Ада Самарка - Игры без чести
Потом они досиживали в ресторане, потом ехали в его машине, и Алена долго искала какую-то «свою» радиостанцию, а потом оказались в огромной полутемной Вадиковой квартире, и Славку не покидало ощущение, что происходящее с ним — это как с Любушкой: идет в обход основной его жизненной колеи, и в эти минуты он должен находиться совсем в другом месте и делать другие дела.
Алена ходила по Вадиковым апартаментам, не снимая обуви (ей казалось, что каблуки добавляют ей привлекательности), включив музыкальный канал, ловя свои губастые сумрачные отражения во всех зеркалящих поверхностях и стряхивая пепел в кадки с растениями. Славка налил себе коньяка, снял пиджак и расстегнул пару пуговиц на рубашке, сел на диван, глядя, как Алена, словно состоящая из округлых конструкторных деталей, не совсем скоординированно перемещается по комнате.
Наконец она села рядом, закинув ногу ему на колени, пристально и воинственно глядя на экран телевизора.
— О, дуры эти.
— Давай я включу что-нибудь другое, тут есть хорошие диски.
— Нет, почему, пусть поют, курицы. — Она смотрела, чуть наклонив голову набок, скривив губы. — Ненавижу их, особенно эту, светленькую, тупая бездарность.
Потом зажгли свечи, на смену «Виагре» пришла какая-то нейтральная зарубежная музыка, Славка привычным движением накрыл ладонью ее коленку и, чуть усиливая давление, двинулся выше, а второй рукой обнял ее за плечи и прижал к себе, целуя в скулы, уши, глаза, пока ее губы сами не поймали его, и остальное, вполне обезличенное, произошло естественно и гладко.
Оставив Алену лежать на слегка помятой Вадиковой кровати, Славка, улыбаясь, пошел еще за коньяком и, оглянувшись через плечо, спросил:
— Тебе принести сигарету?
Она лежала раскинувшись, большая, со спортивным, но будто слегка сдувшимся телом, стройная с некоторыми рыхлостями, с плоской грудью с коричневыми сосками, как уже простоявшая день пурпурно-бордовая роза, с коричневой полоской — такая точно была и у Валерии, — будто растушеванным коричневым следом от пупка вниз к лобку. Чуть осыпавшаяся косметика заполнила и сделала рельефными мелкие частые морщинки, но сами глаза, густо накрашенные серебристо-черным, бархатным, были почти девичьими.
Скривив губы, Алена облизнулась, улыбнулась и сказала, чтобы принес не только сигарету, но еще и что-нибудь выпить. — Мне почему-то нравится, когда женщина пьет крепкие напитки, — сказал Слава, — мне вообще нравится смотреть, как женщина пьет.
Вадик впервые стал испытывать трудности со сном. Вся эта комбинация начинала складываться в будоражащую закономерность — не поленившись как-то, он отправился на Позняки, к Валерии, украв Славкину идею, сказал, что у него есть кое-что для Антошки, просили передать.
Она вышла к нему — спокойная, гладкая, неторопливая, глаза смеялись.
— А что же он сам?..
— Он сам испытывает некоторую неловкость… — начал Вадик.
— В самом деле? Да? — Валерия стояла, прижимая к груди розовый кулек из «Будинка играшок», вся какая-то белая, большая, бесцветная, прозрачная, и там, внутри, словно сквозь кожу, было видно, обозначаясь легким подрагиванием губ, бегающим взглядом, мимикой лицевых мышц, в ней сейчас перекатывалось, нежно пульсируя, что-то, что после короткого беспредметного разговора выкатилось вдруг, как большая перламутровая бусина.
— Я ведь не могу без него жить… Все мысли, все как-то идет своей жизнью, все хорошо, но есть еще второе…
— Второе дно?
— Да, где-то так. — Все будет хорошо, — сказал Вадик и погладил ее по плечу.
По дороге в офис он напряженно придумывал благовидный предлог заглянуть к Людмиле, но, так ничего и не придумав, просто зашел к ней со словами:
— Ты заметила, что зимой неформальное общение в офисе куда более налажено, чем летом, вот ведь, казалось бы…
— Зимой пьется больше чая и кофе, тем самым на кухне и в курилке больше людей, а летом все хотят сделать работу побыстрее и смыться, — сказала она, не отрываясь от компьютера.
— Ну, я просто зашел проведать… в сезонное отсутствие наших пивопитий захотелось спросить, как твои дела.
— А, нормально.
Когда Вадик, покрутив в руках фотографию в рамке с ее стола, собирался уже двигаться в сторону двери, Людмила, будто спохватившись, спросила:
— У тебя случайно нет фотографий с нашего тренинга в Пуще-Водице?
— Не помню, кажется, были где-то, но те же, что и у всех — всем давали одинаковые диски.
— Этот тренер, Слава.
Вадик тут же опустился на один из гостевых стульев, убрал фотографию, сложил по-школьному руки, чуть подавшись вперед.
— Да, я внимательно тебя слушаю.
— То есть ты его знаешь?
— Ну… более-менее знаю.
— Хорошо, — Людмила заметно расслабилась и снова отвернулась к компьютеру, — но его же на том общем тренинге не было.
— Не было. Он вообще очень хороший тренер, человеку, пережившему клиническую смерть, всегда доступно чуточку больше в области подсознательного.
— Да, он мне об этом говорил.
— Вы поддерживаете общение после закрытых семинаров?
— Да. Временами… Вадик, а что ты знаешь о нем?
— Он достаточно одинок, ни жены, ни детей, постоянного места жительства тоже нет — квартира тут, квартира там, но надолго нигде не задерживается. — Вадик… как хорошо, что ты пришел, — она подвинулась к нему ближе, заговорщицки склонившись над столом. — Я, кажется, влюбилась!
И еще все они плакали, это было самое женское в них — елейная, спиралеобразная эфирная боль, словно пахнущая приторными духами и пудрой, не имеющий никакого практического значения клубок атласных материй, вращающийся в невесомости, и оттуда, как из подземного источника, вырывались слезы, желание бежать туда снова, делать что-то, чтобы оказаться там, в другом измерении, — вот же наркотик! — а потом начинались слезы. Чудесные, женские, когда просто хочется топнуть ножкой, и вопреки всем обстоятельствам, здравому рассудку — чтобы он был тут, рядом, чтобы быть с ним, просто потому, что так хочу. Слезы, спрятанные от всех, — какой-то соленый осадок, конденсат теплой влажной тайны. — Я сплю с мужем, а представляю его, уже сколько времени… — говорила по телефону Маша.
58
Алена вспыхнула в их жизни неожиданно и ярко, появилась, как большой красный мясистый цветок без запаха, как частичное солнечное затмение, затянувшееся на много дней. Она не то чтобы сошла с ума, но желание обладать, всегда присущее ей, с оттенками истерической кровожадности, теперь совершенно затмило все остальное в ее жизни, и ей нужен был Слава. Быстро пронюхав, что собственная квартира Славы недоступна для свиданий, а уступать свою Вадик, несмотря на чудесные дружеские качества, не всегда готов, Алена находила какие-то случайные варианты, зачастую довольно экзотические. Оставив мужа с ребенком в торговом центре недалеко от вокзала, она мчалась сломя голову к бабкам у вокзала, предлагающим комнаты посуточно, нервно и радостно улыбаясь, сдувая с лица рыжеватую прядь, спрашивала: «А почасово есть?» И потом звонила Славе: «Ты где?» Если он отвечал пространно, то требовала агрессивно, чуть с надрывом: «Говори! Адрес?» Слава был тогда дома, сказал, где это, и, приказав: «Жди», — Алена на раздолбанном частнике мчалась к нему, потом, подъезжая, тяжело дыша, нагло, безапелляционно захватывала его — блокируя матерящимся таксистам выезд из двора. Славка спускался, она чуть высовывалась из машины, маня его пальцем, и он покорно садился. Гаркнув: «Поехали, быстро!» — Алена бросала водителю листок в клеточку с криво нацарапанным адресом какой-то норы, где в соседней комнате работал телевизор, и по коридору, шаркая тапочками, ходила глухая бабушка, а в ванную страшно было зайти, потому они и не ходили. Или в какой-то вторник или четверг в ресторане «Бакинский бульвар» отмечали день рождения одного важного человека, и Алена примчалась туда — с ярко-алой помадой, в черной кружевной блузке, подошла к столу, ни с кем не здороваясь, протиснулась к Славе, хотя он уже вставал ей на встречу, и просто за руку увела, бросая испепеляюще-победоносные взгляды на остальных женщин за столом.
Конечно, довольно быстро Слава сообразил, что брать трубку иногда категорически не следует, но в определенных ситуациях такой звонок своим жарким радиоактивным излучением будто прорезал тьму неопределенности, как было в том же ресторане, полном фальши и ощущения зря потраченного времени, и поводов отказаться от спонтанного, бурного и, главное, требующего от него лишь самый приятный минимум, не находилось.
Потом было какое-то расхлябанное недоумение, когда, сидя в кафе с Машей — совершенно случайная встреча, не предполагающая никакого продолжения, — он ответил, что сейчас в «Мандарин-Плазе», освободится минут через сорок, но Алена оказалась проворнее и ворвалась в кафе, став у него за спиной, даже не глядя на Машу.
