На запад, с жирафами! - Рутледж Линда
Но накануне, когда толпа санитаров доставила меня сюда и уложила на кровать, я закрыл глаза и уловил звук, который в последний раз слышал в восемнадцать… мягкий, насыщенный, похожий на урчание трум-м-м-м — песнь жирафов. Тут-то я и понял, что сплю. Потому что увидел в окне собственной комнаты на пятом этаже Красавицу: она глядела на меня и фыркала — звала встать с постели и выйти к ней. И во сне я так и поступил. И вновь оказался на вершине вагончика где-то в Виргинии, в отчаянных попытках совладать с головой Красавицы и запихнуть ее в загон. Рыжик снова поведала мне о жирафах на небе на полотнах художников в Париже, и эти давние истории накрыли меня мощной волной, тут же ожили, и я подумал, что в них все мы можем жить вечно.
А потом прицеп исчез. Я вновь оказался в постели, и мне опять приснилась Рыжик — пожилая, в маленьком красном доме с посылкой, в которой оказался жираф.
И тут я понял, что это вовсе не Рыжик.
А ты.
Я подскочил на кровати, мгновенно проснувшись, и в сознании моем сон довершился финальной картинкой: как я снова еду с жирафами, а рядом со мной Старик и твоя матушка. Только на этот раз с нами путешествуешь и ты. Ты сидишь в салоне «паккарда», пока Рыжик щелкает фотоаппаратом. Ты становишься свидетелем тому, как она во время потопа жертвует своей мечтой ради спасения жирафов. Ты рядом, когда Дикарь спасает ее — и тебя саму, пока не рожденную, от пули негодяя, притаившегося в пустыне. Ты тоже сидишь на крыше прицепа и слушаешь рассказы Рыжика о мировых шедеврах и легендах. Она рассказывает и другую историю — нашу.
Тебе.
Тут-то я и осознал, до чего я глуп и эгоистичен.
Только глупец считает, что истории ничего не стоят, хотя в итоге именно они имеют значение и остаются в веках. Так, может, тебе узнать нашу? Узнать о том, как два славных жирафа спасли меня, тебя и твою матушку — женщину, которую я любил? Только эгоист утаскивает с собой в могилу истории, повествующие не только о нем, но и о других.
Не пора ли тебе услышать о храбром сердце твоей матушки и ее смелых мечтах? Не пора ли познакомиться с ее друзьями, пускай нас уже и нет на этой земле?
А следом я понял, что есть одна вещь, которую может сделать и старик. Я отыскал карандаш и начал писать.
Я знавал не много настоящих друзей, но среди них было два жирафа: один из них пощадил меня от смертоносного удара копытом, а второй спас мою никчемную сиротскую жизнь — и твою, бесценную.
Их уже нет с нами. И меня наверняка тоже. И если телевизионщик не врал, в мире уже не осталось жирафов — как и слонов с тиграми и голубей, о которых рассказывал Старик.
Но ты, я точно знаю, ты есть. Как и эта история — не только моя, но и твоя тоже. И если она погибнет вместе с «великанами, что явились к нам прямиком из Господнего рая», это будет ужасным упущением — моим упущением. Ведь если я и видел когда Господень Лик, то только когда смотрел на огромные морды жирафов. И если и есть такая история, которую мне хотелось бы оставить после себя — ради них и ради тебя, — то вот она.
Здесь и сейчас, пока еще не поздно, я записал ее. Если в мире, лишившемся трепетных жирафов, еще осталось волшебство, если Господня благость, которой я любовался, глядя на этих чудесных великанов, еще не иссякла на земле, добрая душа прочтет эти карандашные каракули и сделает то, на что у меня уже нет сил.
И тогда одним ясным, благословенным утром жирафы, Старик, я — и твоя матушка — отыщут извилистый путь к тебе, чтоб воссоединиться навеки.
***Опускаю карандаш и слышу шум у окошка.
Это Красавица.
Она снова вытягивает изящную шею совсем рядом со мной, и сердце опять сжимается, как и в тот день, когда я впервые увидел ее с Дикарем на пристани.
— Красавица, мы справились, — говорю я ей и киваю на свои записи. — Ты рада? Я — очень.
Она довольно фыркает, обдав меня россыпью капель слюны.
Я хочу спросить у нее, зачем она вернулась. Но тут сердце пропускает удар… потом еще… и еще… один. И я все понимаю. В последний раз смотрю на своего настоящего друга, пока он не исчез.
Прощай.
Опускаю дрожащую ладонь на старое, старое сердце и улыбаюсь, глядя на последние строки.
Пора ставить точку.
Пора идти…
Протягиваю руку и закрываю окно…
Эпилог
Юная сотрудница Ветеранского госпиталя отложила в сторону последние заметки Вудро Уилсона Никеля, найденные в сундуке, и огляделась. Давно пробило полдень, и она сильно выбилась из графика. Но даже не думала посмотреть на часы. А вместо этого бережно собрала в одну стопку все странички, разложенные вокруг, положила их в сундук рядышком с фарфоровым сувенирным жирафиком и пошла искать больничное начальство.
— Есть у вас минутка? — просила она у управляющего. — Хочу вам кое-что показать.
***А через несколько дней, в офисе, украшенном картиной с изображением легендарной хозяйки зоопарка Белль Бенчли, его нынешний директор откинулся на спинку кресла. На столе у него высилась стопка рукописных заметок, присланных ему из Центра для ветеранов, — он только что закончил их читать. Директор посмотрел в окно, там, посреди пышной, будто в настоящем лесу, растительности стоял новый «Институт борьбы с вымиранием» — на том самом месте, где почти целых сто лет назад обустроили первый загон для жирафов.
Директор нажал на монитор, и в кабинете тут же появился секретарь.
— Да, сэр?
— Если надо найти человека, то как начать поиски? — спросил он.
***И вот одним ясным, благословенным утром стройная веснушчатая дама из Нью-Джерси — в свои восемьдесят шесть не утратившая пышной шапки кудрей, некогда бывших ярко-рыжими, — вот уже в десятый раз перечитывала послание, полученное ею по срочной почте. Вдруг раздался звонок в дверь ее маленького домика из красного кирпича. Она распахнула ее. У порога стояли два курьера с большим армейским сундуком времен Второй мировой, она сделала им знак аккуратно поставить ношу на деревянный пол.
Когда дверь за ними захлопнулась, дама открыла сундук, нашла в нем жирафа и невольно залюбовалась крошечным сувениром из зоопарка Сан-Диего. А потом, сомкнув пальцы вокруг него, взяла первую стопку страничек, опустилась в ближайшее кресло и погрузилась в чтение.
От автора
В 1999 году я по рабочей надобности основательно погрузилась в архивы зоопарка Сан-Диего и наткнулась там на целую стопку пожелтевших газетных вырезок, повествующих об истории, которая потрясает воображение и надолго врезается в память. Конечно, в таком колоритном местечке, как зоопарк Сан-Диего, постоянно случается что-то интересное, но размах и дерзость описываемых событий действительно впечатляли.
В сентябре 1938 года двух юных жирафов, переживших сильный шторм, по приказу знаменитого директора зоопарка Белль Бенчли за двенадцать дней перевезли через всю страну при помощи самодельного тягача, сооруженного из пикапа. Эти самые особи и стали первыми жирафами в Южной Калифорнии. И пока необычные пассажиры знакомились со страной из высоких окошек своего прицепа, свыше пятисот изданий день ото дня радовали публику сводками об этом путешествии.
Пока я знакомилась с вырезками, мне постоянно представлялось, как какая-нибудь маленькая девчушка с фермы, соскучившись у окошка, вдруг приходит в восторг, увидев, как мимо него пронеслись жирафы. А когда мне попалась телеграмма от Ллойда, гарантировавшая страховку от «аварий, стихийных бедствий, торнадо, пыльных бурь и потопов», мой интерес стал еще сильнее. Я стала искать путевой дневник, который, возможно, вел смотритель, ответственный за эту перевозку. Звали его Чарли Смит. Вот только он был не из тех, кто методично ведет дневники, — как и многие его коллеги в то суматошное время.
