, чего и он — даже если он так этого хотел, правильно это было или нет.
Почему-то мы остановились на старом матрасе, грязном, вонючем полосатом матрасе, который знал любовников задолго до этой ночи. И —здесь он взял меня, насильно втолкнув свою жесткую, разбухшую плоть, которая требовала удовлетворения. Она вошла в меня, и моя плоть сопротивлялась, рвалась и кровоточила.
Теперь мы сделали то, что поклялись никогда не делать.
Теперь мы обрекли себя на гибель, на вечные мучения, подвешенные вверх ногами и обнаженные над нетухнувшими огнями ада. Грешники, как предсказала бабушка столько времени тому назад.
Теперь у меня были все ответы.
Теперь должен быть ребенок. Ребенок, который заставит нас платить за все при жизни, не дожидаясь ада с его огнями для таких, как мы.
Мы отпрянули, пристально смотря в лицо друг другу; лица наши были бледными от шока, и мы не могли говорить, пока одевались.
Ему не надо было говорить, что он сожалеет обо всем… по нему все было видно… он дрожал и его руки неуклюже тряслись, застегивая пуговицы.
Через некоторое время мы поднялись на крышу.
Длинные вереницы облаков плыли навстречу полной луне, и она пряталась за ними, а затем снова появлялась. И на крыше в ночь, созданную для любовников, мы плакали в объятиях друг друга. Он не собирался этого делать. А я не собиралась позволять ему. Страх ребенка, который может стать результатом одного поцелуя губ, скрытых усами, поднялся внутри меня и застыл в горле. Это был мой самый большой страх. Больше, чем ада или божественного гнева, я боялась дать жизнь уродливому ребенку, скрюченному карлику или идиоту. Но как я могла говорить об этом? Он и так мучился достаточно. Тем не менее у него было больше знания, чем у меня.
— Все шансы против ребенка, — сказал он горячо. — Всего один раз — от этого зачатия не произойдет. Я клянусь, что другого раза не будет, несмотря ни на что! Я скорее сам себя кастрирую, чем позволю этому произойти снова! — И он сильно прижал меня к себе, так, что ребрам моим стало больно. — Не злись на меня, Кэти, пожалуйста, не злись на меня. Я не собирался тебя насиловать, Богом клянусь. Много раз меня одолевало искушение, и я мог пересилить его. Я уходил из комнаты, шел в ванную или на чердак. Я засовывал нос в книгу и ждал, пока снова почувствую себя нормально.
Я обняла его сильно, как могла.
— Я не злюсь на тебя, Крис, — прошептала я, прижимаясь щекой к его груди. —Ты не насиловал меня. Я могла остановить тебя, если бы действительно хотела. Надо было просто выставить вперед колено, как ты учил меня. Это и моя вина.
О да, это была и моя вина. Я должна была знать все до того, как поцеловала красивого мужа матери. Я не должна была носить легкие, прозрачные вещи на глазах у брата, у которого были свои сильные мужские потребности и который постоянно был чем-то расстроен. Я играла на ею нуждах, проверяя собственную женственность и желая удовлетворения собственных стремлении.
Это была особая ночь, судьба заранее заготовила ее, и эта ночь так или иначе была нашей целью. Темнота освещалась только лунным светом и мерцающими звездами, словно дающими сигналы азбуки Морзе: «предопределение свершилось».
Ветер шелестел листьями, производя странный звук, складывавшийся в меланхоличную мелодию, бесконечную и повторяющуюся. Кто кроме человека может любить собственное состояние уродства в такую прекрасную ночь!
Вероятно, мы слишком долго простояли на крыше.
Шифер был холодным, грубым и твердым. Было начало сентября. Листья уже начали падать, тронутые холодной рукой зимы. На чердаке было жарко, как в аду.
А на крыше становилось очень-очень холодно.
Мы с Крисом придвинулись ближе, прильнув друг к л ругу для тепла и безопасности. Молодые, грешные любовники в худшем своем проявлении. Мы потеряли самоуважение, ведомые стремлением к близости. Мы так часто искушали судьбу и свои чувственные натуры, и я даже не знала тогда, что не менее чувственна, чем он. Я всегда думала, что это только прекрасная музыка заставляет мое сердце трепетать, а мои бедра — желать чего-то. Я не знала, что это что-то гораздо более реальное.
Как будто одно сердце было разделено на нас двоих, и оно отстукивало барабанную дробь взаимной вины за то, что мы сделали.
Холодный ветер поднял на крышу сухой лист и своим дуновением направил его мне в волосы. Он тихо потрескивал, когда Крис вынимал его и держал в руке, пристально смотря на этот мертвый кленовый лист, как будто вся его жизнь зависела от способности прочитать секрет его полета по ветру. Ни рук, ни ног, ни крыльев, но даже мертвый он мог летать.
— Кэти, — начал он сухим, ломающимся голосом, — у нас сейчас ровно 396 долларов и 44 цента. Скоро начнет падать снег. А у нас нету зимней одежды и обуви. Близнецы уже настолько ослабли, что легко простудятся, и простуда может перейти в пневмонию. Я просыпаюсь ночью, беспокоясь за них, и вижу тебя, лежащей и смотрящей на Кэрри, значит, ты тоже беспокоишься. Я сомневаюсь, что теперь мы будем находить деньги, лежащие свободно в маминых комнатах. Они подозревают или подозревали горничных в воровстве. Может быть теперь мама подозревает, что это могла быть ты… я не знаю, надеюсь, что нет.
