Хаймито Додерер - Слуньские водопады
Дональду все еще казалось, что глаза ему застилает пелена знойной тьмы этих дней, она не исчезала и, точно паутина, закрывала лицо. Он чувствовал ее даже под душем, между собою и белой кафельной стеной. Это рождало ощущение неловкости, замаскированности полосы обеспечения, как говорят военные, и, может быть, даже легкое головокружение.
После недолгой поездки в машине они попали в дом к Руссовым, где, по счастью, было прохладно.
В этом своем более или менее сносном, хотя все еще затуманенном, состоянии Дональд впервые увидел госпожу Марго Путник, сестру la reine.
Гергейфи — смокинг среди прочих смокингов — стоял рядом, когда Дональда представили госпоже Путник в гостиной, столь же прохладной, как и столовая, двери которой были еще закрыты.
В Тиборе вновь вовсю взыграло то его специфическое желание все видеть насквозь, если можно так сказать: жажда во все проникнуть. Дональд был ярко освещен люстрой. Но Марго стояла, как бы отступя за стену приглушенного света, в топазовом луче торшера. И все-таки Гергейфи заметил в ее лице — которое он обычно, не считая тех минут, когда она декламировала стихи Петёфи, привык видеть как наглухо закрытое ставнями окно, — вспышку, увидел словно сквозь щель, но у нее это было как знак пробуждения — в момент, когда она увидела Дональда.
И тут Тибору окончательно уяснился тот единственно возможный для Ласло путь к свободе, то есть в Бухарест.
Сразу же все стерлось и заслонилось тем внешним, что примешалось сюда. Доктор Харбах, с которым знакомили гостей, Ирма Руссов, с бокалами на подносе, изысканные старички Руссовы, заговорившие с Тибором. А вскоре открылись и широкие двери столовой.
Как прежде рядом с la reine, так и теперь Дональд сидел с ее сестрой, но не залитый со всех сторон роскошеством света. Пелена знойной тьмы, которую он уже столько раз чувствовал сегодня, в первый свой день в Будапеште, преображенная и охлажденная, была перед ним и здесь; и, не ощущай он от этого странной неловкости (даже в руках), он легко, без заминки проникся бы прекрасным приподнятым настроением. То существо, что рядом с ним двигало руками над тарелкой, с легким звоном прибора, было как внезапно слетевшая к нему надежда, как дверь, открывшаяся вопреки всем ожиданиям.
Дональд сразу понял, что Бейрут, видимо, не тема для разговора с соседкой по столу, и предпочел рассказать ей о тромбонистах с «Кобры» и о том, как толпа на набережной устроила им овацию после прощального концерта. Она от души смеялась. Гергейфи видел это, он сидел наискосок от нее, через стол.
Он взял себя в руки, наш Тибор, быстро и энергично соображая. Ведь он явился сюда с готовым и твердым намерением, касавшимся, конечно, не Ласло, а этого англичанина и его прокуриста. Но теперь, когда он вдруг увидел, как при виде Дональда блеснуло что-то за наглухо закрытыми ставнями Марго, и сейчас незаметно наблюдал за обоими, ему еще раз и гораздо отчетливее представилась отправная точка иной возможности: один из вариантов освобождения Путника.
Это значило привести одно в согласие с другим.
Он понял это тут же, за столом.
Теперь следовало сообразить как. Старик Глобуш из Мошона многого добился, стал богатым человеком. Но его машинный парк безнадежно устарел. И необходимость обновления становилась безотлагательной. Если бы ему, Тибору, удалось привезти в Мошон этого англичанина, да еще по поручению Будапештского коммерческого общества, в котором служил Тибор, чтобы там, в Мошоне, во время переговоров о приобретении новой техники, от локомобилей до сеноворошилок, добиться наиболее благоприятных условий от фирмы «Клейтон и Пауэрс», это изрядно укрепило бы позиции его отца и его собственные позиции в будапештской фирме тоже, и старику Глобушу пошло бы на пользу. Неужели невозможно заманить англичанина в Мошон в качестве эксперта, чтобы со знанием дела установить, что же там необходимо, и сразу же получить от англичанина и его прокуриста преимущественные предложения?! Конечно, все поставки будут осуществляться череп будапештскую фирму, но при наиболее благоприятных условиях можно будет приобрести товар для Мошона по более низким ценам, принимая во внимание то, что поставки будут комплектные. Сам Глобуш был как бы живым капиталом. За эту сделку можно было браться с чистой совестью.
Любое сконто, которое тому было нужно при быстром проведении этой сложной операции, нетрудно было получить с венского завода.
При этом Гергейфи уже знал, что господа собираются ехать дальше, в Хорватию.
Мошон был почти что по пути.
Фирма предоставит машину.
А уж на месте непомерное венгерское гостеприимство тоже сделает свое дело.
К тому же в Мошоне уже есть нечто вроде господского дома. Старый Глобуш построил его, а сам, конечно, как и прежде, живет в крестьянской избе. Но одно время он носился с мыслью о женитьбе, хотя в последний момент отказался от нее. Теперь там стоит вилла со всем возможным комфортом. Надо будет на нее поглядеть.
Все это Гергейфи обдумывал за столом. После ужина следует наладить контакт с англичанином. С прокуристом, пожалуй, придется держать ухо востро, это типичный венский пройдоха, наверно, хитрый как бес; он даже со стариком Руссовым очень сносно говорит по-венгерски. То, как легко Дональд беседовал с Марго по-французски, тоже не укрылось от внимания Тибора. Но на эту удочку он не клюнет. За сегодняшний день он уже успел услышать, как отлично Дональд говорит и по-немецки. И хватит с него. А что, если он и по-венгерски разумеет? Для англичанина это невероятно. Но так или иначе, тут надо соблюдать осторожность, хотя бы из-за венского прокуриста. Сидя за столом, Тибор решил еще сегодня ночью отослать спешное письмо своему отцу в Мошон. На старика можно положиться. В нем есть шарм, шик и даже элегантность, уж он-то сумеет все наилучшим образом подготовить и устроить. Карету, верховых лошадей, красивых девочек для услуг, а там, где требуются надежные люди — для чистки платья, обуви и прочего, — обеих старух. «Бывшие потаскухи из Вены». Тибор улыбнулся, отложил свои деловые раздумья и прислушался к болтовне господина инженера Радингера из Вены (там его прозвали «джентльменом с большой буквы»!) с племянницей госпожи Руссов, молодой, замечательно красивой дамой, но не во вкусе Гергейфи (мы охотно как-нибудь узнаем о его вкусах — может быть, «красивые девочки» из Мошона?). Разговор между Радингером и его дамой велся на немецком языке.
* * *Можно сказать, многоязычный стол. Доктор Харбах за ужином долго беседовал с Ирмой Руссов, но предмет их разговора остался неизвестным для окружающих, остался погребенным под царившей здесь многоголосицей, но под спудом, казалось, пустил глубокие разветвленные корни. Итак, эта беседа не была беспредметной, что обычно в обществе не принято. На Николетту Гаудингер, племянницу хозяйки дома, «джентльмен с большой буквы» наводил жуткую скуку, чего он сам, видимо, нимало не замечал, а она вновь и вновь пыталась прислушаться через стол, о чем же говорят Харбах и его дама, может, даже надеялась вмешаться в их разговор как третья собеседница, но тщетно. Оба что-то быстро бормотали, ни на кого не обращая внимания.
Госпожа Руссов была очень довольна. Она часто и с болью ощущала, как мало родительский дом, при всем его богатстве, дал этому милому и одаренному ребенку, у которого, увы, нет тех ярких вывесок, которые обычно выводят женщину в люди. А ведь если хорошенько приглядеться, Ирму Руссов ни в коем случае нельзя было счесть некрасивой. Она была хорошо сложена, ростом выше отца и матери, а ее лицо под шапкой пепельных волос было как бы освещено изнутри и казалось прекрасным от глубокого, искреннего благожелательства. В Германии эта девушка, наверное, нашла бы свое счастье. Но для Будапешта, как, впрочем, для Вены или Парижа, ей уж очень не хватало блеска.
Как раз об этом и думала сейчас госпожа Руссов и была счастлива, что такой интеллигентный и благообразный мужчина, как доктор Пауль, чей большой родительский дом в Вене она хорошо знала, все свое внимание сосредоточил исключительно на ее дочери.
Это продолжалось целый вечер. И потом, когда, отужинав, все общество из столовой перешло в другую, еще более обширную гостиную, нежели та, где встречали гостей, эти двое умудрились вместе выйти из столовой и сесть в гостиной друг подле друга.
Гергейфи вскоре удалось осуществить свой план, который он подал как бы мимоходом и под весьма невинным соусом — сокрушался о неисполнимости желания, рассказывая о Мошоне, о деревенской жизни в Венгрии. И лишь под конец на заднем плане прошествовали длинными рядами фразы о сельскохозяйственных машинах. Если бы это было возможно, если бы они пошли навстречу его старому дядюшке (Глобуш вовсе не был ему дядюшкой)! Чисто кассовая сделка! Так он завоевал Хвостика! Поживем — увидим, решил Хвостик. Дональд опять сидел рядом с Марго и во время этого разговора, только вскользь, мимоходом коснувшегося деловых вопросов, выполнял свою обычную функцию пресс-папье.
