Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра
Они расстались восемь лет назад, но если от этого и было легче примириться со смертью матери, облегчение это сводилось на нет сознанием того, что умерла она по его вине. Казалось, вокруг него рушился мир, и Рори тотчас же принялся создавать его заново, поднимать из руин, а потому отправился к П. Л. Но после первых слов сочувствия П. Л. ничего сказать не мог. Воцарилось неловкое молчание, которое ощутили оба, и Рори вернулся к себе.
Внезапно ему страшно захотелось поговорить с Кэнайной. Между ними не возникла бы стена неловкого молчания, потому что из всех людей, которых знал Рори, только Кэнайна могла понять, что за существо была его мать.
Рори вскрыл письмо, которое написал утром, и стал перечитывать его. "Ты блестяще справилась с необычайно важным заданием, проверив для меня стаи белощеких казарок. Тайна разгадана, хотя разгадка оказалась для меня несколько огорчительной, так как я надеялся и уповал, что гусь этот останется со своей подругой. Вот тебе еще одно доказательство того, что в научной работе нельзя руководствоваться априорными концепциями относительно желательных или предполагаемых результатов..."
Слова звучали теперь мерзко и отвратительно, и Рори не смог читать дальше. Он швырнул письмо в корзину для бумаг, но через минуту понял, что не может уничтожить письмо. Рори извлек его из корзины и положил в ящик стола.
Потом написал коротенькое письмецо отцу с выражением соболезнования. Большой Сэмми наверняка отыщет кого-нибудь, кто прочтет ему эти строки.
В понедельник Рори, как обычно, явился в университет, но чувство вины камнем лежало у него на душе, и он не мог заставить себя слушать лекцию. Две мили от университета до дома он прошел пешком, как делал всегда, если у него бывало время и когда над ним тяготело бремя неразрешенных проблем. Он пришел рано, до обеда оставался еще час, а может, и того больше. Сняв галстук, разулся, лег на кровать. И когда он остался один, чувство вины и угрызения совести тучей нависли над ним, и в его смущенной и удрученной душе начался процесс переоценки жизни, которая внезапно предстала в новом свете.
Он убил свою мать, однако она ни за что бы не пожелала, чтобы он отягощал свою жизнь бесплодным раскаянием. Так же страстно, как он, мечтала она о том, чтобы честолюбивые планы Рори на будущее воплотились в жизнь. Это она заронила семена честолюбия в его душу и заботливо выхаживала их в годы его детства и юности на Барре. Стало быть, теперь еще важнее построить в будущем нечто такое, чем его мать, будь она жива, могла бы гордиться; это была его обязанность, еще более настоятельная оттого, что она погибла и сам он причастен к этой гибели.
Он уже устранил одну великую угрозу своему будущему, отказавшись жениться на Кэнайне Биверскин. И теперь, когда затея с гусем оказалась не более чем трагикомедией, он вдруг обнаружил новую преграду. Поначалу трудно было даже и помыслить об этом. Но мысль безжалостно терзала и мучила его. От нее нельзя было отмахнуться. Должен ли он вообще заниматься биологией? Может, все это ошибка?
Любовь, которую они с матерью питали к белощеким казаркам, была не чем иным, как ребяческим, сентиментальным увлечением, в этом он теперь был уверен. Так ли уж он любил биологию, чтобы подчинить ей свою карьеру, сделать делом всей жизни? Слишком сентиментально относился он к ней, чтоб подойти к карьере холодно и здраво, как и следует к ней подходить. Затея с гусем это подтвердила. Прекрасное хобби, но неудачный для Рори выбор профессии. Работа и игра трудносовместимы. П. Л. — вот разительный и неприглядный пример того, что может в итоге получиться. Рори понимал, что любовь к биологии может обратиться в преграду, мешающую продвижению, которого требовала заложенная в нем жажда успеха, его честолюбие.
Он услышал, как П. Л. поднялся к себе. Через несколько минут профессор тихо постучался к Рори.
— Войдите.
П. Л., в одних брюках и нижней рубашке, остановился в дверях.
— Рад был снова видеть тебя сегодня в университете, — медленно сказал он. — Это нелегко, я знаю. Но если сидеть да скорбеть, никогда ничего не добьешься.
— Я так и решил, — ответил Рори. — Было действительно нелегко. Во всем моя вина. Я слишком расчувствовался из-за этого гуся. Это ее и убило. И ради чего? Ради ничтожного пустяка. Для науки это не имеет почти никакого значения, никакой ценности. Мы и так могли бы догадаться, что он найдет дорогу домой, на Барру.
Неожиданно П. Л. весь подобрался, лицо его нахмурилось.
- Боже мой, братец! - воскликнул он. - Несомненно, это имеет значение. Мы получили ответ на вопрос, на который до сих пор никому не удавалось ответить ничего определенного. И вы, конечно же, напишете об этом в один из наших журналов?
— Это выеденного яйца не стоит. Я хотел бы только забыть обо всем.
П. Л. прошел в комнату и устало опустился на стул.
- Вы болван, сумасброд, сентиментальная барышня, а не ученый, — медленно начал он. - И любите и ненавидите всегда не тех, кого надо. Влюбиться в скво... - Он пожал широкими плечами, нетерпеливо воздел руки. — Теперь ни с того ни с сего возненавидеть себя.
Несколько секунд они молча смотрели друг другу в лицо, потом Рори, смущенно отведя взгляд в сторону, начал:
— Я сомневаюсь, — сказал он, — что сделал правильный выбор. Биология не для меня. Я слишком влюблен в нее, чтобы работать в ней. Я бы всю жизнь провел, забавляясь этой игрой, и ничего б не достиг. Так, гонялся бы за романтическими бреднями, вроде этого гуся, вместо того чтоб заниматься стоящими вещами.
П. Л. нетерпеливо поднял руку.
— Ну ладно, будет! — сказал он. — За последние дни на тебя навалилось слишком много бед. Да ты еще с лета не в себе — с тех самых пор, как повстречался со своей черноглазой девчонкой. Что поделаешь, пришлось оставить. Но ты сейчас ничего решить не можешь. Счесть себя повинным в смерти собственной матери! Вот нелепость! Сомневаться в том, что биология — твое истинное призвание... Сомневаться теперь,после того, как ты вложил в нее пять лет жизни! Он,видите ли, слишком ее любит! Господи, братец! Да, для того чтобы в ней чего-нибудь добиться, ее необходимо любить. Сейчас ты не можешь все выбросить вон. В биологии нужно сделать еще так много, а мы всего лишь начинаем... Вот мои опыты с воробьями, — помедлив, продолжал профессор, - сейчас они вступили в критическую стадию. Я просто не в силах справиться с массой материала. И как раз утвердили субсидию,теперь у меня хватит на все необходимые расходы до будущей весны, когда завершится эта серия опытов. Я как раз собирался взять в помощь ассистента... двадцать пять долларов в неделю. Хочешь получить это место?
Рори не сомневался, что П. Л. просто выдумал эту должность — только как предлог, чтобы Рори не бросил биологию. Вероятно, и субсидии-то никакой нет, так что, если принять это место, П. Л. будет платить из собственного кармана.
— Благодарю, но нет, — тотчас отозвался Рори. — Я намерен поразведать в мире бизнеса. Посмотрю, каковы там перспективы по части биологии.
Впрочем, решение Рори далеко не было окончательным, и он оттягивал поиски работы. Два следующих дня он изыскивал всевозможные предлоги, допоздна задерживаясь в городе, чтобы не встречаться за обедом с П. Л. Он был чересчур предан биологии, чтобы насовсем расстаться с ней теперь; может, все-таки стоит принять предложение П. Л.? На третий день он по-прежнему пребывал в нерешимости. Однако склонялся еще раз обсудить все с П. Л. и по окончании лекций отправился в зоологический корпус. Спустился в подвал, однако, едва дойдя до темного коридора, в конце которого был расположен профессорский птичник, почувствовал что-то неладное. В коридоре царила полная тишина, не слышно было всегдашнего птичьего щебета и чириканья.
Когда он подошел к двери, на которой все еще висела картонка с нацарапанной красным карандашом надписью "Вход воспрещен, в особенности вахтерам", в нос ему шибанул характерный едкий запах птичьего помета, но в мертвой тишине ощущалось что-то зловещее. Он постучался. Никакого ответа. Дверь не была заперта, он отворил ее и переступил порог.
В подвале стоял жуткий холод, и вместо обычного электрического освещения из трех находившихся под самым потолком узких окон, постоянно затянутых черной бумагой, а теперь распахнутых настежь, лился яркий дневной свет. Загромождавшие комнату проволочные клетки по трем ее стенам тоже были отворены — все птицы разлетелись. Рори быстро взглянул на клетку, стоявшую обособленно, у письменного стола П. Л., где обитала любимица профессора, Турди; клетка тоже стояла настежь. Турди исчезла. П. Л., который обычно приходил сюда в это время, еще не явился. Хотя комната была забита книгами и оборудованием, Рори показалось, что ее заполняет какая-то мрачная, кошмарная пустота.
