Ледяной лес - Чиын Ха

Сейчас для прикосновений не было никакой причины. Старик трогал его тело трясущимися руками, и Баэль со всей отчетливостью осознал, что отец никогда бы не стал делать такого со своим ребенком.

Мальчик порывисто выбрался из объятий Коннора, вскочил с кровати и бросил на старика взгляд, полный ненависти. К его удивлению, он весь дрожал, в глазах блестели слезы.

– Прошу тебя, малыш…

Баэль не понимал, чего от него хочет Коннор. Как странно: человек, который всегда смотрел на него сверху вниз, вдруг сам начал заискивать. И мальчик твердо решил: никакие просьбы, никакие угрозы не заставят его вернуться в кровать.

– Тебе так сложно выполнить просьбу дряхлого старика? Я ведь дал тебе все.

Баэль смотрел на него, такого жалкого и мерзкого, умоляющего о чем-то ужасном и неправильном. Антонио решительно покачал головой. Старик упал лицом на подушки, затем тихо поднялся и вышел из комнаты. Как только за ним закрылась дверь, Баэль подбежал и запер ее на ключ. А потом стал медленно пятиться, пока не уткнулся спиной в стену. Ноги подкосились, и он сел на корточки, закрыв лицо руками. Сна больше не было ни в одном глазу.

Утром, спускаясь в гостиную к завтраку, Антонио был уверен, что Коннор снова начнет просить и плакать. Но он сильно ошибался.

– Чего ты плетешься? Завтрак давно на столе. С таким отношением ты никогда не станешь великим музыкантом.

Коннор вел себя как обычно. Под его строгим взглядом Баэль как можно скорее скользнул за стол.

– Какая наглость! Ты хоть понимаешь, какую милость я тебе оказал? Знаешь, чего мне стоило внести тебя в список участников конкурса? Но ты…

Баэль внимательно посмотрел на старика. На миг в глазах того промелькнуло сожаление, а в следующую секунду, будто злясь на самого себя за слабость, Коннор швырнул в мальчика тяжелую солонку. Металлическая баночка больно ударила Баэля по лбу, но мальчик лишь закусил губу, стараясь не заскулить от боли.

«Сегодня очень важный день. Что бы он ни сделал, я буду спокоен», – повторял Антонио про себя, крепко зажмурившись.

– Ты забыл, что обещал слушаться меня во всем?

На этих словах Баэль резко открыл глаза. Неужели он намекает, что случившееся на рассвете повторится вновь?

– Я передумал. Ты не будешь выступать.

– Как? Но вы не можете…

– Закрой свой рот. Я могу все. Здесь решаю лишь я.

– Учитель, я прошу вас! Мне обязательно нужно выступить!

– Замолчи! Ты будешь играть, только когда я разрешу!

Баэль вскочил из-за стола, и Коннор вздрогнул от испуга.

– Я буду выступать! Я хочу играть, – громко закричал Антонио, чувствуя, что больше не боится этого дряхлого старика.

– Что?! Да как ты…

– Мне ничего от вас не нужно – ни одежды, ни еды! Я хочу лишь играть, и я буду выступать перед зрителями! Я родился для этого!

Коннор был не на шутку встревожен. Больше всего старика поразило не то, что мальчик впервые открыто спорил со своим учителем. Несмышленыш уверен, что был рожден для музыки.

Если бы кто-то другой сделал Коннору подобное заявление, старик лишь ухмыльнулся бы. Но услышать такое от мальчика, которого он обучал, которого знал как облупленного? Ему стало по-настоящему страшно. Ведь это значило, что ребенок никогда не принадлежал Коннору. Впервые его твердая уверенность, что мальчик прославит его имя, пошатнулась. Этот малыш родился не для того, чтобы стать его учеником. Он родился, чтобы играть, чтобы дарить свою музыку другим.

Коннор был первым и единственным, кто осознал это.

– Ты… ты…

Старик чувствовал, как вместе с гневом по его венам течет совершенно другая, незнакомая эмоция. Он собрал всю свою волю в кулак, только чтобы не разрыдаться перед мальчишкой. В ту минуту Коннор отчетливо понял, что его время кончено.

– Ты никогда не будешь выступать перед публикой.

С перекошенным от гнева лицом старик стал шарить ладонями по столу. Баэль с ужасом смотрел на предметы, на которые натыкался Коннор: всегда, когда старик злился, он кидался всем, что только попадется под руку.

В тот день на столе лежал нож для масла, который оставил слуга.

На площади Монд, раскинувшейся перед зданием мэрии, яблоку негде было упасть. Весь город собрался, чтобы посмотреть выступления самых маленьких музыкантов, сражающихся за звание юного наследника пилигримов.

Перед сценой выстроились ровные ряды стульев, почти все места уже были заняты. Люди отстояли огромные очереди – все ради того, чтобы увидеть конкурс своими глазами. Каждый раз, завидев известного маэстро или высокопоставленную особу, они издавали восхищенный вздох.

Кого только не было на площади в тот час. В толпе сновали торговцы жареными сардинами. Музыканты-любители пытались играть в надежде, что их заметит какой-нибудь выдающийся мастер, но их тут же прогоняли гвардейцы, наблюдающие за порядком. Там и тут шныряли букмекеры и принимали ставки, кто из юных музыкантов окажется лучшим. Несмотря на хаос, атмосфера стояла праздничная.

Около сцены все обстояло совсем не так, здесь тон задавали судьи, сидевшие с непроницаемыми лицами. Конкурсанты были учениками великих музыкантов и прошли строгий отбор – кого попало на сцену не допускали. Каждому участнику отводилась ровно одна минута, но, если члены жюри слышали хотя бы малейшую ошибку, выступление тут же останавливали, даже если время еще не вышло. Детей, которых дослушали до конца, за всю историю конкурса можно было пересчитать по пальцам одной руки.

– Участники в этом году оставляют желать лучшего, – сказал мэр Эдена, потягиваясь в кресле, когда объявили перерыв.

Дремлющий рядом с ним советник по искусству кивнул в знак согласия и вновь засопел. Но ректор консерватории Урик Бенанген поспешил успокоить мэра:

– Не переживайте, после обеда будут выступать конкурсанты, подающие большие надежды. В этом году мы увидим ученика Пола Крюго.

– Того самого Пола Крюго, музыканта с девятью пальцами? Я слышал, что он не берет учеников из-за своего увечья.

– Видимо, он поменял решение. Правда, его воспитанник – из семьи пасграно.

– Как занимательно: музыкант-мартино взял к себе в ученики ребенка-пасграно. Наверное, мальчик очень талантлив.

– Скорее всего. Как же его зовут… – Бенанген пробежал взглядом по списку участников. – А, вот, вижу. Аллен Хюберт, выступает после обеда самым первым.

Мэр кивнул.

– Теперь лишь Климту осталось найти себе воспитанника. Интересно, почему он никого не хочет брать?

– Говорил, что ему самому еще многому предстоит научиться.

– Иногда излишняя скромность не украшает. Его сегодня нет? Мы ведь даже отвели ему специальное место как победителю конкурса де Моцерто, – произнес мэр, нахмурившись.

Он прекрасно знал, почему сегодня среди зрителей нет Листа, но сделал вид, что не догадывается. А ведь Климт даже отправил ему письмо с извинениями, написав, что не сможет присутствовать на конкурсе из-за болезни дочери.

По какой-то причине мэр не ладил со всеми де Моцерто. Многие говорили, что причиной всему зависть, ведь сам мэр не мог похвастаться выдающимися музыкальными данными. Однако глава города делал вид, что дело совсем не в этом.

– Климт еще слишком молод, придет время – и он найдет себе ученика. Музыкант продолжает жить, когда передает свои знания молодому поколению, – спокойно произнес Бенанген, и даже мэр не нашел что возразить.

– А что с тем мальчиком? – вдруг спросил один из преподавателей консерватории, сидевший рядом с ректором. – Вы ведь ходили к Коннору домой, но так и не увидели его воспитанника. Я слышал, он выступает сегодня.

Бенанген задумался, вспомнив неприятную сцену, произошедшую несколько недель назад, и обеспокоенно нахмурился. Мэр вопросительно изогнул бровь, и ректор, тяжело вздохнув, пояснил:

– Речь идет об ученике Фисе Коннора. Маэстро – крайне неприятный человек, как вы знаете, так что мне не очень хотелось лично встречаться с ним, но, когда до меня дошли слухи о таланте мальчика, я все же решил сходить и лично познакомиться с этим ребенком. Однако Коннор не позволил мне с ним увидеться. Даже не знаю почему.