Лоренс Даррел - КОНСТАНС, или Одинокие Пути
— Нам же ничего не говорят, — жалобно произнес принц и, удачно ударив по шару, сравнял счет.
Констанс задумчиво наблюдала за мужчинами из своего угла, стенографически записывая ответы на письма.
— Мне даже обидно вас слушать, — сказала она. — Об Авиньоне вам известно больше, чем мне, хотя я там жила и работала и повсюду ездила. Несчастный генерал; это ужасно — лишиться зрения!
Между тем, новый генерал не терял время даром. Он разогнал всех «стариков», назначил своих людей, в «твердости» которых не сомневался, и нагнал страху на все отделы, которые помимо всего прочего занимались отловом шпионов.
— Смиргел тоже напутан и хочет хотя бы на неделю отключить трансмиттер, пока не уляжется шум. Должен признаться, когда я слышу об отступлении и о тяжелых потерях в России, то не могу не думать о том, что голова, подаренная нами Гитлеру, дает ему нехорошие советы.
— Позвольте мне сообщить самую главную новость — в первый раз у меня появилась слабая надежда на то, что мы выиграем войну. Лорд Гален уволен со своего поста. — Оба от удовольствия захлопали в ладоши. — О, дело совсем не в том, что мы не любим его, — уточнил Сатклифф. — Но мы ведь хотим выиграть, правда?
Сатклифф и Тоби пояснили, что лорд Гален, желая, по его выражению, показать, как они отличаются «от этой сволочи», убедил военный кабинет объявить, что в Европе ни один памятник исторической или художественной ценности не будет подвергнут бомбардировке. Более того, он всех оповестил об этом по радио. Результат было нетрудно предвидеть. Нацисты тотчас сообразили, где лучше всего устраивать склады с боеприпасами.
— Вот, например, — сказал Тоби, — таинственный склад, который они закодировали как ВК, в Авиньоне прячется точно под Пон-дю-Гар — наверняка вы обратили внимание на возросшую активность в Ремулене. Огромное количество иностранных рабочих расселено во времянках по всей пустоши. Это что-то да значит. В конце концов кто-то смекнул, что лорд Гален оказал всем сомнительную услугу, и его попросили больше не заниматься информацией. Дай бог, чтобы он не натворил чего-нибудь с колониями. Теперь он за них отвечает.
— Какие еще колонии? Он слишком умен для них. В один прекрасный день он станет адмиралом.
— Ну, а у вас какие новости? — спросил Тоби, виновато поворачиваясь к Констанс. — Как там было?
— Лучше не вспоминать, — ответила Констанс. — Ничего героического, сплошь неудобства и несчастья, да еще опасности, жестокость, стрельба и облавы на людей. Хлеб из кукурузы с соломой и бог знает с чем еще. Кофе не пойми из чего. Голодные дети. Очереди к врачу. Мне было стыдно жить, как я жила, и есть то, что я ела, спасибо Блэзу, Красному Кресту и черному рынку.
— А что с Ливией? Она действительно умерла?
— Да.
Констанс рассказала все что знала.
— И неизвестно, почему?
— Я не знаю, разве что эта жуть была заложена в ее характере. Возможно, ее смерть каким-то образом связана с разочарованием в идеалах — хотя она ничего такого не говорила. Однако стоит увидеть нацизм вблизи, любого стошнит. А ведь она не была дурой. Впрочем, я убеждена, что вам известно гораздо больше, чем мне. Наверно, известны и ответы на эти вопросы.
— Нет, — произнес Сатклифф. — Может быть, Аффаду. У нас разные источники информации.
— Смиргел?
— Да.
— Но Катрфажу тоже не стоит особенно доверять. Вспомните его романтические рассказы о дочери Галена и тамплиерах. Он все скажет, что от него хотят услышать.
— Он не один, есть и другие.
Мужчины поднялись, чтобы продолжить игру, а Констанс вернулась к своим стенограммам, делая наброски карандашом, чтобы потом перепечатать их на машинке. Тоби очень удачно начал игру.
— Вы неплохо защищаете евреев, Сатклифф, а вот меня раздражает их поведение. Последние сведения просто поразительны. Они не только доносили друг на друга в Париже, но даже записались в милицию. Как будто им недостаточно быть более трудолюбивыми и самодовольными, чем все остальные.
— Что бы ни говорили о евреях, — вмешалась Констанс, — лично мне было достаточно посмотреть на эти переполненные поезда и послушать хихиканье Смиргела.
— С точки зрения историка, — отозвался Тоби, — если бы это не было столь трагично, то было бы смешно. Вам понятно, чего хотят немцы? Они хотя быть Избранным Народом — они сами заявили об этом. Вот им и надо избавиться от евреев, чтобы самим занять их место. Совершенно невероятно — если бы я сам об этом не знал, то никому бы не поверил. Избранная раса! Чья кровь гуще? Если уж на то пошло, в крови какого агнца они омыты? А все презренный Лютер виноват! Совсем как дети — выхватывают друг у друга разноцветные шарики. Но скатиться до полного уничтожения евреев — надо быть по-настоящему метафизической нацией, чтобы придумать такое!
— Аффад считает, что под этим есть метафизическое основание: это непроизвольная органическая реакция — наподобие отказа желудка принимать некачественную пищу — против иудео-христианства в том виде, в каким оно представлено современной философией, а в ней, насколько вам известно, господствуют блестящие еврейские мыслители.
— Пожалуйста, поподробнее, — попросил Тоби, делая неудачный удар, означавший проигранную партию. — Проклятье!
— Триада великих евреев, которые определяют направление мысли, — Маркс, Фрейд, Эйнштейн. Великие авантюристы — каждый в своей области. Маркс приравнял счастье человека к владению деньгами. Фрейд обнаружил, что понятие ценности произошло от фекалий, и благодаря ему любовь стала называться инвестицией. Эйнштейн, как самый главный приспешник Люцифера, освободил силы, спавшие в материи, чтобы создать игрушку, которая…
— О господи, — в раздражении воскликнула Констанс, — только не говорите, что вам нет дела до нацизма! Я ведь только что приехала из страны, которая не может ни на что решиться. Очень многим французам как будто нет дела до «очищения», которое Лаваль называет «профилактическим», вот так.
— Не думаю, чтобы русские были лучше, — заявил Сатклифф. — У нас есть выбор, но все варианты довольно отвратительны — мир как один кибуц с обязательным психоанализом, который будет длиться всю жизнь и заменит католичество… а потом атомистическая[199] роботизация, так я понимаю. Я сразу начинаю чувствовать себя старомодным; не знаю, что сказать.
— Honi soit qui Malebranche,[200] — произнес Тоби.
— Отлично, что вы такой благонамеренный, однако все началось с французов, ведь Республика не нуждалась в savants.[201] И евреям нравится мазила Давид, который председательствовал в комитетах, чтобы отрубить голову Андре де Шенье. Повозка с осужденными и приговоренными к гильотине переполнилась, и теперь весь мир — сплошь осужденные на казнь. Подумать только, что первая статуя была воздвигнута революционерами в честь Богини Разума!
— Все эти революционные веянья и поныне актуальны; обычно я ждал ее около укрытого плющом здания на бульваре Распай, которое частично занимает университет, и там я учил ее есть палочками. Такого больше никогда не было. У нас были мокрые лица от мелкого дождичка, и мы буквально клеили наши поцелуи, как марки, на губы друг другу. А над нами, на стене, были написаны, нет, навсегда выбиты роковые слова: "Université. Evolution des étres Organisés. Ville de Paris".[202] Все равно что «Оставь надежду, всяк сюда входящий»,[203] хотя тогда мы еще ничего этого не знали… а теперь Шварц держит ее в темноте, вроде бы полезной для нее. По крайней мере, так вы говорите.
— Не понимаю, — сказала Констанс.
— Подождите, вот Обри приедет, он расскажет вам о Гитлере и его идеях.
— Вы в первый раз с ним встретитесь? Да?
Сатклифф как-то странно на нее посмотрел, но ничего не сказал. В этот момент знакомый голос произнес:
— Они прилетают из Каира в понедельник.
Аффад стоял у двери и протирал очки носовым платком. У Констанс вдруг сжалось сердце, и это удивило ее: оказывается, она до сих пор не знала, как вести себя с ним в присутствии других людей. А он тем временем легким шагом пересек залу, обойдя игроков, поцеловал ее и уселся рядом, обняв за плечи.
— Вся эта путаница, да и разговоры о Гитлере и евреях порождены одним-единственным фактором — нежеланием понять, что еврейская вера не конфессия, что евреи — это нация, лишенная родины и вынужденная стать кукушкой. Вот с этого момента мы позволили себе противостоять англичанам и их притязаниям на Палестину. Естественно, англичане напуганы тем, что могут остаться без арабской нефти, тем не менее чрезвычайно важно, чтобы евреи обрели свою землю. Тогда уж будет не столь существенно, какую форму примет их иудаизм, монотеистичекую или еще какую-нибудь. Мы настаиваем на том, чтобы к ним относились, как ко всем остальным людям, у которых есть своя особая религия. Только и всего.
