Маргарет Этвуд - Беззумный Аддам
Работа курьером на Адама имела свои плюсы — Зеб меньше бывал дома, и ему не приходилось выслушивать нытье Люцерны. Но и свои минусы — он меньше бывал дома, тем самым давая Люцерне пищу для жалоб. Она все время пилила его за то, что он избегал серьезных отношений: например, почему он так и не предложил ей проделать вертоградарскую брачную церемонию?
— Это когда вдвоем прыгали через костер, потом обменивались зелеными ветвями в общем кругу, а потом все вместе устраивали этакий благочестивый банкет, — поясняет Зеб. — Она очень хотела. Я говорил, что считаю это бессмысленным, пустым обрядом. Тогда она обвиняла меня в том, что я поставил ее в унизительное положение.
— Если ты считал это пустым обрядом, почему нельзя было согласиться? Может, она тогда успокоилась бы. И была счастлива.
— Ага, щаз, — говорит Зеб. — И вообще. Я просто не хотел. Не люблю, когда на меня давят.
— Да, она была права, ты избегаешь серьезных отношений.
— Ну, наверное. В общем, она меня бросила. Вернулась в ОП. И Рен с собой забрала. А потом я стал добиваться того, чтобы вертоградари вели более активную борьбу, и все развалилось.
— Меня в это время уже не было, — говорит Тоби. — Бланко выпустили из больбола, и он решил меня достать. Я стала опасной для вертоградарей. Ты мне тогда помог сменить личность.
— Да, у меня уже был многолетний опыт, — он вздыхает. — После того как ты ушла, ситуация обострилась. Организация вертоградарей стала слишком крупной и процветающей, и нас заметила ККБ. Они сочли нас чем-то вроде зарождающегося подпольного сопротивления.
Адам тогда использовал сад на крыше как конспиративную квартиру для беглецов из биотехкорпораций, и это начало доходить до ККБ; поэтому ККБ платила бандам из плебсвилля, чтобы они на нас нападали. Адам Первый, будучи пацифистом, отказался вооружать вертоградарей. Я бы научил его, как из детской картофельной пушки сделать вполне приличный метатель шрапнели для ближнего боя. Но Адам и слышать не желал. Для него это было аналогично святотатству.
— Ты смеешься надо мной, — говорит Тоби.
— Нет, я все рассказываю как есть. Что бы ни стояло на кону, Адам отказывался переходить в прямое наступление. Не забудь, он был первенцем; преподобный обрабатывал его с младенчества, и лишь гораздо позже мы с ним поняли, что старый козел — шарлатан и жулик. Но у Адама в мозгу накрепко засела потребность быть хорошим. Суперхорошим, а то Бог его не будет любить. Я так думаю, он собирался сделать все, что делал преподобный, только по правде: всем, чем преподобный притворялся, Адам собирался быть по-настоящему. На такое жизни не хватит.
— А в тебе, кажется, ничего такого нет.
— Нет, насколько я знаю. Я был отродьем дьявола, ты же помнишь. А значит, не обязан был вести себя хорошо. Адам этим пользовался: сам, своими руками он никогда не превратил бы преподобного в клюквенный кисель. Но он устроил все так, чтобы это сделал я. И все равно страдал комплексом вины: как ни крути, преподобный был его отцом, чти отца своего и мать свою, и все такое, даже если один из них зарыл другого под альпийской горкой. Адам считал, что обязан был все простить. Он много занимался самобичеванием. А когда он потерял Катрину Ух, все стало еще хуже.
— Она с кем-нибудь сбежала?
— Если бы. Корпорации решили подмять под себя торговлю сексом как чрезвычайно выгодное занятие. Они подкупили нескольких политиканов, добились легализации, основали «СексТорг» и заставили всех, кто работал в этой отрасли, влиться в него. Катрина сперва соглашалась, но потом они решили ввести ряд политик и процедур, которые она сочла неприемлемыми. Это они так выражались: «ввести ряд политик и процедур». Она как человек с принципами стала для них неудобна. От питона они тоже избавились.
— Ох, — произносит Тоби. — Какая жалость.
— Мне тоже было жалко. А уж Адаму… Он чах и хирел на глазах. От него словно кусок отрезали. Мне кажется, он мечтал когда-нибудь поселить Катрину в саду на крыше. Впрочем, из этого ничего не вышло бы. У нее были совершенно другие вкусы в плане одежды.
— Очень грустно.
— Да, это было очень грустно. Мне следовало проявить понимание. Вместо этого я спровоцировал ссору.
— Ох. Только ты?
— Ну, может, мы оба. Но это был бой без правил. Я сказал, что он — точная копия преподобного, только наизнанку, как вывернутый носок: им обоим всегда было глубоко плевать на окружающих. Все должно быть по-ихнему или никак. Он сказал, что у меня всегда были преступные наклонности, и именно поэтому мне глубоко чужды такие вещи, как пацифизм и необходимость жить в мире с самим собой. Я ответил, что своим бездействием он потакает силам, уничтожающим нашу планету, особенно Нефтекорпу и Церкви ПетрОлеума. Он сказал, что я лишен веры, и что Творец обязательно разберется с Землей, во благовремении, по всей вероятности — очень скоро, и те, кто должным образом сонастроен и питает истинную любовь к Творению Господню, не погибнут. Я сказал, что это эгоистическая точка зрения. Он сказал, что меня соблазнила земная власть и для меня главное — быть в центре внимания, совсем как в детстве, когда я намеренно испытывал границы.
Он опять вздыхает.
— И что было дальше?
— Дальше я разозлился. И сказал то, о чем потом не переставал жалеть.
Пауза. Тоби ждет.
— Я сказал, что он мне на самом деле не брат — в генетическом смысле. Что мы не родня. — Опять пауза. — Он сначала не поверил. Я его убедил, рассказал про генетический анализ, который сделала Пилар. Из него как будто воздух выпустили.
— Ох, — говорит Тоби. — Бедные вы.
— Я сразу об этом пожалел, но слово не воробей. Потом мы пытались помириться и кое-как залатать отношения. Но они только обострились. И нам пришлось разойтись в разные стороны.
— Катуро пошел с тобой, — говорит Тоби. Это она точно знает. — Ребекка. Черный Носорог. Шеклтон, Крозье и Оутс.
— И Аманда поначалу. Хотя она выбралась. Потом пришли еще новенькие. Белоклювый Дятел, Голубянка, Белая Осока. Вся эта компания.
— И Американская Лисица, — добавляет Тоби.
— Да. И она. Мы думали, что Гленн… что Коростель работает на нас, поставляет разведданные из корпораций через чат Беззумных Аддамов. Но все это время он расставлял нам ловушку, чтобы затащить в свой купол «Пародиз». Чтобы мы делали для него искусственных людей.
— И смешивали вирусы чумы? — спрашивает Тоби.
— Нет, насколько мне известно. Это он делал сам.
— Чтобы сотворить свой идеальный мир.
— Не идеальный. На это он не претендовал. Это скорее предполагалось как перезагрузка. И у него, в общем, получилось. Все шло нормально до определенного момента.
— Он не предвидел больболистов, — говорит Тоби.
— А должен был предвидеть. Их или кого-то вроде них.
Внизу, в лесу, очень тихо. Один ребенок едва слышно поет во сне. Вокруг бассейна дремлют свиноиды, испуская похрюкивания, словно облачка дыма. Вдали раздается чей-то вопль: наверное, рыськи.
Дует прохладный ветерок. Листья, как положено листьям, шелестят; луна путешествует по небу, двигаясь к следующей фазе, отмеряя время.
— Тебе надо бы поспать, — говорит Зеб.
— Нам обоим, — отвечает Тоби. — А то мы будем не в лучшей форме.
— Эх, будь я лет на двадцать помоложе. Впрочем, эти больболисты тоже не в лучшей форме. Одному Богу известно, чем они все это время питались.
— Свиноиды в хорошей форме, — говорит Тоби.
— Они не умеют нажимать на спусковой крючок.
Зеб ненадолго замолкает.
— Если мы оба завтра выживем, давай сделаем эту штуку с костром. С зелеными ветками.
— Ты только что сказал, что это бессмысленный пустой обряд, — смеется Тоби.
— Даже бессмысленный пустой обряд иногда может иметь смысл, — говорит Зеб. — Ты что, отказываешь мне?
— Нет, конечно. Как ты мог подумать?
— Я всегда опасаюсь худшего.
— Это самое худшее, чего ты опасаешься? Что я тебе откажу?
— Не издевайся надо мной. Я стою перед тобой наг и беззащитен.
— Я просто не могу поверить, что ты это всерьез, — говорит Тоби.
Он вздыхает.
— Давай-ка поспим, детка. Потом все обсудим. Завтра уже почти наступило.
Скорлупа
Общий сбор
Персиковая дымка на востоке. Занимается день — пока робкий и прохладный. Солнце еще не стало горячим, жарящим прожектором. Вороны распоясались, летают и кричат друг другу: «Кар! Каркар! Кар!» Что они говорят: «Берегись!»? Или «Скоро попируем»? Где война, там и вороны, они любят падаль. И вороны, птицы войны, любители глазных яблок. И грифы, некогда священные, почитаемые птицы, древние любители гниющего мяса.
«Ну-ка хватит траурных монологов», — командует себе Тоби. Нужно смотреть на вещи позитивно. Для этого всегда служили военные трубы, фанфары, барабаны и маршевая музыка. Она как бы говорила солдатам: «Мы непобедимы». И солдаты старались верить этим лживым мелодиям, потому что иначе — у кого хватило бы духу шествовать навстречу смерти? Говорят, что берсерки, одетые в медвежьи шкуры, перед битвой одурманивались северными галлюциногенными грибами. Во всяком случае, Пилар у вертоградарей так говорила.
