Зэди Смит - О красоте
- Черт! Прощу прощения за опоздание. Не знала, что надеть.
Виктория отряхнула снег со своего длинного, в пол, пальто. Юноши, явно довольные распевкой, смолкли и ретировались в свою комнату. Официанты проводили их хлопками, кажется, немного насмешливыми.
- Вы очень сильно опоздали, - сказал Говард, хмуро глядя вслед удаляющимся певцам, но Виктория не ответила. Она снимала пальто. Говард повернулся к ней.
- Ну как? - спросила она, впрочем, вряд ли сомневаясь в ответе.
На ней был белый переливчатый брючный костюм с глубоким вырезом. А под ним, похоже, ничего. Талия тонка до невозможности, ягодицы беззастенчиво выпирают. Прическа опять новая: волосы расчесаны на пробор и приглажены помадой, как на старинных карточках Жозефины Бейкер[[90]]. Ресницы длиннее обычного. Официанты - и мужчины, и женщины - не сводили с нее глаз.
- Пре… - начал было Говард.
- Я подумала, что хотя бы один из нас должен прилично выглядеть.
В зал они вошли одновременно с официантами, благодаря чему счастливо остались незамеченными. Говард опасался, что при виде его ослепительно красивой спутницы присутствующие застынут с раскрытыми ртами. Они сели за длинный стол у восточной стены. Там уже расположились четыре профессора со своими студентами из Эмерсона, остальные места занимали купившие билет первокурсники из других корпусов. Аналогичный расклад наблюдался во всем зале. За столом возле сцены Говард увидел Монти, а рядом с ним - чернокожую девушку с такой же, как у Виктории, прической. Все сидевшие за тем столом внимательно слушали Монти, который, как всегда, о чем-то разглагольствовал.
- Твой отец тоже здесь?
- Да, - невинным голосом сказала Виктория, расправляя на коленях белую салфетку. - Ты не знал?
И тут Говарда впервые осенило: неужели эффектная свободная девятнадцатилетняя девица станет одаривать своим вниманием пятидесятисемилетнего семейного мужчину (пусть и с роскошной шевелюрой) из одной только животной страсти? Не накалывают ли его, как сказал бы Леви? Додумать эту мысль помешал какой-то старик в конфедератке и мантии, который поприветствовал собравшихся и произнес длинную речь на латыни. Снова прозвенел звонок. Вошли официанты. Верхний свет приглушили, на столах замерцали свечи. Официанты заходили слева и, деликатно наклоняясь, наливали вино, напоследок изящным движением руки ловко повертывая бутылку. Подали закуски. Рядом с тарелкой супа-пюре из моллюсков лежал непременный пакетик гренок и парочка из виденных Говардом в коридоре креветок. Десяток лет борьбы с веллингтонскими пакетиками гренок научили Говарда к ним не прикасаться. Виктория свою пачку разорвала - и три гренка шлепнулись Говарду в грудь. Это ее рассмешило. Она прыснула и от смеха стала естественной и милой. Но потом снова пошел спектакль: Виктория потрошила булочку и вела беседу в лукавой, насмешливой манере - наверное, кокетничала. По другую руку застенчивая мышка из Мас- сачусетского технологического института рассказывала о выбранном направлении экспериментальной физики. Говард ел и пытался слушать. Виктория откровенно скучала, и, чтобы сгладить ее невежливость, он счел своим долгом с заинтересованным видом задавать вопросы, однако через десять минут иссяк. Физика и история искусств - два несоприкасающихся мира, каждый со своей непереводимой терминологией. Говард допил второй бокал и, извинившись, направился в туалет.
- Говард! Ха-ха-ха-ха-ха! Надо же, где встретились. Ох уж эти вечера, пропади они пропадом! Хоть и раз в год, а все равно утомляют.
Пьяный, шатающийся Эрскайн пристроился рядом и расстегивал ширинку. Говард физически не мог мочиться бок о бок со знакомыми. Пришлось сделать вид, что он уже отстрелялся, и пойти к раковине.
- Ты, видать, уже хорош. Эрск, как это ты так быстро набрался?
- Я уже час в себя заливаю, готовлюсь. Знаешь такого - Джона Фландерза?
- Думаю, нет.
- Повезло. Наизануднейший, наипротивнейший, наиглупейший из всех моих студентов. Ну почему, почему больше всего с тобой жаждут общаться студенты, которых ты особенно не выносишь?
- Тайная месть, - пошутил Говард, намыливая руки. - Они знают, что ты их не любишь. И пытаются застать врасплох: усыпить бдительность и скрутить, чтобы ты в этом признался.
Эрскайн дождался, когда мощная струя иссякнет, со вздохом застегнул штаны и подошел к раковине.
- А ты с кем?
Говард посмотрел на свое отражение в зеркале.
- С Викторией Кипе.
Эрскайн многозначительно присвистнул. Говард не сомневался, что будет дальше. Едва речь заходила о привлекательных женщинах, друг терял человеческий облик. Эту особенность Говард знал за ним давно, но предпочитал не замечать. От выпивки она усугублялась.
- Ах, эта девочка, - зашептал Эрскайн, качая головой. - Глазам больно. Попадется навстречу в коридоре - так хоть член к ноге пристегивай. Ну-ну, нечего делать такие глаза. Сам не ангел, знаем-знаем. Эта девочка - нечто! Только слепой не оценит. Даже не верится, что она дочка этого моржа Монти.
- Красивая девушка, - согласился Говард и подставил руки под сушилку в надежде, что шум заставит приятеля замолчать.
- Везет теперь мальчишкам! Ихдевочки умеют обращаться с собственным телом. Знают свою силу. Когда я женился на Каролине, она, конечно, была красавица. Но в постели - что школьница с Юга. Сущее дитя. А теперь мы состарились. Помечтать можно, потрогать нельзя. Эх, завалиться бы с мисс Кипе! Но те деньки миновали.
В притворной грусти Эрскайн уронил голову на грудь и пошел за другом к выходу. Говарда так и подмывало похвастаться, что он-то потрогал, что его деньки не ушли. Он прибавил шагу, чтобы поскорее вернуться за стол. Услышав, как другой восхищается Викторией, он вновь ее захотел.
- Что ж, снова ринемся?* - потирая руки, спросил на пороге зала Эрскайн и свернул к своему столу. В дверях они разминулись с вереницей выходящих официантов. При виде их Говард остро ощутил свою белокожесть, как ощущает ее турист на запруженной карибской улочке. Наконец, он добрался до своего места. В голове мелькнула порнографическая картинка: сейчас он как запустит под столом руку под Викторину юбку, как доведет красотку до оргазма! Действительность все испортила. На Виктории были брюки. Вдобавок, она что-то громко говорила, обращаясь к мышастой девице, сидящему рядом парню и его соседу. Судя по их лицам, Ви не замолкала тех самых пор, как он вышел из-за стола.
- Так вот, я именно такой человек, - говорила она. - Такие люди, как я, прекрасно знают, где границы приличий, и я знаю. Я никогда не извиняюсь. По-моему, я достойна уважения. Я всегда очень четко определяю для себя границы дозволенного…
* «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом?» (У. Шекспир, «Генриху», акт III, сцена 1.)
Говард решил узнать, что подадут дальше, и взял лежащую перед ним программку.
Выступление хорового клуба
Откормленный кукурузным зерном цыпленок в пармской ветчине на ризотто с зеленым горошком
Обращение доктора Эмили Хартман
Лаймовый пирог
Он знал, что это случится, но не ожидал, что так скоро. Нет, собраться, настроиться он уже не успеет. Выйти тоже: дали звонок. А вот и они, юноши в золотых жилетках, со стрижками, перепавшими в наследство от Френсиса Скотта Фитцджеральда, и румянцем на щеках. Под гром аплодисментов они прошли, точнее, протрусили, к сцене. Опять ступенчато выстроились: позади самые высокие, в центре блондины, а впереди всех тот толстяк. Толстяк открыл рот и взял пронзительную, как колокольчик, ноту, подкрепленную звонкой монетой потомственных бостонских богачей. Его товарищи подхватывали ее один за другим. Ну вот и слезы навернулись, подумал Говард, сейчас дело примет совсем скверный оборот. Он закусил губу и сжал колени, отчего стало- только хуже, учитывая переполненный мочевой пузырь. Соседи по столу сосредоточенно, с радостным предвкушением, смотрели на сцену. В зале стояла тишина, слышались только вибрирующие звуки хора. Виктория взяла его за колено. Он убрал ее руку. Чтобы справиться с подступающим приступом смеха, требовалось максимально сконцентрироваться, собрать волю в кулак. Но хватит ли ему воли?
Хоровые клубы бывают двух типов. Одни исполняют любимые хиты парикмахерш и гершвинские композиции, исполняют тихо, чуть раскачиваясь, изредка прищелкивая пальцами или подмигивая. В основном, Говарду приходилось сталкиваться с именно такими певунами, и ему удавалось спокойно пережить их выступления. Но эти мальчики принадлежали к исполнителям другого толка. Качания, подмигивания, щелчки пальцами - это было еще так, для разогрева. Сегодняшний концерт открылся песней U2 Pride (In the Name of Love) [ [91]], из которой «хористы» усердно старались сделать самбу. Они раскачивались, прищелкивали, подмигивали. Синхронно разворачивались на месте. Менялись местами. Не нарушая строя, двигались то вперед, то назад. Улыбались так, как, наверное, улыбается человек, уговаривая психопата отвести ружье от головы своей матери. Один из парней загудел во всю силу легких, воспроизводя басовую партию. Тут уж Говард не выдержал. Задрожал, затрясся и, выбирая между слезами и смехом, предпочел слезы. Через пару секунд все его лицо стало мокрым. Плечи ходили ходуном. От усилий сдержать смех Говард побагровел. От хора отделился паренек - он изображал «лунную походку». Говард уткнулся лицом в плотную хлопчатобумажную салфетку.
