Ван Мэн - Избранное
— Сейчас как раз такое время, когда все духи спускаются на землю, все до единого! — объясняет бабушка внуку и внучке, а сама возжигает благовония и кладет богам поклоны.
Неужели кругом на небе летают разные духи и души людей?.. Холодная, мрачная высь, пустынная и безграничная, несет в себе тайну. Интересно, а что скрывается в густом дыме, который валит из печки, в сигаретном дыму или в тех легких облачках, что остаются после разрывов хлопушек? Неужели в них что-то есть? Наверное, повсюду скрыты надежды, почтительный страх или предупреждение! Мальчик чувствует сейчас свою значительность и важность. Он впервые по-настоящему понял, что необходимо встречать Новый год; понял, почему люди так волнуются перед каждым Новым годом, почему они в него верят… Во дворе разбросаны пучки конопляной соломы, которая громко хрустит под ногами. Это называется «наступить и порушить». Со всех сторон доносится веселая канонада хлопушек и трескотня петард. От очага исходит вкусный мясной дух. По случаю новогоднего праздника домашние купили фунт мяса, и сейчас оно тушится в кастрюле вместе с перцем, соей и бадьяном. В тех семьях, где живут скромно и где мясные запахи людям в диковинку, аромат тушеного мяса пьянит, словно вино. Душа от него улетает куда-то ввысь. Женщины приобрели еще немного мяса для фарша, и сейчас стараются обе: Цзинчжэнь и Цзинъи. В этот вечер, тридцатого, они оглушительно стучат ножами, пока мясо не превращается в мелкое крошево, а потом в кашицу; затем женщины с шумом принимаются рубить овощи. Оглушительный стук ножей слышится из-за каждой стены. Везде сейчас готовят мясную начинку.
— В канун года рубить мясной фарш — это значит расправляться с недостойным и мелким человеком, — объясняет тетя.
Как забавно! Оказывается, существуют мелкие человечки, из которых под Новый год готовят мясное крошево! Забавно, что стук ножей, которыми их рубят на мелкие части, гораздо громче, чем треск петард.
А как же в следующем году? Выходит, что в канун Нового года их снова придется рубить? Значит, эти человечки снова появятся на свет? Но, если их крошат в каждом доме, получается, что они вроде как бы живут в каждой семье? До чего же много этих мелких людишек! Из северного домика через ходящую ходуном решетку окна протягивается шнур с лампой, и двор заливает яркий свет, отчего ночная пустота неба кажется еще более зловещей. От облаков, плывущих по темному небу, исходит мерцание. Кажется, что там, в бескрайней высоте, блуждают чьи-то тени. Может быть, это тени все тех же многочисленных духов.
Ни Учэн сегодня чувствует необычайную легкость и раскованность. Ему хочется петь. Прокашлявшись, он начинает пробовать голос. Спев две строки из арии Юэ Фэя на мотив «Вся река покраснела», он вдруг обрывает песню и зовет к себе Ни Пин и Ни Цзао.
— Сейчас я научу вас петь новогодние частушки, которые поются в наших краях. — Он снова прочищает горло.
Вот приходит Новый год.Дарим богу очага сахарную тыкву.Молодая девица ждет цветов душистых,Парень хочет получить громкие хлопушки,Шапку новую себе хочет справить старец,А старуха — та обмотки, чтобы ноги пеленать.
Частушки очень неинтересные, да и поет их отец как-то бестолково: «южный мотив переиначивается на северный лад». Кончил петь, а дети никак не реагируют. Отец растерялся от неожиданности. Но скоро он забывает про детей и берет иностранную книгу. Почитал — бросил, не идет в голову. Он подходит к жене: «Хочу по случаю Нового года поклониться теще и твоей сестре». Счастливая Цзинъи поражена таким проявлением мужниных чувств. Она спешит сообщить новость матери и сестре. «Нынче пускай не приходит! — отвечают те. — Поговорим потом, первого числа, — после пельменей!» Ответ женщин очень огорчил Цзинъи. Ни Пин, которая пришла вместе с матерью, стоит рядом, тараща на бабушку и тетю глазенки. Вдруг она говорит:
— Стоит только папе и маме помириться, вы сразу же делаетесь недовольны!
От неожиданности все теряют дар речи. Молчание длится минуты три, а потом на девочку сыплются проклятия и угрозы. Все три женщины отчитывают ее так яростно, что девочка не выдерживает. Ее лицо приобретает землистый оттенок, зрачки закатываются, так что в глазах видны лишь белки. Ни Цзао, наблюдающий лишь часть этой сцены и особенно не прислушивающийся к ссоре, страшно перепуган, сердце так и колотится в груди. Как же так! Ведь сейчас наступило как раз то время, когда на землю спускаются все духи, которые должны проявить свою чудесную силу. Они слышат все, что говорят люди… А что такого сделала Ни Пин? Разве она сказала что-то дурное, неприличное? Чем она вызвала такой гнев и осуждение взрослых?
Ни Пин с лицом землистого цвета по-прежнему вращала глазами, но на нее уже никто не обращал внимания.
Фарш нарублен, мясо сварилось, пучки конопляной соломы от прикосновения ног уже не хрустят. Все успели по нескольку раз проявить свое почтение к богу богатства и к предкам — «духам-хозяевам». Кажется, сказаны все благие пожелания, которые надо было сказать с самого начала, и даже те слова, которые поначалу не надеялись произнести. Прошла полночь, глаза у всех стали слипаться — «верхнее веко с нижним вступило в жестокую схватку». Наступила пора спать.
И вдруг в этот момент послышалось рыдание Ни Пин. Меньше всего оно походило на плач ребенка. Это был душераздирающий, исступленный крик взрослого человека, в котором слышались боль, отчаяние. Весь дом замер.
В самый что ни на есть важный и ответственный момент, в канун года, Ни Пин разразилась рыданиями и проплакала целых полчаса. Лица у всех в доме побелели. Брань матери действия не возымела, тогда все, даже Ни Цзао, принялись успокаивать и уговаривать девочку, но Ни Пин продолжала рыдать, уставившись глазами в одну точку, вздрагивая всем своим тельцем, захлебываясь от душивших ее слез, а они лились, словно из ручья, капали на пол и, казалось, залили все пространство вокруг. Девочка ничего не слышала, не воспринимала ни брани, ни добрых уговоров. Все были в полном замешательстве.
Ни Цзао очень боялся чужого плача, хотя ему нередко приходилось видеть, как плачет мама, тетя, даже бабушка. Однажды он видел плачущим и своего отца. Слезы на лице взрослого мужчины глубоко потрясли мальчика; в сердце в эту минуту, казалось, впились острые ножи. Но эти рыдания сестры в канун Нового года оказались самыми страшными. В них слышалось желание девочки умереть, в них виделась смерть семьи. Это был плач отчаявшегося в жизни, слабого человека, жестоко израненного, потерявшего желание жить дальше. А ведь плакала маленькая девочка, не намного старше его самого, подруга его детских игр, сестричка.
От непрестанных рыданий голос Ни Пин совсем охрип, и девочка издавала какие-то странные звуки. Захлебываясь от слез, она выкладывала перед взрослыми свои обиды и накопившуюся в ее сердце боль. Она заявила, что жить больше не хочет, потому что они ругали ее в новогоднюю ночь. Они и прежде все время ее ругали и проклинали каждый на свой лад, вот она и решила, что, если их проклятья сбудутся, значит, жить ей дольше не стоит. Ее слова потрясли обитателей дома. Оказывается, девочка воспринимала их брань, которую они обращали к ней все эти годы, чрезвычайно серьезно. А ведь они часто ругали ее очень зло и обидно, и она запомнила все бранные слова, брошенные в ее адрес домашними, включая Ни Цзао (даже Ни Цзао, но не отца), затаила их в своем сердце и повторяла про себя каждое слово, каждую фразу. Ругали ее не только часто, но с какой-то необыкновенной легкостью, нисколько не задумываясь над смыслом сказанного. И вот девочка не выдержала, надломилась. И сейчас она выложила им все свои обиды.
— Ее надо отправить в больницу, — проговорил белый как мел Ни Учэн, нервно потирая руки.
— Это тебе нужно в больницу, ты туда и иди! — закричала девочка.
Ни Учэн не решился продолжать разговор и отошел от дочери. Он был напуган.
Плач продолжался. И на глазах домашних выступили слезы.
Растерянный Ни Цзао попытался успокоить сестренку:
— Все эти проклятья не считаются, кто бы их тебе ни говорил. Они никогда не сбудутся. Не плачь! Они не считаются, они никогда не сбудутся!
— Как не считаются? Почему не сбудутся? — Глаза девочки округлились.
Девочка неожиданно вскочила со своего места и подбежала к бабушке. Вцепившись в ее кофту на груди, она закричала:
— Скажи, сбудутся они или нет? — Голос ее дрожал.
— Скажи ей, что не сбудутся, быстрей скажи, что не сбудутся!.. — закричали чуть ли не в один голос мать и тетя.
— Никогда не сбудутся, тысячу раз не сбудутся, десять тысяч раз не сбудутся! — последовал ответ бабушки.
— А если сбудутся? — не отступала Ни Пин.
Бабушке многое пришлось повидать на своем веку, но, видя сейчас состояние внучки, она почувствовала, что дрожит сама. Бабушка любила девочку больше всех, но, любя горячо, почти самозабвенно, она больше всех и ругала ее, о чем сейчас Ни Пин ей напомнила. Кто же мог предположить, что все так обернется?
